Современная французская новелла - Страница 18

Н’Голь смотрел на экран, на котором появился номер телефона студии. А Боно и Канди представлялось, как они поднимаются по бамбуковой лестнице в один из домов на сваях и в нос им ударяет острый запах шафрана, идущий от рыбы, которая вялится под навесом.

— Мы обсудим сегодня соусы. Наш первый кандидат молод, но вкус ведь не зависит от возраста.

Обнаженные рыбаки стоят выпрямившись в своих пирогах, которые образуют круг вровень с зеленоватой чертой горизонта. Они молча тянут огромную круглую сеть из гладкой, как зеркало, воды — и вдруг словно взрывом взметнуло брызги стекла и ртути: то сверкает и кипит рыба в сети.

— Канди, — крикнул Н’Голь, ткнув друга в бок, — ты слышишь? Они не могут отличить кремовую пассеровку от белой!

Его раскатистый хохот заставил повернуться от экрана всех зрителей. Его попросили замолчать, но он продолжал орать, обращаясь к экрану:

— Надо быстро помешивать, не давая муке поджариться! Ах макаки, ах белоносые!

Канди выпустил руку Боно и встал.

— А теперь, — сказал ведущий, — перейдем к следующему вопросу, на который вы, вероятно, найдете лучший ответ. Какая разница между соусами «метрдотель» — холодным и заправленным? Я повторяю вопрос…

И, пока он повторял свой вопрос, Боколо и Мамаду, подняв руки, словно школьники на уроке, принялись оглушительно кричать:

— Мелко порубить петрушку, лук, эшалот, добавить яичного соуса, смешать со сливочным маслом и лимонным соком.

— В заправленный надо добавить еще муки и стакан воды.

— Тише! — воскликнула дежурная медсестра, которая вошла с тележкой. — Вы не на базаре. Посещение окончено. Боно, а вам надо лежать в постели! Ну-ка, быстро уходите!

— В воскресенье, — прошептал Н’Голь на ухо Боно, — мы не придем, будем на телевидении. Вот увидишь, для меня такой конкурс — плевое дело.

— Итак, друзья мои, — сказала появившаяся на экране новая дикторша, — на следующей неделе мы будем разыгрывать большую сумму. Начинаем новый конкурс: «Кто это сказал?» У французов есть будущее, поскольку они помнят прошлое.

Медсестра взяла Боно под руку, глядя, как Н’Голь и Канди удаляются в глубь коридора, выкрашенного бледной, тусклой краской. Боно закрыл глаза и в ту же минуту увидел многоцветие закатных красок, предшествующее наступлению темноты. От камышей, растревоженных последним взлетом ибисов, поднимался терпкий запах перца. Еще минута, и лагуна заколебалась, как это бывает, когда глядишь на что-нибудь сквозь огонь.

Сестра помогла Боно улечься в постель и велела ему лежать спокойно. Поставленные в ряд кровати покачивались. Боно взялся руками за голову и крепко сжал ее, надеясь унять головокружение. Он сел на кровати, и глядевший на него сосед был поражен огромными белками его глаз.

— Мамаду, — сказал Н’Голь, покачиваясь в вагоне метро, — мы недостаточно хорошо знаем блюда, подаваемые перед десертом.

— У нас в запасе целая неделя, милый, — ответил с уверенностью тот. — Я справлюсь.

— Надо обязательно выиграть этот конкурс, — сказал Н’Голь.

— Ты еще сомневаешься? Я уверен, что мы выиграем и оплатим билет Боно, чтоб он мог уехать на родину, а мы с тобой будем раскатывать на велосипедах с моторчиком, как у нашего шефа. И уж ни в коем случае, дружище, не останемся жить в подвале.

Среди недели Леопольд Брокар, явившийся проверить их работу, заметил, что оба друга сидят у подножия конной статуи Жоффра перед зданием Высшей военной школы. Он выключил мотор и слез с велосипеда, желая застать приятелей врасплох. Прячась за цоколь памятника, к которому были приставлены обе метлы, он незаметно подкрался поближе. Голоса Боколо и Мамаду, переговаривающихся между собой, звучали настолько необычно, что Брокар тут же решил, что они, так же как и Боно, заболели. У всех его работников никудышное здоровье. Он прислушался.

— Мы сможем подарить цветы Констанции Кабриоле, — сказал Н’Голь.

Леопольд задумался: видел ли он когда-нибудь эту Констанцию? Несколько негритянок приходят иногда поглазеть, как он обучает своих рабочих на площади Антверпена. Они стояли серьезные и безмолвные, тесно сгрудившись позади кустов, словно позади барьера на скачках. Случалось, что одна из них отвечала на улыбку Леопольда, руководившего маневрами ансамбля метелок: «Мягче! Начнем сначала! Правая сторона! Эй ты, левша, не нарушай порядок, с тобой я займусь отдельно».

— А пока расскажи мне про взбитый крем, — сказал Канди.

Брокар выглянул и увидел обоих негров, сидевших рядышком в задумчивости, опершись локтями о колени.

«Эти мерзавцы бьют баклуши, — возмутился он, — а ведь еще только одиннадцать часов! Ну погодите-ка, я вам задам!»

— На полпинты крема взять пол-унции порошка камеди, полторы унции расплавленного сахарного песка, затем хорошо взбить с помощью плетеного венчика.

— Плетеного веника? — встревоженно переспросил инспектор.

Оба молодца, потеряв от неожиданности дар речи, уставились друг на друга.

— Разойдись! — приказал Брокар, но потом, движимый любопытством, произнес помягче: — Я не возражаю против небольших перерывов, когда этим не злоупотребляют. Констанция! Это, конечно, тоже какая-нибудь африканская девица. Чьи же она? Твоя, Мамаду?

— Нас обоих, — ответил Канди.

— Ну и ну, — захохотал Леопольд. — Всегда у вас все общее!

К легкой зависти примешивалось отвращение.

— Вы забыли водосточную решетку на углу, там ведь тоже надо убирать.

— А мы как раз туда и направлялись, — сказал Мамаду.

— Значит, вы все делаете вместе? — спросил Леопольд, снова чувствуя приступ раздражения. — Но ведь у каждого свой участок. Послушай, ты, отправляйся-ка туда! Разойдись!

Боколо и Мамаду пошли каждый в свою сторону, а Леопольд Брокар задрал голову, чтобы взглянуть на каменную лошадь, на которой сидел полководец. Командовать такой массой людей! Это действительно проблема, когда подумаешь, что в войсках тоже были негры. Он собирался уже сесть на велосипед, но вдруг заметил книгу у подножия цоколя. Подойдя, чтобы поднять ее, он взглянул на название. «Правила хорошего тона, — подумал Брокар, — начинаются с того, что нельзя оставлять вещи на улицах». Он открыл книгу наугад и увидел гравюру, называвшуюся «Раздумье». Толстогубый человек с тройным подбородком, заправив салфетку за жилет, отвернулся от сервированного стола и рассматривает при свете камина рыбу, наколотую на вилку. Над камином, где дымятся поленья, висит женский портрет, кажется, что женщина наклонилась вниз и тоже рассматривает рыбу на конце вилки. А в глубине комнаты к низенькой двери идет служанка, за которой по пятам следует кошка с поднятым вверх хвостом. Леопольд внимательно пригляделся к толстяку и нашел его не таким уж противным, каким он показался ему вначале. Перелистав еще несколько страниц, он увидел рецепты приготовления блюд и пожалел, что он холостяк. Вероятно, лучше всего передать находку в полицейский участок, куда за ней наверняка придет какая-нибудь кухарка из этого аристократического квартала. Подумать только, даже здесь кухарки и няньки начинают походить на какого-нибудь Боколо или Мамаду! Выходят на улицу, болтают, забывают о работе, теряют вещи своих хозяев. Леопольд взглянул на форзац книги. Может, там есть чье-то имя. В самом деле: Арман Топен, 1841 г., Наполеон Топен, 1873 г., Филипп, 1934 г.

— Что мне с ней делать? — сказал дежурный полицейский в участке, — она уже почти истлела и ничего не стоит.

— Это, очевидно, чья-то семейная реликвия, — ответил Леопольд, выходя из участка.

Он снова сел на свой велосипед и направился в сторону Высшей военной школы, больше не помышляя об инспекции. И что бы вы думали? Его негры снова крутились вокруг статуи.

— Вы что здесь опять делаете? — грубо спросил Брокар.

— Ничего, — сказал Канди, и Н’Голь подтвердил: — Ничего.

— Явитесь завтра на площадь к самому началу занятий!

Не успел Брокар исчезнуть из виду, как Мамаду и Боколо опустились на цоколь.

— Ее украли, — сказал Н’Голь. — А я-то думал, что это ты ее взял.