Сотворение миров (сборник) - Страница 178

Сзади скрипнула дверь, Полубояринов охнул и замер на пороге.

Потому что Стефан не просто спал.

Он даже не храпел, как всегда.

И вообще он не дышал.

Охваченный мгновенным ужасом, Рычин вскинул руку и толкнул Стефана в плечо. Тот покачнулся и, не меняя позы, обрушился на пол. Раздался грохот, словно рухнула каменная глыба. Наверное, именно этот грохот и разбудил Левандовского — он открыл глаза, попытался разогнуться, преодолевая оцепенение, и лишь увидев Полубояринова, мгновенно обрел прежнюю форму и гибким движением поднялся с пола.

— Простите, Григорий Матвеич, — проговорил он глухим, словно из каменного колодца, голосом, — я все думал, думал… Сам не заметил, как заснул. И во сне еще думал…

И только тогда Рычин понял, почему поза Левандовского показалась ему знакомой. Бедный Степка! Он думал так мучительно и напряженно, что приснился сам себе великим Мыслителем, изваянным Роденом. А дальше включился уже известный механизм.

Полубояринов мгновенно оценил обстановку и тяжко вздохнул:

— Молодые люди, — проговорил он обреченно, делая шаг назад и тем самым приглашая их к себе в кабинет. — Продолжим наш разговор…

«Курица — не птица, женщина — не человек, фантастика — не литература» — мнение, весьма распространенное в нашем обществе. Оставим кур орнитологам, а вот два последних положения О. Н. Ларионова блестяще опровергла. Сказано ведь в «Сказке королей»: «Любое дело без женщин — обязательно гадость. Вот война. Вот полиция. Вот политика…» Ну и фантастика, само собой. Но это только у «них» и Урсула Ле Гуин — «лучший фантаст всех времен и народов», и Кэролин Черри, Танит Ли и Джоанна Расс — на вершине рейтинга мировой фантастики, не говоря уж о давно и сладко почивающей на лаврах Андре Нортон (называю самые известные имена). У нас единственной женщиной, сумевшей завоевать место на фантастическом Олимпе, является Ольга Ларионова. И не только завоевать, но и удержать. Ее любили и при застое, и при перестройке, и при диком капитализме. И до сих пор ее почитают «своей» и сентиментальные шестидесятники, и нынешние крутые молодые люди. Что свидетельствует, во-первых, о том, что Ольга Николаевна — писатель, чуждый политической конъюнктуре. А во-вторых… но об этом — позже.

Что же так прочно привязывает сердца читателей к творчеству Ольги Ларионовой? Ведь веяния литературной моды она явно игнорирует. Пишет она исключительно кратко, особенно на фоне расплодившихся сейчас многотомных эпопей с продолжениями. Самый большой ее роман по объему уступает среднестатистической повести едва ли не любого современного фантастикодела. А уж заявлениям о том, что рассказы сейчас писать «не принято», она и вовсе не внемлет.

Далее. В последние несколько лет «фэнтези», мистика и ужасы, столь долго не признаваемые идеологически выдержанными советскими издателями, в таком изобилии хлынули на прилавки книжных магазинов, что почти полностью вытеснили традиционную научную фантастику. А Ольга Николаевна как писала НФ, так и пишет. Все больше про космос да опять про космос. И ведь читают!

…В известной русской сказке лиса, вначале пожелавшая, чтоб ее накормили и напоили, затем требует «насмеши меня» и «напугай меня». Лиса эта до крайности напоминает читающую публику. Как бы та ни объедалась изобилием книг, все равно она больше всего любит, чтоб ее пугали и чтоб ее смешили. И тот литератор, который знает, как вызвать у читателя и слезы, и смех, и выходит победителем. Ольга Николаевна это знает. Персонажи ее произведений нередко попадают в трагические, даже безвыходные ситуации. Зачастую в финале погибают герои либо их друзья и возлюбленные («Сказка королей», «Дотянуть до океана», «Кольцо Фрэнсуортов», «Перун», «Формула контакта» и т. д.) Страсти — шекспировские, особенно на фоне космических технологий и контактов с внеземными цивилизациями. «Я люблю тебя, но если бы у меня сейчас была граната, которой можно было бы взорвать к чертям собачьим весь этот мир, эту планету, я швырнул бы эту гранату нам под ноги, Дениз. Говорят, любовь — чувство созидающее. Есть такая прописная истина. Но сколько бы я сейчас отдал, чтобы моя любовь стала адским запалом, тысячекратной водородной бомбой, способной разнести в клочья всю эту сверхразумную цивилизацию! Я не знаю, гуманно это или не гуманно — уничтожить целое человечество, — ибо разум землянина не в состоянии решать такую проблему, от такой проблемы разум землянина просто-напросто свихнется. Но за такую гранату, за такую бомбу я, не рассуждая и не мудрствуя, отдал бы всю свою жизнь. И твою жизнь, Дениз». («Сказка королей»).

Но не дай нам бог настроиться на этакий душераздирающий лад. Щелкнут по носу, и пребольно. Даже в лиричнейшей из повестей О. Ларионовой «Соната моря» никак не дают расслабиться. «Приснись на новом месте жених невесте… Приснился птеродактиль». И, кстати, о любви. О. Ларионова писала о любви, наверное, больше, чем кто-либо из наших фантастов. И одна из лучших ее повестей — «Картель» — именно о любви. О той присущей русскому человеку вечной и верной любви к Александру Сергеевичу Пушкину. И о попытке, вследствие этой любви, воссоздать личность великого поэта — на электронно-вычислительном уровне. И о неизбывной аморальности этой попытки. «Почему на свете существует убеждение, будто любовью можно оправдать все — злодеяние, глупость, кощунство? Не знаю я, почему, но заблуждение это, наверное, просуществует до тех пор, пока на земле будут и зло, и любовь. И такую любовь можно только обойти сторонкой, пугливо стараясь не коснуться ее даже краем платья. Но мертвые перед такой любовью беззащитны». («Картель»).

Что же до смеха, то тут нельзя не вспомнить едва ли не самое популярное творение О. Ларионовой — «космическую оперу» «Чакра Кентавра» («Звездочка-во-лбу»), Какой был взрыв читательской любви и какой успех! А сама Ольга Николаевна в ответ заявила: писала легко, с таким авторским заданием — вогнать в нее все аксессуары «космической оперы»: герой-супермен, его двойник, верный друг, прекрасная принцесса (из духа противоречия сделала ее все-таки брюнеткой: обычно она непременно белокурая), консерватор-король, мерзавцы-принцы, несчастная любовь в начале, все виды оружия — от первобытных мечей до сверхсовременных десинторов, а также драконы, кентавры, призраки и магические карты… По мере написания использованное отмечала «птичкой», остальное появлялось само собой. Что же читатель? Обиделся? Оскорбился? Ничего подобного. «Чакру Кентавра» все так же любят и будут еще переиздавать наверняка не один раз. А от себя добавим, что пародирует в ней Ольга Николаевна не только западных авторов (она упоминает Р. Желязны), но и себя самое, «Клетчатого тапира», к примеру.

Но давно отмечено — насмешливость и сентиментальность — две стороны одной медали, ибо являются признаками развитого, а оттого чувствительного ума. А это уж свойство поэта. Ольга Ларионова, возможно, самый поэтический фантаст из ныне здравствующих, при всех своих космико-технологических наклонностях. И автор уникального в нашей фантастике явления — цикла рассказов и повестей, написанных «по мотивам» картин одного из самых поэтичных и сложных художников XX века — Микалоюса Чюрлениса (в данном издании этот цикл, ранее фрагментарно появлявшийся перед читателями в разных сборниках, впервые собран воедино). При этом его довольно сложно выделить из общей картины творчества Ольги Ларионовой, не только потому, что сами составляющие его весьма различны по стилю и замыслу — от зябко-изящного рассказа «Солнце входит в знак Девы» до трагичного «Перуна», — но и потому, что все произведения Ларионовой, за редким исключением, складываются в то, что фантастика определяет как «история будущего». Одни и те же герои (Сергей Тарумов, Михаил Рычин, Кирилл Анохин и другие) действуют как в рассказах «чюрленисовского цикла», так и вне его. А последняя по времени опубликования повесть Ларионовой «Формула контакта» в цикл формально не входит, но дух Чюрлениса в ней зримо витает. Короче, все эти повести и рассказы являют как бы фрагменты мозаики, и чтобы получить о ней полное представление, нужно увидеть их все целиком.