Совок 15 (СИ) - Страница 9

Теперь мне предстояло снова выгнать машину наружу. Нужно было освободить доступ в смотровую яму. По той простой причине, что вход в погреб располагался в её задней торцевой стенке. Покойный майор Никитин, как и всякий бэх, мужик был продуманный и к обустройству своего гаража подошел основательно. Погреб и яма оказались капитальными. Красного кирпича на них не пожалели. И погребная дверь, выполненная из пятидесятки, хлипкой не выглядела. Именно все эти детали и натолкнули меня на выбор места для временного содержания своих обидчиков.

Выгнав машину и снова заперевшись изнутри, я приступил к последнему этапу тяжкого труда. Назвать этот труд неблагодарным я бы не рискнул. Слишком уж велики ставки.

Как ни странно, но спустить трёх бугаёв сначала в яму, а потом из ямы в погреб, оказалось проще, чем вытащить их из «Москвича». А, может, я уже просто наловчился кантовать военных. Во всяком случае, на эту процедуру у меня ушло гораздо меньше времени, чем я предполагал.

Уложив на песчаном полу погреба всех троих, я выбрался назад в яму. Закрыв дверь на засов, я этим не удовлетворился и подпер её лопатой. Хрен их знает, этих чернореченских!

Загнав в гараж «Москвича», закрыл ворота на оба замка. На все обороты. И в очередной раз оглядевшись, с чувством почти выполненного долга зашагал к проспекту. Добираться до дома на общественном транспорте не хотелось по причине физической усталости.

Пиковое время уже схлынуло и зелёный огонёк на ветровом стекле серой «Волги» показался совсем скоро. Увидев милицейскую форму, таксист наглеть поостерёгся и, как положено, сразу же щелкнул переключателем счетчика. Без какого-либо торга.

А я бы согласился с любой объявленной мне суммой. Настолько легко было на душе. Нет, не благостно, но легко. Джин был загнан назад в бутылку и теперь не было никаких причин для беспокойства за близких. И за себя, любимого, тоже не было.

Осталось лишь одно. Всего-навсего, выяснить, откуда защитники отечества узнали про кассу Соломоныча. Но этим я займусь уже завтра. Можно было бы уже сегодня расспросить находящегося в сознании водилу. Но опыт мне подсказывал, что завтра у меня это получится лучше. Ночь, а то и все сутки, проведённые в тёмном и холодном погребе, существенно поспособствуют откровенности. Не только шоферюги, но и его старших товарищей. А потом, я почему-то думаю, что всей нужной мне информацией извозчик вряд ли владеет. Вероятнее всего, известна она только их бригадиру.

В свой подъезд я вошел еще засветло. Размышляя о том, как буду отмазываться, если майор Ахмедханов всё же поинтересуется у зам по опер Захарченко относительно бесчувственного гражданина. Которого следак Корнеев и опер Гриненко таскали на себе по Октябрьскому РОВД. Ничего особо проблемного для себя я не находил. Нет тела — нет дела! Сложнее будет, если особист из в/ч 03738 окажется ревностным служакой и проявит несвойственную воякам активность. Но и тогда хрен у них получится меня прижать. И даже Гриненко, если он вдруг даст слабину и, поплыв, расколется, то, и тогда шансы у меня останутся. Но мне что-то подсказывает, что Стас слабины не даст. Потому что не хуже меня знает, что прижать нас нечем.

С этими мыслями я и переступил порог квартиры Левенштейн. Где очень хотел найти душ, чистое постельное бельё и радушие обеих хозяек. Но нашел гораздо больше, чем ожидалось.

— А вот и Серёжа вернулся! — с этими словами в коридоре появилась Пана Борисовна, — Серёжа, а у нас Элечка в гостях! Иди быстрее, она тебя уже часа два дожидается! Только руки сначала иди помой!

Надо же, как мне сегодня везёт! Даже не везёт, а прёт! Сплошные сюрпризы! День радостных и неожиданных встреч!

Усталость сразу же куда-то пропала. Эльвира, это, конечно же, не три чернореченских бандита, начинающих знакомство с приличными людьми с удара по голове. Но и она далеко не зайчик. Не белый. Хотя и пушистый в некоторых местах. Интересно, зачем это я ей так внеурочно понадобился? Впрочем, о чем это я, она же беременная. Нормальная беременная мадам. Со всеми сопутствующими её состоянию особенностями и головными тараканами.

Сковырнув с ног туфли, я направился в ванную. Насчет мытья рук Пана могла бы и не напоминать. Их я мою чаще, чем кто-либо на этой планете. Когда-то, будучи лишь относительно брезгливым в текущей жизни, я и так не уклонялся от соблюдения правил личной гигиены. И делал это всегда с какой-то маниакальной неукоснительностью. Как собака Павлова. На уровне условных и безусловных рефлексов. Но потом к моей прежней чистоплотности свою лепту добавила еще и моя прошлая армия.

Там, где я отбывал воинскую повинность в своей первой жизни, с наступлением весны безудержно дристали все. Или почти все. Причем, в тридцать три струи. И это, если не считать мелких брызг… В иные весенне-летние месяцы проклятущая дизентерия выкашивала до половины личного состава дивизии. Ракетной дивизии стратегического назначения, если кто-то не понял. Кому непосвященному расскажи, то, скорее всего, не поверят. Да и как поверить в реалистичность картинки, на которой доблестные воины РВСН одной рукой держат ядерный щит над нашей бескрайней Родиной, а второй судорожно сдёргивают с себя галифе над очком. И не только в солдатском сортире, а везде и всюду, где давление на хвостовую часть фюзеляжа неожиданно превысит критичную величину. В любом месте РБП. Района боевых позиций, то есть. Н-да…

Единственным спасением от жидко-поносной напасти как раз и было — частое мытьё рук с мылом. И еще отвар верблюжьей колючки, принимаемый лошадиными дозами вовнутрь. На заготовку которой специально отряженные люди на военных грузовиках ездили далеко в степь. Тот отвар после штатного приёма пищи можно было набрать во фляжку. Абсолютно безвозмездно. У солдатской столовой и по три раза в день. Из обычной квасной бочки с множеством краников-писюльков, прилаженных к длинной водопроводной трубе. И горе тому мерзавцу, которого его старшина или гарнизонный патруль поймает с флягой, в которой меньше трети этой не шибко противной на вкус бурды! Ротный старшина пойманного изменника родины уничтожал по-своему и сугубо неофициально. А патруль сразу же и без лишних разговоров вёл потенциального засранца на гауптическую вахту. Где разгильдяю моментально давали трое суток строевого и зубодробительного блаженства. Для понимания всей его преступно-дизентерийной неправоты.

Так что в милицию я пришел уже состоявшимся маньяком-чистоплюем. Однако, после того, как в первый же месяц службы мне довелось поучаствовать в осмотре и погрузке двух не шибко свежих трупов, моя чистоплотность еще больше усугубилось. Причем сразу в разы! Те жмуры, они не только воняли, из них еще и текло. И не только из естественных, и раневых отверстий. Как я ни берёгся, но мои зимние шерстяные перчатки почти сразу же промокли. Их я, конечно же, прямо там выбросил. А руки потом еще с неделю отмывал не только мылом, но и хлоркой. И всё равно мне еще долго казалось, что они воняют гнилой человеческой плотью. Которая смердит совсем не так, как дохлая животина.

Поймав себя на мысли, что голова занята не тем, чем должно, я вытер руки и вышел из ванной. С мужественной обреченностью расправив натруженные тяжеловесной армейщиной плечи. И шагнул в сторону кухни.

Переступив её порог, я тотчас же увидел три пары глаз. И только одна из них не принадлежала хищнице, желающей откусить мне голову. Но, если Эльвира взирала на меня со смесью умеренного неодобрения и упрёка во взгляде, то суровая Лизхен щурилась в мою сторону с откровенной враждебностью. Непонятно, какими мотивами наполненной. И только лишь сердобольная Левенштейн смотрела на меня с неподдельным и искренним сочувствием.

Как ни крути, но уж, если довелось попасть в клетку с несколькими кровожадными хищницами, то начинать выстраивать отношения следует с самой опасной. Исходя из этих соображений, я и шагнул к сидящей за столом Эльвире свет Юрьевне.

— Здравствуй, любимая! — не обращая внимания на пузырящуюся ядом Елизавету, поцеловал я непраздную, но по-прежнему очень красивую женщину. Хоть и в щеку поцеловал, но зато с чувственным трепетом. И как полагается в таких случаях, очень по-родственному. Лобызаться в губы в присутствии Паны и особенно злобствующей Лизы, я всё же поостерёгся.