Современная африканская новелла - Страница 3

Переходя от рассказа к рассказу, от одной литературы к другой, читатель как бы совершит путешествие по странам Черной Африки — по той части континента, которая начинается от южных границ Сахары и тянется до самого юга. Название «Африканская новелла» не должно затушевывать границы литератур, смазывать тот факт, что в сборнике их представлено несколько, равно как и то, что у каждой, как и у народов, где эти литературы складываются, своя история, своя судьба, и отсюда — своеобразие художественного творчества. Впрочем, новеллы, отобранные в сборник, — большей частью лучшее из того, что публиковалось в последние годы, — отображают эту специфику. Каждая из них сама по себе — отдельный эпизод, маленький кусочен жизни. Но сложенные вместе, они как бы образуют мозаичную картину, которая хотя и не очень детально, но зато ярко и правдиво отражает жизнь сегодняшней Африки.

Вл. Вавилов

Наконец их пригнали в Бенгелу. Накалу́лу, женщину из племени нгангела, с маленьким Мурикэ за спиной, и Камуэнэ. Исхудавшая, измученная долгим переходом, Накалула боязливо оглядывалась по сторонам — таким чужим и страшным казалось ей все вокруг. Камуэнэ сначала сопротивлялся, теперь успокоился. Ведь в двенадцать лет все незнакомое кажется интересным. Многодневный переход из родной деревни в Бенгелу через джунгли ему, сыну африканских лесов, не открыл ничего нового. Зато город белых людей поразил воображение подростка.

За высокими каменными стенами дворов, которые протянулись вдоль улиц, казалось, скрывались тайны, и мальчик напряженно всматривался в густые кроны деревьев, зеленеющие за оградами. Всю дорогу Камуэнэ старался держаться поближе к Накалуле, боясь грозного португальца с винтовкой, который верхом на буйволе сопровождал отряд. Это он пригнал их. И вдруг, замедлив шаги, мальчик отстал: из-за каменной ограды донеслись протяжная грустная песня и тревожный плач киссанжи[1].

Камуэнэ улыбнулся. Улыбнулся впервые с тех пор, как его продали и, несмотря на мольбы и крики, силой увезли из родной деревни. Португалец с винтовкой и вождь племени, как полагалось, выкурили трубку и выпили пальмовой водки в знак заключения сделки, а мальчику ударом бича указали место в веренице людей — в самой середине, рядом с Накалулой. Погоняемые бичом, они пришли в таинственный город белых, где листва шелестела за глухими высокими стенами.

И вдруг — этот голос киссанжи!

Песня далекой родины отозвалась в его душе, и Камуэнэ остановился, объятый печалью и смятением. Тогда Фортунато крикнул конвоирам:

— Подбодрите этого черного!

Щелкнул бич, и Камуэнэ, вскрикнув, одним прыжком снова очутился возле Накалулы. Она плакала, тоскуя по родным местам. Старинная песня и еще больше, чем песня, протяжные грустные звуки киссанжи напомнили ей о безмерном горе. Казалось, киссанжи пело об их горькой судьбе.

Мурикэ, толстый и тяжелый, оттягивал повязку за спиной, и Накалула замедлила шаги, чтобы ее поправить.

Теперь они шли под ветвями мулемб и акаций, по тенистой аллее, к большому двухэтажному дому, окруженному множеством низеньких глинобитных строений. Узкая бетонная дорожка сверкала на солнце, и легкий ветер неторопливо шевелил опавшие листья. Листья назойливо шуршали по бетону, и этот тихий шелест наводил тоску.

Над перилами веранды, тянущейся вдоль красной кирпичной стены, появилась чья-то голова — их, наверное, ждали: как только путники показались в конце аллеи, голова исчезла и раздался звонкий крик:

— Кормилицу привели! Кормилицу привели!

В доме поднялась суматоха, и кованые ворота в середине красной стены распахнулись настежь. Привычные слуги действовали быстро. Когда из джунглей приходили люди, нагруженные каучуком, всегда нужно было торопиться, чтобы их не перехватили и не увели к себе более ловкие торговцы.

Фортунато въехал в распахнутые ворота, спрыгнул с буйвола и бросил поводья Камбуте. Тот приветствовал его по местному обычаю, хлопая в ладоши:

— Э, э, э!!!

— Где хозяин?

Ответа не понадобилось. Дуарте уже спускался с веранды навстречу Фортунато.

— Как съездил?

— Как всегда! Жара и всякая чертовщина…

— А товар?

— Вот!

И Фортунато указал на женщину с ребенком и мальчика, которые стояли посреди двора отдельно от всех, тесно прижавшись друг к другу.

— Сколько дал? — спросил Дуарте.

— Этот плут, вождь их, поломался для начала — нет, мол, ничего подходящего… цену набивал. Потом все-таки нашел одну женщину из неугодных ему семей… и мы ударили по рукам.

— Это у нее первенец?

— Да.

— Но она-то сама — кожа да кости! — И хозяин, подойдя к Накалуле, пощупал ее худые бока.

— Отощала в пути! Покормить как следует недели две — и все будет в порядке.

— Ты прав. Судя по ребенку, молоко у нее хоть куда.

— Малыш упитанный!

— Сколько же ты все-таки за них дал?

Женщины, стоявшие на веранде, позвали кормилицу:

— Пойди сюда!

Дуарте прикрикнул:

— Слышишь? Иди к хозяйке!

Но Накалула не двинулась с места. Пришлось обратиться за помощью к Камбуте:

— Скажи ей на их языке, чтобы подошла к хозяйке, живо!

Камбута перевел, и Накалула с Камуэнэ, сделав несколько шагов, остановилась у каменных ступеней веранды.

Дона Аута внимательно осмотрела прибывших, нежно прижимая к себе новорожденную дочку, и заметила, обращаясь к доне Александрине:

— Мальчишка, кажется, неглуп, а вот кормилица…

— Кормилица что надо, дорогая! Моего мужа в этих делах не проведешь!

Но дона Аута воскликнула:

— Как я отдам мою драгоценную девочку в лапы этой дикарки!

— Ничего, мы покажем ее доктору Балземану, вымоем, оденем, накормим, и вот увидишь: она станет совершенно другой. Главное, чтобы кормилица привязалась к малютке.

— Но я не хочу, чтобы женщина против воли кормила мою девочку.

— Не твою, так другую.

— Нет! Ведь это может повредить ребенку!

Хозяйка наклонилась через перила веранды к Накалуле и с улыбкой показала ей девочку.

— Видишь, какая девочка?

Но женщина отвернулась. Дона Александрина хотела обругать ее за это, но не смогла, так как не знала языка нгангела. Она родилась и выросла в семье мулатов в Луанде и там же вышла замуж за Фортунато. Поэтому ей пришлось позвать Камбуту:

— Объясни этой женщине, что она будет кормить малютку.

Камбута перевел. Накалула плюнула на землю и что-то сердито ответила.

— Что она говорит? — спросила дона Александрина.

— Говорит, что ее молоко — для ее сына…

— Ты слышишь, дорогая! — плаксиво воскликнула дона Аута, прижав к себе дочку.

Мурикэ, спавший за спиной у Накалулы, проснулся, и на его круглом личике лукаво блеснули глаза, будто черные бусины. Марикотас, та самая девочка, которая первая заметила с веранды пришедших, вертелась тут же.

— Какой хороший негритеночек! Можно взять его на руки?

— Сейчас же иди ко мне! — одернула ее дона Александрина.

Девочка сначала не послушала, но, увидев отца и дона Дуарте, вышедших на веранду, бросилась к ним. А дона Аута истерически зарыдала. Фортунато поздоровался с ней, потом поцеловал жену и дочь. Дуарте, узнав о причине слез, пожал плечами.

— Вы что, не знаете, как нужно обращаться с черномазыми? Хорошая трепка быстро заставит ее согласиться…

И они оба, Дуарте и Фортунато, пересекли широкую веранду и вошли в контору. Прежде чем заняться расчетами, Дуарте хотел сообщить Фортунато новость, которая не давала ему покоя.

— Я получил письмо… В Порто вспыхнул мятеж![2]

Фортунато, развалившийся было в венской качалке, вскочил и спросил, вглядываясь в лицо Дуарте: