Соучастники - Страница 7

Я достала блокнот и списала адрес, пошла было прочь.

Потом обернулась. Подошла поближе к доске объявлений, еще раз просмотрела текст. У меня зачастило сердце, когда я попыталась вообразить себя в самом сердце офиса этой динамичной продюсерской компании, – вокруг меня звонят телефоны, на столе громоздятся сценарии, которые я должна прочесть.

Так ли уж кому-нибудь еще нужно было это видеть?

Я еще раз оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что я одна. Потом сняла распечатку с доски, сложила и засунула в сумку.

Бесшумным радующим нажатием глубоко вдавила кнопку в пробковую поверхность.

Пространство под ней снова было пустым – таким же, как тем утром.

В своем рассказе Тому я опускаю эту маленькую подробность.

Как я прикарманила объявление с доски, скрыв его от посторонних глаз. В конце концов, для истории, которая интересна ему, это не главное. Но вот так вот она начинается. Ограждение от окружающих представляющихся возможностей, расчетливое движение вперед, опаска – как бы тебя не опередили.

Поэтому, когда я в тот день уходила из университета, в желудке у меня плескался тошнотворный коктейль из вины и восторга. На душе было вроде как скверно, но по-хорошему. Как у ребенка, стянувшего конфетку из ближнего магазина. Возбуждение – тебе это сошло с рук – и стыд оттого, что обокрал мистера Кима, или Рахмана, или Лопеса, этого лавочника, которого знаешь все свое детство.

Но в этом случае, рассуждала я, в сущности, я никого не обкрадывала. Объявление было для всех, кто угодно в Школе искусств Колумбийского университета мог его увидеть. Просто так вышло, что я его пораньше сняла.

Когда я думаю об этом сейчас, эта моральная дилемма двадцатилетнего человека меня забавляет. Быть такой юной, видеть в каждом совершаемом поступке важный нравственный смысл.

Но по правде сказать, разве во всей киноиндустрии делается как-то иначе? Чаще всего и без доски объявлений обходится. Телефонный звонок, смс, отправленное одним человеком другому. Найди кого-нибудь молодого, кого-нибудь, кому неймется. А нас, толпящихся по краям этого мира, прижимающихся носами к окну, так много, что мы превращаемся в расходный материал.

Даже тут – много ли начинающих репортеров с горящими глазами и блогеров не убили бы ради того, чтобы попасть в эти заветные пятьдесят два этажа журналистской принципиальности?

Я не задаю этого вопроса Тому Галлагеру: к нему-то это никак не относится.

Он свои права заявил уже в юном возрасте двадцати семи лет. К нему, наверное, летят номинации на Пулитцеровскую премию вместе с предложениями вести аналитическую телепрограмму или сняться на обложку “GQ”. Но на каждого него приходится по тысяче нас. Надеющихся молодыми выйти в люди, стать кем-то из тридцати моложе тридцати или из сорока моложе сорока.

А вот рейтингов пятидесяти моложе пятидесяти не бывает. Потому что если мы к этому возрасту в этот мир не вошли, то, наверное, нам там и не место.

Но как же тогда мне, ребенку иммигрантов из Гонконга, удалось попасть в это благословенное царство с многолюдных, попахивающих жиром улиц Флашинга?

Как-то утром я встала на тротуаре в Митпэкинге, неподалеку от Вест-Виллидж, и позвонила в офис “Фаерфлай филмс” на третьем этаже. Поднялась по голой бетонной лестнице и вошла в переделанное производственное помещение, залитое естественным светом. Под высоким потолком змеилась сеть металлических труб, с кирпичных стен улыбались кинодивы на огромных обрамленных афишах фильмов 1950-х годов. Мэрилин, Рита, Грейс.

Ко мне подошла стройная, очень ухоженная женщина средних лет; ее каблуки громко цокали в пещерообразном пространстве.

– Вы, наверное, Сара, – радушно сказала она.

– Да, это я, – ответила я, пытаясь выразить должный энтузиазм, но при этом не показаться уж совсем желторотой.

– Приятно познакомиться. Я Сильвия Циммерман. Садитесь, пожалуйста, – она указала на диван в углу, который выглядел как три морковного цвета подушки, под честное слово пристроенных на геометрическом стальном каркасе. Села напротив меня в круглое кресло.

Мы обменялись любезностями и поговорили о кино. Что я в последнее время смотрела? Что мне в этих фильмах понравилось?

Я думала, что она задаст какой-нибудь из этих мучительных вопросов, сочиненных специально для собеседований (“В чем ваша главная слабость?”, “Опишите ситуацию, в которой вам пришлось преодолеть неожиданное препятствие”, и т. д.). Но об этом речи не было. Только о каких-то житейских вещах и о том, что от меня потребуется. Появляйтесь каждый день, после половины десятого. Будьте готовы выполнять самые разные задания, через две недели пересмотрим наши договоренности. Оплаты не будет, но можем купить вам проездной на метро. Когда сможете приступить?

Я смотрела на нее, приоткрыв рот. Она, конечно, распечатала мое резюме и бегло на него сослалась (“Похоже, вы накопили много хорошего практического опыта в других областях и всерьез интересуетесь кино”), – но это что, все? Меня так легко приняли в это общество?

По-видимому, все. При условии, что я не захочу денег.

– М-м, может, в четверг? – спросила я, назвав буквально первый пришедший мне в голову день недели.

– Великолепно, приходите тогда к одиннадцати.

– Наверное, получится… Наверняка смогу сказать после того, как кое с чем разберусь, – сказала я.

Кое-что я забыла, а именно – сообщить об этой стажировке (и главное, о том моменте, что работать придется бесплатно) родителям.

– В общем… меня взяли! – радостно сказала я Карен по телефону, шагая под заброшенной железной дорогой, которая годы спустя превратится в парк Хай-Лайн. Я знала, что она на работе, но от возбуждения кричала; мой голос откликался эхом под стальной платформой.

– Да ладно! Поздравляю! – воскликнула Карен. На фоне я слышала блеющие телефоны и гудение открытого офиса. Сердце у меня пело. Скоро я тоже устроюсь на благополучном рабочем месте, докажу, что не просто так на свете живу. – Видишь, я же говорила, что все образуется. Классные они?

– Классные? Да.

Уж точно класснее, чем в бухгалтерской компании. Пробегая мимо стройплощадки, где мучительно громко сверлили, я заткнула другое ухо. Почему Нижний Манхэттен постоянно строится? Никак этот город не закончит себя переделывать.

– Но, м-м… Зарплаты как таковой не будет. Так что в этом смысле это не совсем работа, – добавила я. – Скорее… перспектива.

– Ага, перспектива… – задумчиво произнесла Карен. В ее мире регулярных выплат и корпоративных программ профессионального обучения это, вероятно, прозвучало очень подозрительно. – Ну, если ты довольна, то это ведь главное, да?

– Да, я довольна, – но перед следующим вопросом я, забеспокоившись, осеклась. – Только вот… Как тебе кажется, как мама с папой отреагируют?

Я услышала ее вдох.

– Этого сказать не могу.

Разумеется, с чего бы ей знать. В отличие от меня Карен всегда делала то, чего от нее ждали. А всему, что делала я, было суждено разочаровывать родителей.

– Что такое? Неоплачиваемая стажировка? – Родители недоуменно смотрели на меня через обеденный стол.

Тем вечером было удушающе жарко, воздух неподвижно стоял между нами, и я пыталась подавить мое обычное раздражение – экономная мама никогда не включала кондиционер.

– Сильвия купит мне проездной на метро, – заявила я.

Маму это не впечатлило.

– Значит, она хочет, чтобы ты работала там полный день, а платить за это не хочет?

– Это называется опыт работы, – сказала я.

– Работа – это когда ты делаешь для кого-то работу, а тебе за это платят. Другого опыта тебе не надо.

– Я столько часов за столько лет в ресторане проработала, а даже минимальной зарплаты не получаю.

Я выложила свой первый козырь. У меня в голове почему-то промелькнуло воспоминание о кампании за минимальную зарплату в университете, когда студенты расположились на лестнице главного здания, ратуя за работников университетской столовой и уборщиков.