Современная ирландская новелла - Страница 8

— Как услышим три свистка, — продолжал бригадир, — я сейчас гоню половину полка на помощь полковнику Кэссиди; а другая половина удерживает, что захвачено, пока те отбивают атаку.

Вот так мы с Рокки — два полководца — и наши солдаты сражались во многих боях, отступали и наступали, одерживали победы и несли поражения, но в конце концов всегда захватывали форт, город, страну во славу Легионов Трилистника; и вот однажды после трудного дела, разгоряченные победой — наша армия только что взяла с боя Сент — Игнейшиус — роуд, на фланге у форта Маунтджой, — мы с Рокки спешно отрядили одного мальчонку, бегавшего не хуже зайца, чтобы он передал генералу добрые вести; ожидая его возвращения, все мы расселись вдоль обочины — солдаты на одной стороне улицы, мы с Рокки — на другой.

Гонец не заставил себя долго ждать. Он мчался к нам, срезая угол, и, задыхаясь, выкрикивал на бегу:

— Он умер! Кончился! Жёлтик!

— Как это так — кончился? — спросил Рокки подбежавшего мальца. Рокки, Джонни и солдаты окружили его, все были напуганы тем, что могла означать эта новость.

— Кончился? — снова спросил Рокки. — Да ты почем знаешь? Тебе что, его старуха сказала?

— Да нет, нет же, — с трудом выдохнул гонец. — Я видел, там надпись такая, чего уж ясней!

— Какая такая надпись? Где надпись? Да говори ты толком, черт тебя подери!

— Ну, на дверях у него, на дверях у Жёлтика, написано чернилом на такой карточке с черной каемкой, а кругом карточки креп, и белая лента бантом завязана, и написано: «Господи Иисусе, смилуйся над его душой».

— Надо бы разузнать наверняка, — буркнул Рокки и двинулся медленным шагом, Джонни с одного бока, сержант — горнист с другого, а остальные — позади, кому как вздумается; прошли кусочек Драмкондра — роуд до переулка Инишфоллен — пэрейд, где жили я, Рокки, Жёлтик и еще кое‑кто из ребят; на этом перекрестке с одной стороны стояла школа отца Гаффни — большое новое здание из ярко — красного кирпича, выходившее фасадом на Драмкондра — роуд, а с другой — мясная и бакалейная лавка Кирни; она тоже выходила фасадом на улицу, а торцом — в наш узкий Инишфоллен — пэрейд, и там, за широкими воротами, скрывался двор лавки, где закалывали свиней.

Куда подевались веселая яркость цветных треуголок, и выправка, и четкий шаг — левой — правой, левой-правой, и гордый взор; счастливое прошлое с его радостными волнениями ушло от них, скрывшись в исчахшем, недвижном теле Жёлтика, запутавшись в его узких косточках, обтянутых восковой кожей, изжелта-белой, как на игрушечном барабане, стоявшем в углу той комнаты, где с ними играл, бывало, его маленький хозяин.

Печально и медленно брели ребята к дому пятнадцать по Инишфоллен — пэрейд, и чем ближе они подходили, тем медленнее и медленнее шли, боясь увидеть то, что их ожидало, и зная, что им все равно придется это увидеть — хотят они или нет; подойдя к двери, они подняли головы и увидали свисавший с дверного молотка печальный маленький вымпел смерти — плотный черный креп, уложенный сборками вокруг конверта с траурной каймой и перехваченный на концах узенькой белой атласной лентой, а на конверте надпись: «Джон Джозеф Майлод, десяти лет от роду, возлюбленное и единственное дитя Мэри и Джеймса Майлод. Господи Иисусе, смилуйся над его душой».

— Это про него, — сказал Рокки. — Умер Жёлтик, — значит, так и есть.

— Наверно, он так, вдруг, — пробормотал Джонни.

— Такие — они всегда вдруг, — сказал Рокки. — Будто свечка фукнет.

— Выходит, армии теперь каюк, — сказал сержант.

— Ну ты, заткни пасть! — сердито оборвал его Рокки. — Ничего не каюк. Просто маленькая осечка — из-за того, что Жёлтик кончился. Вот увидишь. — Но в голосе его прозвучало сомнение, и оно запало Джонни глубоко в сердце.

Бригадир Уоррен больше минуты стоял у двери, словно подсчитывая щербины на ней, возникшие от того, что местами краска пошла пузырями и множество ребячьих ногтей усердно отковыривало ее по кусочкам, так что на той высоте, до которой могли дотянуться детские руки, дверь была вся в красновато — коричне — еых рябинках. Потом он постучал. Дверь распахнулась, й в ней показалась миссис Майлод, вся в черном с головы до пят, будто какая‑нибудь высохшая монашка со сморщенным лицом; мистер Майлод глядел на них с другого конца коридорчика, узенького, словно горло его покойного сына. Одет он был, как обычно, только на рукаве пиджака чернела широкая повязка из плотного крепа.

— А, вон это кто, — сказала она. — Пришли взглянуть на него напоследок. Заходите, но только чтобы тихонько — тихонько, да сперва оставьте‑ка в кухне эти свои распрекрасные шапки, а то в комнате, где наш бедный сынок лежит, они не к месту, там благолепие.

Ребята по одному вручали свои цветные шапки мистеру Майлоду, а он отдавал честь каждому солдату, прежде чем взять у него треуголку, и это было очень учтиво с его стороны и отвечало торжественности минуты; он ведь и сам был старый вояка. Потом они на цыпочках прошли в тихую комнату, и миссис Майлод осторожно прикрыла за ними дверь. Прежде чем мы с Рокки успели хоть одним глазком взглянуть на мертвого Жёлтика, наша армия бухнулась на колени у кровати; нам обоим стало неловко, и в конце концов мы опустились на колени рядом с другими. Ни Рокки, ни я не могли разобрать ни словечка из их тихого бормотания, просто слушали, но вот один из ребят похлопал нас по плечу, и тут мы поняли, что наши солдаты снова на ногах; тогда мы тоже встали и осмотрелись вокруг.

Он лежал вытянувшись на белоснежной постели. Маленькая голова с темными волосами, разметавшимися по белой подушке; закрытые глаза, такие ввалившиеся, что видны были только темные впадины; желтоватая восковая кожа, обтягивающая кости; посиневшие губы, до того тонкие, что Джонни пришлось низко нагнуться, чтобы увидеть полоску рта; чересчур пышные оборки наполовину прикрыли шею, тоненькую, словно черенок трубки; руки в белых, с рюшами рукавах вытянуты поверх белого одеяла; длинные тонкие восковые пальцы сцеплены и обмотаны черными четками; в головах, по обе стороны кровати, в высоких медных подсвечниках на подставках горели две толстые свечи, освещая затемненную комнату странным трепещущим светом, над изголовьем на полочке притулилась красная лампадка, и ее розовый огонек бросал робкие блики на маленькую фарфоровую статую Пречистой девы; на боковой стене над серединой кровати висело распятие; желтоватая фигура свешивалась с черного креста, словно стремясь очутиться внизу, в прохладном покое белоснежной постели, улечься рядом с иссохшим Жёлтиком, обрести мир и успокоение.

Генерал был мертв, что тут говорить. И нигде никаких следов цветной бумаги, ни ножниц, ни клейстера, ни искусно вырезанных украшений, ни цветных карандашей — лишь мертвое тело на постели да желтое мертвое тело на черном кресте, высокие подсвечники, трепещущее пламя свечей и мерцание темно — красной лампадки, в которой робко плавал розовый огонек. И в этой чистой, без единого пятнышка, комнате, где все застыло в чинной неподвижности, стояла вся армия, во главе с офицерами, и смотрела на своего мертвого генерала, Жёлтика, который всегда поднимал ее дух, говорил ей, что надо делать, а чего не надо, облачал ее в виссон и пурпур.

— Столько в нем всего было, хоть он и высох совсем, а теперь вот ушло навсегда, — сказал Рокки.

— Он заслужил, чтоб его схоронили, как воина, — сказал Джонни.

— Да ну, чего зря языком трепать! — оборвал его Рокки. — Мы же ему таких похорон устроить не можем, свисток нашего сержанта не горн, на нем вечерней зори не сыграешь.

Взглянув на генерала в последний раз, солдаты гуськом вышли из комнаты, потом из дома и разбрелись кто куда. Офицеры же, бросив на Жёлтика еще один взгляд — взгляд горестный и тоскливый, тоже вышли из комнаты, но замешкались в коридорчике, чтобы сказать миссис Майлод, как им жаль его, но тут их оттеснили — прибыл гроб в черном катафалке, напоминавшем длинный ларец на колесах и запряженном одной лошадью; его сопровождали двое — один молодой, другой старый, в длинных, до щиколотки, синих ливреях и полуцилиндрах; на их мерзких рожах застыло скорбное выражение. Они открыли дверцу в задке катафалка и вытащили оттуда золотисто — коричневый ящик, чтоб положить в него то, что осталось от Жёл — тика, — кожу да кости, неспешно внесли гроб в дом и опустили на два стула, торопливо принесенных миссис Майлод, — передним концом на один стул, задним — на другой; потом сняли с постели одеяло, один подхватил Жёлтика за ноги, другой — за плечи, и одним махом перебросили его в гроб; Джонни, заглядывавший в дверь, поразился, до чего Жёлтик окостенел — ни дать ни взять гипсовая статуя; а те двое подняли гроб на кровать и буркнули матери, что вот, мол, какое горе, а она тихо проговорила в ответ: На все воля божия; после чего, отправив в брюхо по стаканчику пива, они поспешно распрощались, объяснив, что у них еще много работы, потому как тут, по соседству, порядочно перемерло народу — больше, чем обычно, но, в общем‑то, беспокоиться не надо.