Сотканный мир - Страница 143

А у них над головами противостояние перешло в новую стадию. Контуры Уриэля невообразимо усложнились, его строение менялось со скоростью мысли: отчасти механизм, отчасти крепость из всепроникающего огня. Товарищ Уриэля менялся точно так же. Между ними пролетали стрелы, похожие на иглы с нитями огня, и эти нити притягивали их все ближе друг к другу, пока ангелы не слились, как любовники.

Если Уриэль настоящий и Уриэль воображаемый были двумя разными существами, то теперь различия между ними стерлись. Подобного рода разграничения свойственны чокнутым, которые считают, будто существуют и внутри своей головы, и снаружи. Для них мысль это лишь тень бытия, а не истина сама по себе.

Уриэль знал об этом лучше. Правда, потребовалась древняя наука, чтобы он признал свое сокровенное желание: просто-напросто заглянуть в свое собственное лицо и увидеть, каким он был до того, как его свело с ума одиночество.

Теперь он обнимал позабытую часть себя, мгновенно усвоив урок. Бездна его безумия была так же глубока, как высоки звезды, откуда он спустился. Он позабыл о своей природе и отдался навязчивой идее, исполнению никому не нужного долга. Но теперь он посмотрел на себя, увидел себя во всем своем величии и освободился от наваждения. Отринул его и обратил взгляд на звезды.

Его место на небесах. Там вечность, которую здесь он провел впустую, становилась единым днем, а его горе, как и любое горе, было больше ему неведомо.

С этой мыслью ангел взлетел — он и его второе «я», слитые в одно сияющее существо.

По небу плыли тучи. Он мгновенно скрылся над ними, оставив дождь из мерцающих огней падать на лица тех, кто наблюдал за его исчезновением.

— Исчез, — произнес Ло.

Огни погасли, и только снежные хлопья падали с небес.

— И что же, все закончилось? — желала знать Апполин.

— Думаю, да, — ответил Хэмел.

По его щекам катились слезы.

Порыв свежего ветра оживил пламя, пожиравшее лес. Однако это уже не имело значения. Им больше не нужно скрываться. Кажется, сегодня ночью изгнание закончилось.

Сюзанна посмотрела на Кэла, обняв его, как когда-то обнимала Джерико. Но Джерико умер у нее на руках, а Кэл будет жить. Она поклялась себе, что он не умрет. Он все-таки пострадал во время гибели пиджака: кожа на лице и груди была обожжена и покрыта копотью. Но это лишь видимые повреждения.

— Как он? — спросил незнакомый голос.

Сюзанна подняла голову и встретилась взглядом со взглядом чокнутого. Человек был закутан в многослойные одежды и так же обеспокоен, как она сама.

— Сюзанна? — произнес он. — Моя фамилия Глюк. Я друг Кэлхоуна.

— Добро пожаловать, — произнес кто-то.

Глюк засветился от счастья.

— Он не умрет, — сказала Сюзанна, поглаживая лицо Кэла. — Ему просто нужно немного поспать.

— У него была трудная ночь, — заметил Нимрод, и по его стоическому лицу тоже покатились слезы.

Вокруг была пустыня, и Кэл был песком в этой пустыне, и его надежды и мечты были песком в этой пустыне, и все они неслись под неумолимым ветром.

Он приобщился к состоянию Уриэля до его исцеления. Он разделил с духом одиночество и отчаяние, его хрупкий разум занесло в пустоту, и он остался там умирать. Он не знал исхода. В конечном счете вся его жизнь была пустыней: из огня, снега, песка. Везде сплошная пустыня, и он будет скитаться по ней, пока его держат ноги.

Тем, кто ухаживал за Кэлом, казалось, что он просто спит. Во всяком случае, сначала. И его оставили отсыпаться, понадеявшись, что он проснется здоровым. Пульс у него был ровным, кости не повреждены. Все, что ему требовалось, это время для восстановления сил.

Но когда на следующий день он проснулся в доме Глюка, тотчас же стало ясно, что не хватает чего-то важного. Глаза его открылись, но Кэла не было. Взгляд его никого не узнавал и был лишен проблесков разума. Глаза Кэла были пусты, как чистый лист бумаги.

Сюзанна не знала — никто из них не знал, — что он разделил с Уриэлем во время столкновения, но она могла догадываться, основываясь на собственном опыте. Менструум научил ее, что любой обмен — дорога с двусторонним движением. Кэл облачился в пиджак Иммаколаты и дал Уриэлю его видение. Но чем безумный дух наградил его взамен?

Когда через два дня в его состоянии не произошло никаких перемен, на помощь позвали квалифицированных специалистов. Врачи провели множество исследований, но так и не смогли найти физических отклонений. Это не кома, постановили они, а скорее какой-то транс; они не могли припомнить ничего похожего, кроме разве что лунатизма. Один из врачей даже предположил, что Кэл сам вызвал у себя это состояние, и Сюзанна не отрицала такой возможности.

В итоге медики признались, что не видят ни одной причины, по которой пациент не приходит в себя и не может жить нормальной жизнью. Причин великое множество, сказала про себя Сюзанна, но она не станет ничего им объяснять. Возможно, он увидел слишком много и пережитое сделало его равнодушным к бытию.

А песок все кружил.

Иногда ему казалось, что он слышит в ветре голоса, ужасно далекие голоса. Но они сразу же затихали и оставляли его в одиночестве. Это к лучшему, понимал Кэл, потому что если за пределами этой пустыни есть какое-то иное место и голоса пытаются зазвать его туда, это причинит ему боль. Лучше остаться одному. Кроме того, рано или поздно обитатели того, другого, места придут к нему сюда. Они состарятся, умрут и станут песком в его пустыне. Так все и бывает, всегда было и всегда будет.

Все всегда обращается в песок.

Каждый день Сюзанна по нескольку часов разговаривала с ним. Она рассказывала ему, как прошел день, кого она видела, называла имена людей, которых он знал, и места, где он бывал, в надежде, что это выведет его из инертного состояния. Но ответа не было. Не было даже намека на ответ.

Иногда его полное равнодушие приводило ее в тихое бешенство, и она бросала в его бесстрастное лицо обвинения. Она говорила, что с его стороны это эгоизм. Она же любит его, неужели он не чувствует? Она любит его и хочет, чтобы он узнавал ее, был с ней. Порой она была близка к отчаянию и, как бы сильно ни старалась, не могла сдержать слез тоски и печали. Тогда она уходила от его постели, чтобы взять себя в руки. Она опасалась, что где-то в глубине своего замкнутого разума он может услышать, как она горюет, и уйдет в себя еще глубже.

Сюзанна пыталась пробиться к нему даже с помощью менструума, но Кэл был настоящей крепостью. Ее призрачное тело могло наблюдать за ним, но не могло войти внутрь. То, что она видела, не внушало оптимизма. Создавалось впечатление, что эта крепость необитаема.

За окнами дома Глюка ничего не менялось: не было заметно никаких признаков жизни. Это была самая суровая зима с начала века. Снегопад следовал за снегопадом, слой льда намерзал на слой льда.

Когда январь подходил к своему печальному завершению, никто уже не спрашивал о здоровье Кэла. У всех в это мрачное время имелись собственные проблемы, и было не так уж сложно выбросить мысли о Кэле из головы: ведь он не испытывал боли, во всяком случае никак не показывал, что испытывает боль. Даже Глюк тактично заметил Сюзанне, что не стоит тратить на него столько времени. Ей нужно приходить в себя, как-то обустраивать жизнь, думать о будущем. Она сделала все, что может сделать преданный друг, и даже больше, убеждал ее Глюк. Нужно поделить обязанности с другими.

— Не могу, — сказала она.

— Почему же? — спросил он.

— Я люблю его, — отвечала она, — и хочу быть с ним.

Хотя, конечно, это была половина правды. Вторая половина заключалась в книге.

Книга лежала в комнате Кэла. Сюзанна оставила ее там в тот день, когда они вернулись с Лучезарного холма. Хотя Мими сделала подарок именно ей, нынешняя магия книги предполагала, что Сюзанна не имеет права открывать том в одиночестве. Ей снова требовалась помощь Кэла, как тогда в храме, когда они использовали силу Станка и наполнили книгу общими воспоминаниями. Теперь без него нельзя было запустить обратный процесс. Магия висела в пространстве между ними. Сюзанна не могла назвать своим то, что создано их совместным воображением.