Сошел с ума - Страница 18

— Да что уж там, конечно, спрошу. Вы какую кухню предпочитаете, Михаил Ильич?

Он с самого начала слегка подтрунивал надо мной, но не зло. Видимо, его развлекало, что прекрасная любовница, наперсница и партнерша приволокла с родины какого-то пожилого недотепу. Особого значения этому обыденному факту он, разумеется, не придавал. Та сумасшедшая жизнь, которую они себе устроили, допускала всевозможные отклонения от общечеловеческой этики. Полина, Трубецкой и им подобные жили по собственным правилам, даже точнее, не по правилам, а по прейскуранту, в котором все имело свою цену. Женщина как товар и любовь как физиологический обряд значились в этом прейскуранте где-то между акциями МММ и поездкой на Багамские острова.

— Вы про какую кухню спрашиваете, — уточнил я. — Про гарнитур или про то, что пожрать?

— Скорее, второе. Видите ли, Михаил Ильич, я хочу, чтобы первый вечер в Париже вам запомнился. А выбор тут большой.

Вечер больше всего запомнился мне тем, как покупали костюм. Меня усадили в мягкое кресло в модном салоне на улице Роже, угостили кофе и коньяком, а трое или четверо молоденьких, гибких, как глисты, педиков в течение получаса демонстрировали на небольшом подиуме самые сногсшибательные и куртуазные наряды. Распоряжалась представлением пожилая дама, сочная, как перезрелый абрикос, и посылающая мне столь откровенные взгляды, что бросало в жар. Полина щебетала по-французски (я уже знал, что она владеет тремя языками), Трубецкой, как бы ото всего отстранясь, посасывал коньячный коктейль. Немного покочевряжась, я остановил свой выбор на костюме кремового цвета, с распашными брюками и двубортным пиджаком, именно таком, в каких у нас в Москве отстреливают банкиров и телезвезд. Полина одобрила мой вкус, но на этом спектакль не закончился. Пришлось перемерить плюс к костюму с десяток плащей, множество кожаных курток и спортивных костюмов. Кроме того, Полина накидала гору сорочек и нательного белья. В целом новый гардероб обошелся в сотни тысяч франков, и я прикинул, что при разумной носке я обеспечил одеждой несколько поколений потомков.

Трубецкой, улыбаясь, выписал чек, и мы покинули гостеприимный салон, причем в кулаке у меня была зажата амурная записка хозяйки. Записку я передал Полине, и она вслух перевела: «Уважаемый месье! Есть в Париже тайны, которые ведомы только француженке. Будет на то желание, почла бы за честь познакомить вас с ними. Ваша Стелла Блюаи!»

— Я не ревную, — холодно произнесла Полина, — но, по-моему, здесь попахивает развратом.

Трубецкой не дал мне долго погордиться.

— По всей Европе нынче на русских олухов смотрят как на дойных коров, — пояснил он. — Чистят изрядно, но относятся свысока. Раньше презирали за бедность, теперь — за неумение считать деньги.

В китайском ресторане на Монмартре, когда я не без удовольствия оглядывал себя в зеркале — кремовый костюм, бежевая, с люрексом рубашка, элегантная бабочка, — меня настигла страшная мысль: кот Фараон! Он остался один в запертой квартире. В панике убегая, я забыл о закадычном друге. Вот она как проявилась — вся тайная подлость моей натуры. Какие муки ожидают самовлюбленного усатого бедолагу, прежде чем он околеет от голода и жажды!..

— Надо срочно позвонить! — сказал я Полине.

— Куда, дорогой? Стелле Блюаи? Она вполне потерпит до завтра. Да и какие могут быть у нее тайны, сам подумай. Неужто надеешься, что бедная женщина сберегла для тебя невинность?

— В Москву! Надо срочно позвонить в Москву.

Снестись с Москвой оказалось вовсе не трудно. Прямо в фойе ресторана стоял телефонный суперагрегат, по которому Полина по коду за пять минут дозвонилась до Володиной квартиры. У меня от сердца отлегло, когда услышал его рассудительный и как будто близкий голос:

— Ты где, Миша?

Я ответил, что прибыл в Париж, и тут же, торопясь, начал объяснять ситуацию с котом. Володя должен был дозвониться до моей дочери, чтобы она немедленно привезла ключи, открыла квартиру и выпустила узника на свободу. А еще лучше, чтобы увезла его к себе.

— Володя, займись, пожалуйста, этим сейчас же!

— Но в этом нет необходимости, — отозвался он после непонятной заминки.

— Володя, ты пьяный?

— Нет, не пьяный, не волнуйся…

Дальше он поведал вот что. Квартиру действительно не было нужды отпирать, потому что она была взорвана. Вечером того дня, когда мы с Полиной отбыли, неизвестные злоумышленники подложили под дверь заряд тротила и ночью так громыхнуло, что по всему стояку, от подвала до крыши, прошла трещина. Как и большинство жильцов дома, Володя лично побывал на месте происшествия. Ущерб квартире, конечно, нанесен немалый, но теперь беспокоиться не о чем. Слесарь из РЭУ приладил дверь на место, а милиция ее опечатала. Что касается Фараона, тут вообще все в порядке. Володя видел его днем собственными глазами: кот прошмыгнул от мусорного бака в подвал, волоча в зубах здоровенную крысу.

Покончив с грустной темой, Володя оживился:

— Ну как там в Париже? Почем она?

— Еще не приценялся, — буркнул я, туго соображая.

— Ты надолго там обосновался, Коромыслов?

— Как понравится. — Полина причесывалась перед зеркалом, Трубецкой покупал газеты. — Послушай, Володя, а кто взрывал — выяснили?

— Плохо оцениваешь обстановку. Оторвался от почвы. Кто же это будет выяснять? Хорошо, хоть дом уцелел… Кстати, Полина, надо полагать, с тобой?

— Да, тоже в Париже.

— Привет ей от меня.

— Обязательно передам.

…Уселись за столик неподалеку от оркестра.

— На тебе лица нет, — озаботилась Полина — Узнал что-нибудь неприятное?

— Да так, ерунда… Квартиру взорвали.

— Твою?

— Нет, лужковскую.

Полина и Трубецкой многозначительно переглянулись. Похоже, им вообще нравилось переглядываться в моем присутствии.

— Не расстраивайтесь, — в глазах Трубецкого соболезнование. — Все, что ни делается, все к лучшему. Купите новую квартиру. Или сразу две.

— На какие шиши?

— Об этом разговор впереди, поверьте, деньги у вас будут.

Полина посмотрела на него с осуждением, будто он выдал предновогодний секрет. Занятый мыслью о растерзанной квартире, я поначалу не обратил должного внимания на последнюю фразу Трубецкого, но чуть позже, когда мы с отвращением лакомились под водочку закусками типа «рыбьи глазки», «салат из воробьев» и прочим в таком роде, Трубецкой снова вернулся к этой теме.

— Как я предполагаю, — сказал он, — ваши финансовые дела, дорогой Михаил Ильич, не слишком блестящи?

— Да ничего, — возразил я, — пока не бедствую. Перебиваюсь потихоньку.

— Зачем же перебиваться?.. Лишние полмиллиона долларов вам не помешают, как вы считаете?

Полина опять поморщилась.

— Эдик, ну куда ты спешишь?

— Нет, почему же, — проворчал я. — Это интересно. И за что же вы дадите мне полмиллиона?

— Уверяю вас, ничего сверхъестественного.

— Если требуется кого-то замочить, то я пас.

— Избави Бог! Михаил Ильич, у вас, вероятно, после всех московских приключений сложилось превратное представление о нашей компании. Выбросьте все это из головы. Я лично не менее законопослушный гражданин, чем вы. Что касается Полины, она вообще святая… Да, да, не возражайте… Понимаю, вас шокировала история с несчастным Цыпой. Полина рассказала. Но это была элементарная самооборона. Учтите, Михаил Ильич, в лице Цыпы вы столкнулись не с вполне нормальным человеческим существом. Я тоже имел честь его знать. Циничное, злобное, растленное чудовище. Хорошо, что вы не успели в этом убедиться. Но если бы не Полюшкина верная рука и целкий глаз, мы бы не сидели сейчас в этом прекрасном ресторане. Впрочем, действительно, давайте перенесем дела на завтра.

Вот уже несколько часов я исподволь наблюдал за этим жизнерадостным человеком, и надо заметить, он был мне симпатичен. В его темных веселых глазах не было алчного блеска, этакой кастовой приметы, которая отличает всех тех, кто называется «новыми русскими». За весь день он не позволил себе ни одного резкого замечания, ни разу не насупился, и каждое, самое легкое движение его ума дышало таким спокойствием, какое внушает, к примеру, течение полноводной реки. Если он и был крупным бандитом, то безусловно с хорошими манерами. А за одно это можно многое простить.