Созерцая собак - Страница 21

Что их привлекало друг в друге? Одиночество? Или это произошло потому, что они оказались «в одной связке» — по той причине, что я был уже в проекте? Какая неприятная мысль: им пришлось пожениться только из-за того, что они ждали меня!

Однажды, когда у нас с Эллой все только начиналось, мать сказала: «Элла все-таки молодец, что не стала детей заводить!»

Мне вдруг пришло в голову, что мать, наверное, считает весь институт семьи и брака огромной ошибкой. Ведь «человеческие детеныши — такие беспомощные уродцы».

Но надо все-таки отдавать себе отчет в том, что ребенок — это тяжелая ответственность, и, решительно отказавшись от этой ответственности, я — хотя мне пришлось бы выполнять всего лишь отцовский долг, а не материнский — должен ее понять!

Вернемся к нашей теме. Наверняка, по крайней мере в начале их отношений, отец с матерью любили друг друга.

Насколько я знаю, они познакомились дома у сослуживца моей матери. У отца в возрасте сорока девяти лет появилась навязчивая идея — научиться танцевать.

Моя мать любила танцевать и, кроме того, была «свободна» — неужели это недостаточный повод для раздражения?

«Он танцевал, как будто кол проглотил, — рассказывала моя мать. — Мне стало жаль его. Несчастный одинокий холостяк».

Отец отзывался о матери примерно так же: «Она была такой непосредственной. Такой свежей и безыскусной». Думаю, понятие «непосредственность» в устах отца применительно к этой ситуации постепенно переросло в понятие «вульгарность», а «свежесть и безыскусность» превратились в «поверхностность и тупость».

Впрочем, что я об этом знаю?

Мне кажется, в известной степени я его понимаю. Ведь я и правда похож на него в своем стремлении к одиночеству, которое было бельмом на глазу у моей, мягко говоря, «общительной» матери.

Если я, к примеру, задам матери патетический вопрос вроде: «Мама, ты уверена, что любила меня, когда я был маленький?» — она наверняка с возмущением ответит: «Ну конечно, Рагнар, как же иначе!»

Она и вправду меня любила, насколько была способна.

Думаю, все люди любят в меру своих способностей.

Даже убийцы. И любой человек, любое живое существо на земле, даже самая крошечная букашка любит в меру своих способностей.

Как же все-таки грустно, что когда-нибудь наша цивилизация исчезнет с лица земли.

Еще одно воспоминание об отце: за год до смерти, когда мне только исполнилось пятнадцать, он сказал: «Рагнар, я хочу, чтобы ты знал, если бы не семья, я, наверное, не дожил бы до сегодняшнего дня».

Я спросил: «Почему?»

Он ответил: «Вы просто-напросто заставили меня выдержать, и я за это вам благодарен».

Возможно, он имел в виду, что покончил бы с собой, если бы ему не приходилось нести за нас ответственность. Пока мне не удалось найти ответ на этот вопрос. Ведь если отцу так хотелось стать свободным и одиноким, о чем часто свидетельствовало его поведение, — разве это не означало, что он действительно верил, будто одиночество принесет ему «счастье»? Как тот человек с медной гравюры в комнате у отца.

Или, может быть, одиночество было слишком желанным, потому что тогда он с чистой совестью мог бы «покончить с собой»?

Не думаю. То, что он мне сказал, было своеобразным способом выразить свою «любовь».

Итак, я написал о своих родителях и о любви — поскольку предполагаю, что вам кажется, будто у меня было крайне тяжелое детство.

Было ли оно и вправду хуже, чем у других?

Что в таком случае значит «счастливое» детство? Какими бывают люди, у которых позади «счастливое» детство?

Существует ли риск, что если детство было слишком «счастливым», то человек всю свою взрослую жизнь сравнивает с тем временем и не получает удовольствия от настоящего?

Каковы жизненные стимулы и стремления тех, у кого детство было таким вот слишком «счастливым»?

Считаете ли вы, что люди становятся разными в зависимости от того, лежат ли они по ночам без сна, предаваясь своим размышлениям, или спят крепким сном? Или вы полагаете, что одни изначально более, а другие соответственно менее склонны к размышлениям и поэтому одни лежат без сна, а другие спят?

Кажется, пора принять снотворное. Я поделил оставшиеся продукты на порции и поэтому сижу голодный, из-за чего мне также сложно заснуть, а поспать несколько часов не мешает.

Утро. Кофе осталось совсем немного, и это ужасно. Без кофе у меня начинает болеть голова и возвращаются мои симптомы. Но очевидно, вам это вряд ли покажется интересным.

Надо принять болеутоляющее.

На этот раз я собираюсь рассказать вам, как мы провели те несколько дней у моей матери.

Мать и брат встречали нас в дурацких колпаках по случаю Праздника раков, хотя на ужин подали фрикадельки. У них была страсть ко всяким «розыгрышам», которую мне всегда было сложно понять, тогда как Элла это просто обожала и обычно принимала в них живое участие.

(К примеру, у моего брата была подставочка для яиц, изображавшая голову принца Чарльза, и ему никогда не надоедало всякий раз, ударяя ложечкой по верхушке яйца, говорить: «Ну что ж, отведаем королевских мозгов!»)

Я прошу простить меня за ироничную интонацию, но я не могу относиться к ним иначе. Не знаю, что в них не так, но я постоянно недоволен нашим общением и чувствую себя так напряженно. Я взял про запас книжек, а Элла чувствовала себя как рыба в воде: она помогала моей матери на кухне, играла в компьютерные игры или «бродила по Интернету» вместе с Торгни, а то и просто «зависала» перед телевизором.

На другой день, ложась спать, Элла обнаружила у себя на бедре какие-то волдыри и почувствовала слабость. Я подумал, что у нее аллергия.

Однако на следующий день мы решили прогуляться с собакой, и она снова пожаловалась на слабость и головокружение, а когда мы прошли часть пути, она вдруг осела на землю, закричала «Нет! Нет!» — и схватилась за живот — я подумал, что у нее воспаление прямой кишки или что-то в этом роде.

Ситуация была довольно-таки драматичная. Друсилла прыгала вокруг Эллы и скулила, как сумасшедшая, а та сидела на земле и говорила: «У меня перед глазами все белое!» Мы почти дошли до замка Хессельбю, и я спросил: «Что с тобой? Может быть, вызвать „скорую“?»

Она сказала, что ничего не видит, в глазах побелело и она сейчас потеряет сознание.

Но спустя какое-то время ей стало лучше, и, опираясь на меня, вся бледная, потная и с явными признаками лихорадки, она дошла до дома.

Мать позвонила врачу.

Оказалось, что у Эллы ветрянка — «только этого нам сейчас не хватало». В детстве она не успела ею переболеть. Вскоре она покрылась характерными волдырями и представляла собой довольно страшное зрелище, но сама относилась к болезни спокойно.

Я тоже был спокоен, по крайней мере, заразиться я не боялся. Мы с Торгни переболели ветрянкой в детстве, равно как и мать. Меня беспокоило только то, что Анчи этой болезнью не болела и, разумеется, заразиться ей не хотелось.

Не мог же я переехать к ней один, мы ведь были едва знакомы, да и вообще особенно приятной она мне никогда не казалась. В сарайчике тоже жить не хотелось. Получалось, что нам придется остаться у матери, пока не придумаем другого выхода.

И конечно же мы теперь по гроб жизни были обязаны матери с братом, еще раз хочу подчеркнуть, что об этом я не забыл.

Элла оказалась послушной больной. Мать поила ее горячим чаем с бутербродами, одолжила ей стопку журналов и купила какой-то успокаивающий крем, чтобы волдыри меньше чесались. Моей матери всегда нравилось заботиться о больных. Когда я был ребенком, то всеми силами старался не заболеть, а Торгни, наоборот, охотно ложился в постель и с удовольствием принимал заботу.

Думаю, Элле тоже нравилось, что за ней ухаживают.

Я же не мог для себя решить, как мне быть в такой ситуации. Мне казалось, что я здесь лишний. Никакой особой обязанности у меня не было, разве что выгуливать собаку и иногда покупать еду, которая обычно оказывалась совсем не той, что они просили.