Совесть палача - Страница 14
– А дайте закурить, – попросил Кожухов, опередив все мои мысли и действия.
Я вытащил пачку, выбил сигарету, чиркнул колёсиком по кремню. Димарик затянулся так, что его тонкие дряблые щёчки ввалились совсем, делая его лицо очень похожим на обглоданный череп. Курил он жадно, сильно затягиваясь и торопясь, будто опасался, что ему не дадут докурить до конца. Дым поплыл над головами сизым рваным одеялом. И после очередной затяжки он закашлялся. Попытался вновь втянуть в лёгкие дым, но засуетился, кашель усилился, будто плотину прорвало. Он стремительно переходил в приступ. Димарик оттопырил руку с тлеющей впустую сигаретой, согнулся и теперь почти ревел, часто лая, начиная терять слюну. Потом и вовсе уронил сигарету и ухватился ладонью за резину, шагнув в душевую. Его скручивали пароксизмы, он, то почти визжал, то басовито ухал. А потом выгнулся дугой и его стошнило.
На завтрак им давали рисовую кашу на молоке, хлеб и чай. Вся эта мерзкая масса шваркнула в пол с хлёстким сочным фонтанным плеском. Позади коротко и грязно выругался Серёга. Ему не нравились эти метаморфозы. Он сюда пришёл не оказывать помощь, а лишь фиксировать её полную ненадобность по причине скоропостижной кончины.
А Димарика уже крутило серьёзно. Остатки мужества совсем покинули его, когда он поскользнулся на собственной блевотине и неловко сложился на пол. Вскакивая, он заметил пистолет, который я не успел спрятать за спину и этот вид маленькой смертельной машинки выбил его из колеи окончательно. Он перестал пытаться встать, сползая по стенке, и завыл, а из глазок его потекли обильные после рвоты жиденькие слёзы. Изо рта потянулись тонкими извивающимися нитями слюни, а из носа потекло прозрачной гадостью.
Сквозь его истерику, рыдания и плач стали прорываться отдельные невнятные слова.
– Г-гражданин нача-а-альник! У-а-а! Не у-у-убивайте-е-е!! Ы-ы-ы-ы-ы!!! Простите-е-е!! Не-е-е… Пощадите-е-е! Пожалуйста!
И истекало из него вместе с остатками воли, самоуважения и контроля его человеческое обличье. Становился похож он на какое-то невиданное животное, страшное и ненормальное. На какую-то мерзость, охваченную безумием, заполненную страхом, как воздушный шар водой. Тело его зримо содрогнулось, и конвульсии не давали ему осознанно двигаться. Он свалился на четвереньки, по-собачьи пополз на выход, уткнулся в мои ботинки и неожиданно ухватил меня за икры. Воя и стоная, поднял перекошенное лицо с ощеренной щербатой пастью и вновь стал умолять.
А я от неожиданности и омерзения застыл, как соляной столп. Пистолет тяжело оттягивал кисть в опущенной плетью руке. Остальные тоже замерли, все, превратившись в слух и зрение. Такой вот спектакль одного актёра. И никто не скажет: «Не верю!» в сомнении искренности играющего роль.
А Димарик совсем обезумел и принялся тыкаться губами мне в ботинки, пытаясь показать полную покорность и горячее желание жить, во что бы то ни стало. Последние человеческие чёрточки покинули эту мясную оболочку, набитую вонючими кишками, скрипяще-твёрдыми прокуренными лёгкими, жёлтыми угловатыми костями и дряблым пахучим мясцом.
Я с удивлением ощущал в себе странное новое чувство. Моя совесть, скривив гримасу отвращения, отвернулась и удалилась во тьму безразличия. В таком виде мне не было его ни капли не жалко. И где-то на дне сонма эмоций крутился червячком маленький эмбрион наслаждения. Мне приятно было смотреть на эти извивы и дрожь. Отвратительная картина распада человека. Отвратительное, но сладенькое чувство извращённого превосходства. Это до добра не доведёт. Я точно стану конченым циничным монстром, если и дальше позволю себе получать от этого хоть грамм удовольствия. Пора «исполнять».
А в этой сутолоке под шумок он напрудил в штаны. Я заметил, как нечто, что я сначала принял за воду, натекает прямо из-под Димарика, приближаясь к моим ботинкам. А потом он громко пустил ветры, окончательно потеряв контроль над всеми своими многочисленными клапанами и сфинктерами, и все мы, тут присутствующие услышали чавкающие звуки, словно фарш повалил из мясорубки. А спустя секунду, в нос ударил запах свежего дерьма.
А я вспомнил против воли своё самое первое «исполнение». Тогда я обгадился не хуже Димарика. Не в прямом смысле, конечно, но рвало меня немного погодя также натурально. Мой первый исполняемый в самый ответственный момент, когда я уже совсем было решился выжать крючок, выбрав мёртвый ход, нежданно негаданно повернулся ко мне лицом. И эти глаза напротив чётко впечатались мне в память. В них горела чистым спиртом чистая ненависть, настоянная на чистом ужасе. Тот казнимый был крепче духом и в последний момент собрал волю в кулак. Кураж его одолел или от страха помутился, но он решил взглянуть в лицо своему палачу. Он не знал, что у меня это впервые. Да и терять ему было уже нечего.
А я сам почти обоссался, я тогда о мочевом пузыре меньше всего думал, и от такого накатившего на меня, как эпидемия, ужаса рефлекторно дожал спусковой крючок. Я даже не осознавал, куда целился в тот момент. Первый раз всё случилось спонтанно, в полной неразберихе и панике у меня в голове.
Вышло эффектно. Пуля вошла в правый глаз и не потеряв инерции, со щелчком вынесла ему полчерепа со стороны затылка. Вместе с большей частью мозгов. Такой вот салют-фейерверк в багровых тонах. Плеснуло на противоположную стену знатно. Кровь и мозговой холодец, розово-серый, в прожилках капилляров. А труп куклой-марионеткой с подрезанными нитками сложился вниз кучей плоти и тряпья. А я вылупил глаза, замерев и оглохнув от выстрела. А потом, заметив, как по стене стекает кровь и маленькие кусочки катятся, прилипая, икнул и выпростал наружу свой желудок. Теперь не ем перед казнью. И это правильно, потому что может случиться и такое.
– Твою мать!! – воскликнул в досаде Мантик и отступил назад, зажав нос.
– Игоревич, заканчивай, – тихо шепнул Костик.
– Боже мой! – вырвалось у Зайцева.
– Встать!!! – рявкнул я.
После всего этого фееричного карнавала я, наконец, обрёл себя и собрался. Теперь всё встало на свои места. Всё казалось простым и понятным. Надо произвести только несколько простых действий. И осечки быть не может. Ведь это так просто, застрелить бешеное ничтожество, окончательно ставшее мерзостью. Даже не животным, ещё ниже. Насекомым. А их убивать легко.
От моего крика Димарик конвульсивно вздрогнул. Отпустил мои ноги и подскочил. Из его штанин вывалился с тихим чмоком и плеском влажно-мягкий податливый «земляной элементаль». По-простому – навоз, а по-умному – фекалии. В сочетании с острым запахом аммиака и мочевины это дало оглушительный эффект по ноздрям и где-то даже по глазам. Без понуканий он развернулся ко мне спиной и теперь стоял, трясясь и вздрагивая, как огромная гусеница. Я таких видел по каналу про природу. Она так же сокращалась, когда её оседлала оса-наездник. И эта его непохожесть на мир теплокровных очень помогла. Я будто должен какую-то инопланетную тварь убить. Вот так, Димарик, прибыл ты к нам стрекозой, а уходишь гусеницей. Обратная эволюция. А может, у этих ублюдков так принято? Нормальный естественный процесс деградации? Они рождаются с дефектом, который крепнет и растёт, как опухоль, превращая их в неопределяемого возраста нетопырей, бесполезных для общества, и таких же для него опасных. Никогда не делавших ничего путного и полезного, зато всегда готовых нагадить и обгадиться. А ещё насиловать и убивать. А, тлен всё! Тщета…
Занавес!
Я поднял пистолет и направил дуло в левую сторону затылка, под ухо, как Дубровский медведю, с наклоном чуть вверх. Дрогнул в последний раз Димарик худыми мослатыми плечами, булькнул носом, выдавив зелёные пузыри, а потом «Наган» неожиданно грохнул. Вонь дерьма и ссанины на миг перебило кислым тревожным запахом сгоревшего пороха. Гнилой черепок исполняемого, и так потрескавшийся от груды разбитых о него бутылок, не выдержал, чего я никак не ожидал, и его лоб оторвало от головы. В стену, в «гусак», на лейку полетело содержимым, а тело уже мёртвого гражданина Кожухова дёрнулось вперёд, будто он в самый крайний момент бежать собрался. Увидел на сгибе бытия, на дороге к бездне тонкую ложную тропку к спасению. Только поздно. Мозги-то по стене. Управлять этим ливером некому. И рухнуло его туловище плашмя в полный рост вперёд, глухо шваркнувшись о резину поперёк рыготины и мочи.