Созвездие Стрельца - Страница 134

Едва Вихров, по известным уже соображениям, потребовал переквалификации преступления, — грянула буря.

У Иванова налилось кровью лицо и стала подергиваться правая щека — следствие контузии или ранения. Он сказал тихим, низким голосом, на который секретарь суда обернулась обеспокоенно и даже с некоторым испугом:

— Собрались, понимаете, какие-то судьи, какие-то следователи, какие-то прокуроры, ничего, понимаете, не смыслят в криминалистике, в судопроизводстве, в законах!! Да? Ну, поучите, поучите нас, как надо карать, как надо расследовать преступления, как надо квалифицировать преступления, как надо соблюдать революционную законность!! Да? — голос его все крепчал и становился выше с каждым словом. Кончил он криком. Казалось, его охватит сейчас истерика. Он рывком расстегнул воротник гимнастерки. — Мы на фронтах кровь проливали, жизни своей не щадя, а в тылу разные фифы да отсидевшиеся от войны господа жиры копили, как сыр в масле катались… И мы их щадить будем?! Нет, заседатель Вихров, мы их щадить не будем! Не будем!

Секретарь суда с сочувствием, и страхом, и с жалостью смотрела на Иванова. Она налила в стакан нарзану, но не решилась протянуть стакан судье и так и стояла со стаканом в руке.

Но по мере того как накаливался Иванов, Вихров стал спокоен. Истерика Иванова показывала только то, что он сознает правоту Вихрова, но унижен в своем достоинстве, оскорблен в своем детском доверии следствию и прокуратуре и, в общем, очень слаб в судебном разбирательстве, сводя его к утверждению того, что было зафиксировано в обвинительном заключении, и не заботясь о выяснении полной картины преступления на суде и, тем более, того, что за люди предстали перед ним… Он наслаждался властью и своей, в общем некрасивой, репутацией, сомнительной для советского судьи…

— Не надо демагогии, товарищ Иванов! — сказал Вихров тихо.

Секретарь суда посмотрела на него с ненавистью:

— Вы больно много себе позволяете… гражданин! Черт знает что такое! Товарищ Иванов! Надо проверить, кто этот заседатель? Надо проверить! Я выражаю ему недоверие, товарищ Иванов!

Иванов посмотрел на нее:

— Не валяйте дурака!

Лозовой, несколько удивленно посмотрев на Иванова, как-то очень просто, буднично сказал ему:

— Вы бросьте, товарищ, характер показывать! Дело идет о судьбе людей, а не об игре в шашки. Тут каждое слово вес имеет, а вы — законники! — трах с верхней полки, понимаете…

Иванов опять налился было кровью и раскрыл рот. Но Лозовой взял стакан с нарзаном из рук остолбеневшей секретарши и подал судье, махнув рукой: «Не волнуйся, не кипятись!» Он тоже хорошо понял судью — тому казалось потерей марки, потерей престижа, может быть, и потерей чутья отложить в сторону обвинительное заключение и придать делу, которое так раздуло следствие, не любящее пустяков, — каждому, здесь, естественно, хотелось отличиться! — характер обычного служебного уголовного преступления, не сулящего лавров ни следователям, ни прокурору, ни судье…

Оба заседателя были против готового приговора! Орлиный полет судьи-карателя, кажется, обрывался. Беспрецедентный случай. Это был скандал, и Иванов понимал это. Есть, конечно, выход — перерыв до завтра, завтра возобновление судебного заседания с новыми заседателями. Но и это — скандал. Можно записать особое мнение заседателей, но приговор огласить. Это нарушение Конституции — то есть тоже скандал! Иванов криво усмехнулся и впервые подумал, что, кажется, напрасно он принимает на веру наметки обвинения, автоматически соглашаясь на его квалификацию преступлений. Что он, собственно, этим достигает, — задал он себе вопрос, — только то, что укрепляет авторитет непогрешимой прокуратуры: значит, работали хорошо, если суд выносит приговор в полном соответствии с предложенными статьями обвинения! Он сказал:

— А если я не соглашусь переквалифицировать преступление?

Вихров спокойно сказал:

— Тогда я обращусь в судебный надзор с жалобой на неправомерные действия судьи. Мне кажется, и товарищ Лозовой меня поддержит…

Лозовой помялся-помялся, сделал несколько глубоких затяжек папиросы, выпустил дым, окутавшись облаком, помедлил, но затем со вздохом вымолвил:

— По справедливости, конечно…

— Это черт знает что такое! — опять сказала секретарь суда, совершенно сбитая с привычных представлений. Это был бунт, давление на судью! — Я буду звонить в прокуратуру! — сказала она.

— Сядьте! — резко сказал Иванов, и секретарь села. Иванов спросил Вихрова. — Что вы предлагаете?

— Вы мне разъяснили, что личная собственность граждан, находящаяся на сохранении в государственном учреждении, не становится собственностью государственной, то есть социалистической. Значит, преступление совершено против личной собственности?

— Допустим!

— Обвиняемые имели доступ к сейфам, в которых хранилась эта личная собственность, находящаяся под защитой государства. Значит, они, кроме кражи, совершили служебное преступление, использовав свое положение?

— Допустим?

— Это статьи, отягощающие вину обвиняемых. Но есть обстоятельства, облегчающие их вину…

— Бывает и так!

— Чистосердечное раскаяние и признание обеими обвиняемыми своей вины полностью. Отсутствие в прошлом каких-либо проступков. Семейное положение одной из обвиняемых, которая была вовлечена в преступление и не являлась инициатором его, а соучастником, — осуждение матери заставит детей потерять семью. Может все это иметь значение при вынесении приговора?

— Может…

— И последнее: степень вины подсудимых различна. Один разработал план и осуществил его. Второй помогал. Может это иметь значение при вынесении приговора?

Иванов вдруг усмехнулся. Вихров заметил, что по мере этого разговора судья все с большим вниманием присматривался к нему, и почувствовал себя неловко: вот как подберет сейчас строгий судья к нему статью — за оскорбление суда, что ли, наверное есть такая! Но теперь ему уже было все равно — он ощутил вдруг такую усталость, что с трудом сидел на стуле… И, как всегда бывало это с ним в таких случаях, у него стали сами собой закрываться глаза и сильная головная боль ударила в виски.

— Карл Пятый, король Гишпанский! — сказал Иванов с непередаваемым выражением и опять усмехнулся чему-то, отвечал каким-то своим мыслям.

— Вы не забыли? — слабым голосом спросил Вихров.

— А вы забыли про подлог! — Иванов отошел к окну и повторил. — Подлог! Отягощающее вину обстоятельство! — Он долго молчал, глядя в окно. Потом добавил. — Подлог есть доказательство заранее обдуманного намерения…

В комнате нависла тишина.

Лозовой сосредоточенно курил. Секретарь рисовала на бланке какие-то черточки, кружочки, линии, не зная, как отнестись ко всему тому, что здесь только что произошло, не зная, как поведет себя Иванов — Строгий Судья. Вихров облокотился на стол и стал пощипывать переносицу, но это стародавнее азиатское средство от головной боли не действовало — голова просто раскалывалась на куски. Иванов посмотрел на часы — без двадцати двенадцать ночи! — и покачал головой. Прежней бодрой, щегольской походкой он прошелся по комнате, вздернул вверх свой орлиный клюв и сказал обычным своим тоном — тоном приказа:

— Товарищ секретарь! Пишите: «При-го-вор. Именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики народный суд первого участка Н-ского района города Н., рассмотрев дело по обвинению Быковой Зинаиды Петровны (дальше анкетные данные) и Луниной Евфросиньи Романовны (дальше анкетные данные) в совершении преступления, предусмотренного статьями…»

Дороги Фроси и Зины разошлись в ту минуту, когда был вынесен приговор. «Восемь лет заключения!» Зина услышала только это; все остальное, что содержалось в оглашенном приговоре, не доходило до нее, связь слов распадалась, они витали в воздухе, как крупные хлопья первого снега, — пять часов ушло на совещание суда, все это время Фрося и Зина сидели в томительном ожидании, не разговаривая ни с кем и не видя друг друга, голодные и жаждущие. Фрося же вообще ничего не поняла. Смысл приговора дошел до нее тогда, когда из-за стола суда все куда-то исчезли, Зина встала и, простившись с ней кивком головы, на который Фрося и не ответила, ушла, но не одна, а под охраной милиционера, который повел ее в карету, которую знали в городе под романтическим названием «Черный ворон» или под более игривым — «Я тебя вижу, ты меня — нет». А к Фросе подошла Людмила Михайловна Аннушкина с заспанной Зойкой на руках. Суд учел тяжелое семейное положение Фроси, ее неразвитость, ее подчиненность Быковой в некрасивом деле и вынес ей условный приговор на три года, с запрещением работать в кредитных учреждениях.