Сопротивление планктона (СИ) - Страница 22
- Это отступные! - за пару часов Корольчук успел протрезветь, пережить отходняк и снова напиться. - Чтобы не сожрала с потрохами.
- Ну хорошо, предположим, Серафима с ней осталась, плевать, что воспитывали вместе, силы вкладывали, холили, плевать. Но запрещать видеться! Да это ж...Перемычкин, разве это законно?
- Порох, угомонись...
- Пусть юрист скажет!
- Это не моя специализация, но в теории супруги имеют равные права...
- Во! Равные!
- Я могу посоветовать знакомого адвоката по семейному праву.
- Да на фиг, - неожиданно сказал Богданыч. - С какой, блин, стати?! Прямо щас поеду и заберу Серафиму к себе.
- Вот это слова не мальчика, но мужа! - Порох вскочил. - Лева, погнали, Мамонту нужен шофер и группа поддержки. Тома, мы скоро вернемся!
- Юр, куда?!
- Гардемарины, вперееееед! - Корольчук вскочил, прихватив со стола начатую бутылку.
Перепуганный Женя бежал за ними до самой машины и уговаривал "решить вопрос цивилизованно" и обратиться в суд. Богданыч запихнул его на заднее сидение:
- В гробу я наш суд видел!
- Богдан, ты выпил, ты не можешь рассуждать здраво.
- Жень, я тебе обещаю: все будет хорошо. У меня третий глаз открылся...
- В жопе...
- Порох, иди в...! Жень, пойми, Серафима - это единственное, о чем я жалею...
- Вы заключили соглашение или она осталась с ней по решению суда?
- Че ты заладил? Суд, суд!
- Да здравствует наш суд! Самый Басманный...
- Какой цукер-нахер суд? - Корольчук глотнул вискаря и протянул бутылку Богданычу. - Ща можно все!
- Кроме танцулек в церкви.
- Сколько времени, мужики?
- Полдесятого.
- О! Порох, гони! В десять они на стадионе гуляют перед сном. Не баба, а часовой механизм.
- А я тебе говорил!
- Че ты мне говорил? Ты у меня отбить ее пытался!
- А я виноват, что нам со школы одни и те же бабы нравились?
- Мужики, идеальную бабу можно только слепить. Из снега. Вот моя Людка...
- Богдан, у тебя будут неприятности...
- Богданыч, заткни глас закона!
За окнами мелькали знакомые до боли места, сколько раз Богданыч мерз-мок-парился на этой остановке, ожидая последний автобус в 00:40, а в том ларьке покупал вечно жухлые розы, а здесь они целовались под раскидистым вязом, чтобы Танькин папаша - тиран хренов - засечь не мог. Как же быстро перегорело все, забылось, будто и не с ним это было.
- Порох, за щитом остановись, где дыра в заборе. Вижу их!
- Где?
- Возле футбольных ворот!
- Богдан, ну не надо...
- Богданыч, а если она крик поднимет?
- Не успеет, я позову, девочка моя услышит.
Богданыч открыл дверь, засунул пальцы в рот и свистнул так, что у Перемычкина уши заложило. Несколько секунд ничего не происходило, а потом послышался топот, как будто лось к ним бежал, и в машину влетела белоснежная русская борзая. Богданыч захлопнул дверь:
- Порох, газуй!
- Йухуууу!
- Врагуууу не сдается наш гордый...
- Фимушка, девочка моя, соскучилась...
- Серафима - собака?!
- А? - Богданыч посмотрел на Перемычкина. - Конечно, собака. А че ты думаешь, я бы хорька завел?
- Обратно в Марриотт?
- Я домой поеду, - сказал Женя. - Около метро не высадите?
- Че ж мы нелюди? Подвезем.
- Юр, - Корольчук прикончил бутылку и откинулся на сидение. - А че мы в тишине?
- Кстати! Я вам раритет не ставил? Лева, в бардачке диск найди, желтый.
- С квартирника?
- Ага, поставь, нет, другой стороной.
От Серафимы жар шел, как от печки, она вылизывала Богданычу забинтованную руку и все норовила лапы на сидение поставить.
Ой, да развяжу кушак,
Да раскурю косяк,
Да об землю шмяк
Шапку мятую...
Богданыч чесал Серафиме за ушком, приговаривая ласковые глупости, а потом глянул в сторону и напоролся на растерянный Женин взгляд.
- Чего ты?
- Ничего, - Женя покраснел, но глаз не отвел.
Протрезвевший к тому моменту Богданыч будто спирта хлебнул. Звуки вырубило, и кровь в ушах зашумела, как море - в ракушке.
Ладонь дрогнула и съехала с горячей головы Серафимы на не менее горячую коленку Жени.
Ах вы сени, мои сени, сени новые мои!
Ах вы реакции такие нездоровые мои!
Ты, палата номер шесть,
Стены сводчатые,
Сени новые как есть
все решетчатые! ***
Богданыч приближался к нему осторожно - в совсем еще сопливом детстве он вот так же пустым спичечным коробком кузнечиков ловил: подводишь, ближе, ближе, тихонько, чтоб не спугнуть, а потом ап! И он накрыл сухие сжатые губы своими.
Женя замер - не отстранился, но и навстречу не подался и, кажется, перестал дышать. Сердце у Богданыча стучало на кончике языка, и было это запредельно до жути - вдыхать носом горьковатый морозный запах, чувствовать, как его прошибает всего вдоль: от макушки до пальцев ног.
- Богданыч, твою мать! Отставить пропаганду в моей карете!
Женя дернулся, заехав Мамонтову в бок.
- Порох, урод!
- Харэ, Мамонт! Корольчук, молодца, кемарит, а я таки за рулем.
- Вот козлина...
- Это, между прочим, уже статья - щас насмотрюсь вашего непотребства и Корольчука раком поставлю.
- А?
- Спи, Левушка, еще не время.