Современная ирландская новелла - Страница 55

Питер Дуглас продолжал читать, ужасно развеселившись. Впервые с тех пор, как он приехал домой, у него стало легко на душе. Бросив газету на пол, он сладко зевнул и повернулся на бок. Где‑то внизу раздалось «ку — ку» — это били часы с кукушкой, которые он привез в подарок матери.

Потом он внезапно проснулся от какого‑то крика. Прислушался — в комнате отца тихо. Что‑нибудь с матерью? Нет, голос был громким, мужским. Он донесся снизу, с улицы, но кричали не перед их домом. Сев в постели, Питер повернулся к окну. Да, вот снова, теперь гораздо отчетливее, и в голосе слышно страдание:

— Бога ради, сэр, бога ради! Больно же!

Может, у кого‑то случился припадок и его переносят в машину «скорой помощи»? Или пожар? Питеру вспомнилась та давняя ночь, когда пожарные выносили из горящего дома старика Керолена и тот вопил как резаный, а на ногах у него дотлевали обрывки кальсон. Но к кому обращается этот человек на улице, кого он называет «сэр»?

— Бога ради, сэр, не трогайте меня.

Повсюду в домах зажигались лампы. В окне напротив возникла неясная женская фигура, закутанная в халат, — столь неприличное поведение в Мурхилле могли оправдать только чрезвычайные обстоятельства. Может быть, драка? И вдруг Питер Дуглас понял: это кого‑то избивают полицейские.

— О господи, не бейте меня больше!

Голос звучал пронзительно, умоляюще. Послышалось шарканье, звук удара й резкий треск — словно угодил в дерево камень. Отбросив одеяло, Питер подбежал к окну и высунулся наружу. В конце улицы он увидел группу людей — дюжие парни в плащах с капюшонами. Между ними, освещенный лучом фонарика, скорчился человек. В окнах мелькали тени — безмолвно, настороженно.

— Ну‑ка хватит орать! Вставай и пойдем в участок, — приказал раздраженный голос.

— Не могу, сэр, я еле жив. Помогите мне ради бога!

Голос продолжал умолять, но раздалась приглушенная команда, фонарик погас, и четыре темные фигуры сомкнулись над скрючившимся человеком. Неужели никто не вмешается? Ни один из тех, кто маячит в окнах? Питер Дуглас открыл было рот, но его опередили.

За спиной полицейских распахнулась дверь, и на мостовую упала широкая полоса света. Питер услышал резкий интеллигентный голос:

— Что вы, мерзавцы, делаете? Оставьте его в покое!

Один из полицейских обернулся и посветил фонариком прямо в лицо говорящему:

— Заткнись и не суйся не в свое дело, понял? Хочешь и сам попробовать?

Слова слились в неясное бормотание, затем дверь гневно захлопнулась. Четверо полицейских схватили свою жертву, повисшую между ними, словно мешок, и поволокли по улице к казармам. Крики смолкли, и слышны были только тяжелые шаги и глухие стоны. Открылась, потом закрылась дверь казармы, и наступила тишина. Огни в окнах начали гаснуть. Но Питер Дуглас еще долго с напряжением всматривался в темноту, пока не заболели глаза — очки он оставил на тумбочке. Когда он наконец снова лег, снизу донеслось: «ку — ку, ку — ку, ку — ку».

Когда утром, после короткого тревожного сна, Питер спустился к завтраку, оказалось, что внизу его нетерпеливо ждет отец. Против обыкновения он не ушел в лавку, и Питер услышал там голос матери — она разговаривала с ранней покупательницей: «Да, миссис Уилсон, для этого времени года погода стоит прекрасная». А завтрак приготовил отец — подал кукурузные хлопья, чай, поджаренный хлеб; на сковородке шипела ароматная грудинка. Он явно что‑то замышлял, и Питер насторожился, точно арестант при виде дружелюбной улыбки надзирателя.

— Что‑то у тебя сегодня энергии много? — заметил он, накладывая себе кукурузных хлопьев.

Отец ничего не ответил, продолжая колдовать у плиты с посудой и тряпками, а затем торжественно поставил перед сыном полную тарелку — яичницу с грудинкой и сосисками.

— Старик еще не разучился стряпать, — сказал он, присаживаясь у стола. Он смотрел, как сын ест: с городской торопливостью, словно не замечая вкуса.

— С чем — чем, а с аппетитом в Англии неважно, — сказал он и тут же без всякого перехода спросил:

— Ты слышал, что было ночью?

— Да, — коротко ответил Питер. — А ты?

— Самый конец. Но сегодня только об этом и говорят.

— А что именно?

— Что патруль вспомогательной полиции избил одного паренька. Его фамилия Фергюсон. Они заявили, что он член ИРА.

— А это правда?

— Откуда я знаю? Но говорят, что нет. Просто назначил своей девушке свидание на мосту и ни о чем другом не думал.

— Так почему же они на него набросились?

— Почему? Ты не хуже меня знаешь, что этим молодчикам, чтобы избить таких, как мы, особых причин не требуется.

— Но может быть, у него нашли листовки или взрывчатку? Ведь последнее время всяких беспорядков хватает.

Уже несколько месяцев, как ИРА возобновила свою деятельность в Северной Ирландии. Все та же старая история: взрывы в казармах и таможнях, нападение из засады на полицейские патрули. Обе стороны понесли потери, и полицейские силы были увеличены даже в таких сравнительно спокойных городках, как Мурхилл, который хотя и был в основном населен ка толиками, но находился так далеко от границы, что налетать на него не решались. Однажды, правда, на окраине загорелась лачуга, но выяснилось, что причиной пожара были ребячьи шалости.

— Какая, к черту, взрывчатка! Разве что, — тут отец сухо улыбнулся, — ты имел в виду девчонку. Просто эти изверги из вспомогательной полиции расхаживают по городу со своими пукалками и из кожи вон лезут — только бы доказать свою важность. А сами то и дело марают штаны от страха и от этого совсем сатанеют.

— Вот как!

Питер не стал говорить, что в чем‑то отец сам себе противоречит. Он понимал, в каком тот состоянии, и молча налил себе еще чашку чаю.

— И что ты думаешь теперь делать? — гневно спросил отец.

— О чем ты?

— Вчера ты долго объяснял про англичан и свободу. Вот тебе прекрасный пример этой твоей английской свободы. Уж как ее не похвалить! Так что же ты думаешь делать?

— А что, по — твоему, я должен делать? Схватить винтовку? — насмешливо спросил Питер.

— Неплохо бы, да только такие, как ты, от одного вида винтовки хлопаются в обморок.

Питер рассердился.

— Ты так думаешь? А может, мы досыта насмотрелись на винтовки, да только не в тех руках, в каких надо бы…

— Так чем же ты, черт побери, собираешься с ними драться? — презрительно спросил отец. — Авторучкой? Или пишущей машинкой? Самое подходящее оружие против автоматов.

— От них может быть куда больше толку, чем ты думаешь. Ганди доказал, насколько моральный протест сильнее. Но в Баликинларе этому не учат.

— Моральный протест! Да каким же моральным протестом можно пронять этих громил? Сила признает только большую силу.

Питер Дуглас встал и, прислонившись к плите, посмотрел на своего отца: темные мешки под налитыми кровью глазами, правая рука поднята, словно кулак вот — вот опустится на стол, подтверждая сказанное. Отлить бы его в бронзе как статую Патриота! А его собственная мягкость и несобранность, очки в роговой оправе, шарф, аккуратно заправленный в воротник спортивной рубашки, остроносые итальянские туфли — все это было протестом против старого бунтаря, который грозовой тучей нависал над его детством. Но теперь он его не боялся и чувствовал спокойную уверенность в своей правоте.

— В глубине души ты, отец, ведь отлично знаешь, что насилие — неверный путь. Вот ты спрашиваешь меня, что я могу сделать. Ну так в этом случае я в силах сделать больше, чем ты или целый полк ИРА. Я могу написать разоблачительную статью в «Набат». Хорошие, порядочные люди, да — да, англичане! — прочтут ее и устыдятся того, что творится их именем. И вопрос этот будет поднят — может быть, даже в парламенте, если не в этот раз, так в следующий. Постепенно правящие классы Ольстера поймут всю чудовищность того, что они делают, и опомнятся. В двадцатом веке невозможно выжить, опираясь только на устаревшие лозунги. Предрассудки всегда порождают насилие.

Отец молчал, и Питер не знал, произвели его слова впечатление или нет. Затем, убирая со стола посуду, отец сказал: