Современная ирландская новелла - Страница 62

Лиза отпила глоток и поставила бокал. Не поднимая головы, проговорила:

— Почему ты мне не сказал, Мор?

— Забыл.

— Забыл?

— Да, забыл.

Дэвид переводил взгляд с Мора на Лизу, иронически улыбаясь.

— Может быть, Лиза, он не хотел тебя пугать.

Мор обернулся и взглянул на Дэвида, сжав в ниточку побелевшие губы.

— У тебя слишком длинный язык, Дэвид.

Он сделал несколько шагов, затем остановился и добавил:

— И брось ты эту кривую усмешку, когда разговариваешь со мной. А то как бы я не стер ее с твоей физиономии.

Усмешка исчезла. Дэвид сухо сказал:

— Не хотел тебя обидеть.

— А я и не обиделся.

— Так почему же ты злишься?

Мор невесело хохотнул:

— Я уже сто лет не злился.

Он повернулся и пошел, стараясь держаться прямо, они молча смотрели ему вслед. Затем Лиза нервно рассмеялась и сказала:

— Не обращай на него внимания, Дэвид. Он немного пьян. Ты ведь знаешь.

Дэвид пожал плечами и улыбнулся.

— Пора мне домой.

В холле Лиза помогла ему надеть пальто. Как бы между прочим он спросил:

— Почему бы тебе как‑нибудь не навестить меня? Жизнь старого холостяка иной раз очень тосклива.

Она взглянула на него с лукавой улыбкой.

— Для чего?

Он закусил губу и направился к двери. Взявшись за ручку, напряженно сказал:

— Я… я очень люблю тебя, Лиза.

Она засмеялась и в смущении стала разглядывать свое платье.

— Меня? Неправда.

— Правда, Лиза.

— Зачем ты мне это говоришь? Спокойной ночи, Дэвид.

Но ни один из них не двинулся с места. Они стояли и неотрывно глядели друг на друга. Дыхание Лизы участилось. Стремительно подойдя к двери, она рас пахнула ее, и в холл, разбив тишину, ворвался ветер. Она вышла вместе с Дэвидом на крыльцо. Дубы согласно размахивали ветвями, громко стеная и плача. Падал черный дождь, и в полосе света из отворенной двери лужайка казалась грозным и мрачным морем. Лиза хотела что‑то сказать, но промолчала, затем, отвернувшись, все же сказала:

— Позвони мне.

Она стояла не двигаясь, глядя в темноту; влажный ветер трепал ее волосы. Дэвид сделал шаг, хотел было коснуться ее, но не коснулся. Сказал:

— Я позвоню тебе завтра.

— Нет, не завтра.

— Когда же?

— Мне нужно идти, Дэвид.

Склонив голову, она повернулась и быстро пошла в комнаты.

В гостиной уже никого не было, только Мор одиноко сидел в массивном старинном кресле, в руке — бокал, на низеньком столике рядом — бутылка. Галстук у него окончательно развязался, глаза помутнели. Лиза подошла к дивану и поправила подушку. Подняла с пола окурок и опрокинутый бокал. Он глядел на нее, свесив голову на грудь. Затем хрипло спросил:

— Что с тобой?

— Ничего. Все ушли?

— Наверно.

Она подошла к высокому окну, возле которого стояло его кресло, и раздвинула занавеси. Ветер колотил в стену дома, порывы его заглушали шепот дождя, шелестевшего по стеклу. Где‑то там, за черными невидимыми полями, двигались огоньки.

— Как ты думаешь, почему он ее убил?.. — спросила Лиза.

— Говорят, хотел жениться на ней, а она не соглашалась. Может, она была этакая акула, пожирательница мужчин. Девка. Вот он ее и убил. Теперь это обычное дело.

Они замолкли. Слышались лишь порывы ветра и шум дождя да приглушенные вздохи деревьев. Мор сказал:

— Дэвид, верно, опять подъезжал к тебе?

Она передернула плечами, и он улыбнулся во весь рот; блеснули зубы.

— Он просил… просил меня уйти с ним. Сейчас. Сегодня. Спрашивал, не уйду ли я с ним.

— Вот как! Почему же ты не ушла?

Она не ответила. Он опять наполнил бокал.

— Я вижу Дэвида насквозь, — сказал он. — Он считает, что я тебя недостоин. Но он ошибается… да поможет мне бог!

— Вечно тебе мерещатся всякие гадости.

— Скажешь, не так? Он, наверно, воспрянул духом, когда я согласился на эту работу. Я еще ниже пал в его глазах.

Он взглянул на нее — она стояла, скрытая тенью, и смотрела в темноту. Нахмурившись, он спросил:

— Ты тоже меня презираешь?

— За то, что взял эту работу? С чего бы? Тебе стыдно?

— Нет. Твой отец очень любезен — он так мне помог… Да, мне стыдно.

— Почему?

— Не притворяйся, Лиза.

— Ты сам принял это решение. Если бы ты продолжал писать, я помогала бы тебе, чем могла. Мы бы как‑нибудь справились. Папочка бы…

Она закусила губу. Мор рассмеялся.

— Что ж ты замолчала? — сказал он. — Папочка бы нас содержал. Ты права. Добрый, щедрый папочка был бы тут как тут со своей мошной и отравил бы нам жизнь. Что толку говорить об этом… Я — писатель? Да меня так высмеяли бы, что хоть из графства беги. В «Гербе Гросвенера» на неделю бы смеху хватило, стены ходуном бы ходили. «Вы только послушайте: блажной Мор обрюхатил дочку старика Фитца и перебрался в усадьбу, а теперь болтает, будто пишет книгу! Как вам это понравится!» Нет, Лиза. Я — порождение этих людей, и они меня прикончат, если я попытаюсь вырваться на свободу. Скажи на милость, в чем этот сброд разбирается? В ценах на телок, да в марках машин, да на какой курорт в Испании лучше поехать, да в этих распроклятых собаках, которым только и надо, что кого‑нибудь растерзать! Нет уж.

Она сказала спокойно:

— Если ты так их ненавидишь, зачем женился на мне и связал себя с ними?

— А я не знал, Лиза, любимая, что связываю себя с ними.

После долгого молчания Лиза сказала:

— Я не виновата, что мальчик умер. — В ее словах звучали печаль и вызов.

Мор повернулся всем телом в кресле, вскинул руки.

— Вот так всегда, — сказал он. — Всегда тебе приходит на ум одно и то же. Ты обвиняешь меня…

Она не ответила, и он потянулся к ней, шепча:

— Обвиняешь меня…

Она сжала руки на груди и вздохнула, не отрывая взгляда от поблескивающего в темноте бокала.

Он сказал:

— Что ж, давай беги за стариной Дэвидом. Может, он тебе сделает другого, получше. Такого, который проживет дольше и принесет тебе счастье.

Она резко повернулась к нему. Глаза ее сверкали.

— Ладно, Мор, — сказала она. — Если хочешь драться, будем драться.

Несколько мгновений они в упор глядели друг на друга, и гнев ее отхлынул. Она опять отвернулась к окну.

— Ну? — сказал Мор, и это короткое слово гулко прозвучало в тишине. Ее плечи медленно поднялись и снова упали.

— Да, — сказал он. — Все это уже было.

Он с трудом поднялся, вцепившись в подлокотники. Подошел и стал рядом с ней у окна.

— Они все ищут его, — сказала Лиза. — Видишь огни?

Они стояли бок о бок, глядя, как во тьме беспорядочно двигаются крошечные светлячки. Вдруг она сказала:

— Если б он добрался до конюшни, то мог бы незаметно войти в дом через боковую дверь. Я спрятала бы его.

Он удивленно взглянул на нее, и, чувствуя на себе его взгляд, она крепко сжала губы.

— Я бы спрятала его. А утром вывела бы потихоньку, привезла в Дублин и посадила на пароход в Англию — в Ливерпуль или еще куда‑нибудь.

Она, не глядя, нашла его ладонь. На ее лице были слезы; они падали крошечными капельками света, поблескивая на темном фене окна.

— Мы бы сделали это, если б он пришел, правда, Мор? Что ж тут дурного? Я хочу сказать, это не было бы преступлением, правда? Один, там, в темноте, под дождем, думает про все, что случилось… думает и думает… Ничего худого в этом не было бы, Мор.

Он обнял Лизу, положил ее голову к себе на грудь. Она дрожала.

— Да, — мягко сказал он. — Ничего худого в этом не было бы.

Она продолжала тихо плакать, он приподнял ей подбородок, улыбнулся.

— Не плачь, Лиза. Ну, полно, полно…

Раздался звонок в дверь, в ее глазах мелькнуло смятение. Она молча высвободилась и ушла.

Мор стоял, оглядывая гостиную. Давным — давно, когда он впервые увидел эту комнату, ока показалась ему прекрасной; такой она и осталась среди того немногого, что еще не совсем для него потускнело. Свет затененных ламп падал на лиловые стены и, впитав их теплоту, мягко касался нежными пальцами кресел, вытертого ковра, всего вокруг. На столике подле Мора рядом с бутылкой лежал недоеденный сандвич и наколотая на деревянную палочку маслина. Из холла донеслись приглушенные голоса; за окном, в полях, пламенем во мраке Еспыхнул крик и тут же был унесен ветром. Мор поднял бокал, дрогнула янтарная жидкость, и вместе с ней в комнате как будто всколыхнулась волна мягкого света. Он почувствовал, как его что‑то коснулось, что‑то сродни безмолвию, которым бывает пронизана грустная музыка. Словно все, что он потерял в жизни, возвратилось и сдавило ему сердце необъятной печалью. Он пристально глядел на столик, на бутылку, сандвич, маслину, пронзенную насмерть острием палочки.