Современный немецкий рассказ - Страница 17
Всё, едем дальше. Пенсионеры приободрились. Автобус подъезжает к окрестностям Бестензее, где родилась и выросла Труда. Пенсионерам опять не терпится спеть, «Анхен из Тарау» знают почти все, Август тоже. Он вдруг осознает, что со времен лечебницы, где дети пели вместе с Лило, почти никогда не пел. Взрослый мужчина не поет, если не выпивши. Труда на кухне иногда мурлыкала за работой, а порой и напевала, «Прекрасная садовница, зачем ты слезы льешь» или «Три лилии, три лилии на гроб свой посажу», это Августу всегда нравилось, ведь он знал тогда, что Труде хорошо.
Когда в ноябре вынесли гроб с Габи, Лило под проливным дождем проводила его до часовни. А потом на весь день исчезла, как Август ее ни искал. Оставь ее нынче в покое, малец, мимоходом сказала ему старшая сестра, и Август забился в постель, а господин Григоляйт сказал: смерть — суровый судия.
Но эта смерть имела и хорошие последствия, хотя думать так непозволительно, Август уже знал. Лило прекратила прогулки с Харри, а если он подкарауливал ее в парке, поворачивалась и уходила, причем разрешала Августу ее сопровождать. Об этом судачили все, и Август, конечно, тоже узнал, что произошло. В Чахотбурге устраивали испытание мужества: в первую ночь, когда очередной покойник лежал в часовне, самые храбрые в полуночный час пробирались туда и дотрагивались рукой до гроба. При этом должен был присутствовать хотя бы один свидетель, а наутро храбрец хвастался своим героизмом. Харри, который всегда из кожи вон лез, лишь бы выпендриться, сообщил своим ближайшим друзьям и Лило, что именно он следующей ночью дотронется до Габина гроба. Лило запретила, очень-очень сердито. Но не мог же Харри осрамиться перед своими друзьями — вот и сделал, как посулил, при свидетелях. Те позаботились, чтобы на другой день об этом узнали все пациенты Чахотбурга. Лило, говорят, ничего не сказала, но с Харри больше словом не обмолвилась и тем более не ходила с ним на прогулки. Для нее это было осквернение покоя усопших, сказал господин Григоляйт. А Харри он назвал бесчувственным.
Августов автобус катит по окраинным районам Берлина, где движение становится плотным и запутанным. Тут нужен кто помоложе, каждый раз думает он, теперь необходимо хорошенько сосредоточиться, хотя мало-помалу наваливается усталость. Промозглая погода, думает он, все кругом серое. Типично для Берлина. Но думает он так не всерьез, им с Трудой никогда не хотелось жить в другом городе, только в Берлине. Правда, он, по крайней мере так считала Труда, вообще-то крестьянин, которому место на селе. Он слушал это не без удовольствия, и сейчас ему вспоминается, что и Лило однажды назвала его «мой крестьянчик». Он тогда принес ей несколько картофелин, которые подобрал на соседнем поле, и однажды вечером, когда кухня опустела, они тайком сварили их и съели. Пожалуй, ничего чудеснее Август вместе с Лило не переживал. За это она временами давала ему немножко свекольного сиропа, который ее отец — он только-только вернулся из плена и разыскал свою семью в сарае мекленбургской деревни — как-то раз принес ей в ведерке. Лило знала и рассказала Августу, как, бесконечно размешивая, варили такой сироп на кухне у крестьян, приютивших семью Лило после бегства с Востока. Каждый вечер она съедала чашку сиропа. Наконец-то прибавляет в весе, сказала старшая сестра. Эта сладкая штука может спасти ей жизнь.
А Ханнелорочка умерла, как нарочно, под Рождество. Лило навещала ее в последние дни, не слушая, что говорила старшая сестра. А та говорила, что у некоторых, похоже, есть ангел-хранитель, и Август не сомневался, что Лило как раз из таких. Когда вынесли гробик с Ханнелорочкой, все пациенты, которым разрешалось вставать, собрались в вестибюле и спели «С небесных высей я гряду». А господин Григоляйт сказал: Господь прибирает к себе тех, кого любит. Лило напустилась на него: Господь не разбойник. Осмелился ли кто в полночь пробраться в часовню, чтобы коснуться гроба Ханнелорочки, неизвестно. Но Август и теперь уверен, что никто из пациентов не был настолько бесчувствен, чтобы обидеть маленькую покойницу.
Август помнит, что в тот вечер, когда умерла Ханнелорочка, Лило не пела детям колыбельную. Молча сидела, как всегда, на его кровати, и он спросил ее, тихонько, чтобы другие не слышали: тебе грустно? — а Лило тихонько ответила: да. И Август почувствовал и чувствует до сих пор, что никогда не быть ему ближе к Лило, чем в ту минуту, и понял, что печаль и счастье могут смешиваться. Направляясь к Александерплац, он размышляет, случалось ли такое еще хоть раз в позднейшей его жизни. На ум ничего не приходит. Видать, он рано изведал все самое важное в жизни, благодаря той, к кому испытывал смутное чувство, для которого не имел слов. Еще и теперь, спустя столько лет, он не произнес бы это слово, даже мысленно. И называть себя «застенчивым» никогда бы не стал, не его это дело — размышлять о себе. Достаточно того, что Труда иногда смотрела на него по-особенному и он тогда понимал: она видит его насквозь. Помнится, однажды — когда спросила, не пожениться ли им, — она наделила его неким качеством. Сказала: по-моему, ты человек порядочный. И эта фраза оставалась в силе все годы их брака.
Однажды Август услышал, как один коллега сказал другому о нем: дескать, мужик умом не блещет. Он не обиделся. Ведь для него это не новость. Лило давным-давно сказала ему: Август, школьная наука не про тебя, — сказала после первых же уроков в школе. Дело в том, что в деревне, к которой относился замок, из-за массы беженцев не осталось свободных помещений, вот они и устроили классную комнату в замке, где молодой, кое-как подготовленный учитель занимался с детьми из деревни и из Чахотбурга. Звали учителя господин Бауэр, он и сам выглядел как школьник, думал Август, которому молодой учитель был симпатичен. К сожалению, и Лило, кажется, разделяла эту симпатию, во всяком случае, она почти всегда присутствовала на уроках и в случае чего помогала господину Бауэру. Август слышал, как она называла учителя по имени, Райнер, и это ему совсем не нравилось. Когда Лило узнала его имя? Может, и учитель тоже зовет Лило по имени?
Впрочем, Август не мог не признать, что помощь Лило на уроках зачастую вправду оказывалась кстати. Дети в большинстве были из беженских семей и давно забыли, что такое школа. Сущие разбойники, говорила старшая сестра, когда они с неистовым шумом топали то вверх, то вниз по лестнице замка и когда с террасы второго этажа, на которую выходила классная комната, швыряли вниз мокрые скомканные тетрадные страницы. Их ничуть не интересовало, каких трудов стоило добыть школьные тетради. Дикари, говорила старшая сестра, неисправимые дикари. Август, конечно, не участвовал в подобных выходках. Клаус и Аннелиза, тоже дети из Чахотбурга, опять-таки держались в сторонке, а вот Эде всякий раз совершенно терял голову, так что господину Бауэру и Лило едва удавалось его усмирить. Разумеется, в этом крайне слабом классе он был одним из слабейших. Но в отличие от Августа, который молчал, если не мог ответить на заданный вопрос, Эде изобретал наглые ответы и упорно на них настаивал. В один прекрасный день господин Бауэр раздал ученикам тетради с диктантом, который они писали несколько дней назад. Назвал результаты «весьма огорчительными» и, похоже, сам огорчился из-за этих результатов. В тетради у Августа были почти сплошь красные чернила, и Лило, отдавая ему тетрадь, только сокрушенно пожала плечами. Честно говоря, он почти ни одно простенькое слово не сумел написать правильно, и оценка «пять»[10] была, увы, вполне оправданна. Но Эде господин Бауэр, хочешь не хочешь, поставил «шестерку», а тот, увидев ее, от ярости разревелся, схватил тетрадку, выбежал на террасу и вскочил на низкую каменную балюстраду, угрожая прыгнуть вниз. В классе вдруг настала гулкая тишина, слышно было только, как Клаус сказал: и ведь прыгнет.
Август увидел, как господин Бауэр побелел, как Лило бросилась к двери на террасу, и услышал, как она принялась урезонивать Эде. Мол, оценка в тетради не настолько важна, чтобы из-за этого прыгать в окно. Эде закричал, что он вечно хуже всех, что все его на дух не переносят, что с него хватит. Я прыгну! — угрожающе крикнул он. Август видел, как Лило мелкими шажками приближается к Эде и все время говорит с ним, тоном, какой Август так любил. Неужели он не верит, что она хорошо к нему относится? Неужели не представляет себе, как она огорчится, если он сейчас прыгнет? А сколько замечательных вещей они могут сделать сообща.