Соперник Цезаря - Страница 17

Когда они возвратились домой и получили от матери нагоняй за отлучку, Публий отыскал Зосима в пустой кладовке. Зосим сидел, обхватив тощие голенастые ноги руками, и плакал. Мальчишка-раб рыдал от обиды - он не попал в цирк и не увидел казнь самнитов. Хотя, нет, не так - Зосим надеялся увидеть римских сенаторов. И Суллу.

Публий чувствовал себя виноватым. Он схватил Зосима за руку и прошептал:

- Клянусь Юпитером, ты будешь свободным!

Отец медленно выздоравливал после тяжелого ранения. Днем рабы переносили его из темной спальни в комнату с окном, и отец лежал, согревая над жаровней руки, и выслушивал рассказы рабов о том, что творится в Городе, о проскрипционных списках и новых законах Суллы.

Утром на форуме теперь вывешивали проскрипционные списки. Сотни имен отверженных, кого теперь можно убивать, как бешеных собак. Каждый искал свое имя, радовался, если не находил, и, переведя дыхание, начинал оглядываться по сторонам - нет ли рядом объявленных вне закона. И вдруг замечал: стоит! Спрятав лицо, натянув полу тоги на голову, якобы укрываясь от ветра и пыли. И бочком так бочком принимался протискиваться сквозь толпу, не выдерживал и кидался бежать. А следом уже неслись охотники, чтобы настигнуть в ближайшей улице и перерезать беглецу горло.

Клодий видел, как сосед прятался под грудой черепицы, привезенной для стройки. Но его нашли, и, пока черепицу разбирали, слышался истошный визг, будто резали свинью. А потом центурион взмахнул мечом, и визг прекратился.

Гости, приходя к отцу, рассказывали ужасные вещи: на форуме выставляли отрубленные головы, а неподалеку грудами сваливали конфискованное добро - ложа убитых, их пурпурные ткани и скульптуры. Бюсты проскрибированных разбивали, восковые маски давили кальцеями или бросали в костер. Воск плавился, лица превращались в грязно-желтые лужицы. Людей не просто убивали - навсегда стирали из памяти целые роды.

Публий с братьями бегали смотреть на отрубленные головы, хотя отец запретил это делать. А Зосим, напротив, если его посылали в лавки, всегда обходил стороной ростры, к которым прибивали головы.

Помнится, Публий однажды утром стал просить отца отдать ему Зосима.

- Зачем? - спросил отец.

Тусклый свет падал сквозь дверной проем, светильник не горел, но даже в полумраке было видно, как отец похудел, - лихорадка истрепала его и превратила в обтянутый кожей скелет.

- Пусть Зосим будет моим! Только моим! - потребовал Публий.

- Вообще-то я хотел, чтобы Зосим принадлежал Гаю. - Отец задумался. Публию показалось даже, что он улыбнулся. - Но если уговоришь брата, Зосим твой.

И все? Такая малость? Уговорить! Публий свинцовым снарядом из пращи вылетел из спальни. Не успело вытечь и четверть клепсидры, как дом огласился криками и визгом. Когда челядь сбежалась на шум, выяснилось, что Гай и Публий тузят друг друга в перистиле. И хотя Гай был старше и крупнее, Публий одолевал. Но все же Гай сумел стряхнуть брата - разница в двадцать фунтов кое-что да значила. Но Публий, вместо того, чтобы подняться, змеей скользнул по мраморному полу и впился Гаю зубами в икру. Укушенный так завизжал, что почудилось - сейчас рухнут перекрытия в доме. И тут Гай увидел, что отец стоит на пороге и смотрит на сыновей. Крик тотчас оборвался, лишь слезы катились по щекам мальчишки. Отец походил на призрак, бежавший с берегов Стикса, - лицом белее своей белой туники; с запавшими щеками, небритый.

- Ты - бешеный упрямец, Публий, - проговорил отец тихо. - Зосим - твой. И отпусти Гая, а не то я велю послать за конюхом, чтобы тебе разжали челюсти клещами.

Публий наконец разжал зубы. Рот его был полон крови.

«Бешеный!» - дразнил его с тех пор брат Гай.

Кличка так за Публием и осталась.

Катилина погиб, сражаясь с войсками сената. С ним была лишь кучка сторонников, он вступил в бой без надежды на успех. Луций Сергий Катилина стоял в центре, впереди, рядом с орлом ^[53], по преданию, тем самым, что находился в войске Гая Мария во время войны с кимврами. Катилина был неукротим, как всегда. Прекрасный боец, в рукопашной ему нет, вернее, не было равных. Его, смертельно раненного, нашли далеко от всех, среди вражеских тел.

Если Цезарь хотел узнать, готовы ли римляне сражаться за безнадежное дело, то теперь он получил ответ, и ответ дерзкий.

Да, готовы.

Клодий вышел из дома уже после полудня. Патриция сопровождали два клиента, у каждого на кожаной перевязи висел через плечо меч; рукоятки задиристо топорщили толстую ткань плащей. Сам Клодий был в тоге и без оружия.

На улице его поджидали: едва он переступил порог, как к нему кинулась девочка, если судить по одежде и манерам - служанка. На самом деле она была уже взрослой - лет пятнадцати или шестнадцати, но маленького роста и худенькой. Девушка вложила Клодию в ладонь вощеные таблички. Патриций глянул на печать и торжествующе изломил бровь. Прочитав послание, несколько мгновений смотрел куда-то мимо служанки и улыбался.

Потом тряхнул головой, глянул на девушку все так же торжествующе и сказал:

- Передай два слова: «Я буду».

- А письмо? - шепнула она, косясь на клиентов.

- Что - письмо?

- Домна просила его вернуть.

Ногтем Клодий стер несколько слов на воске, после чего вернул таблички посланнице, прибавив серебряный денарий.

- Не подведи меня, Абра! - шепнул в розовое ушко.

Девушка покраснела, обещающе улыбнулась и вприпрыжку унеслась по улице, будто, в самом деле, была еще малым ребенком.

- Идемте, скорее! - повернулся Клодий к клиентам. - Час далеко не ранний.

- Куда нам торопиться, позволь узнать? - спросил клиент Гай. Слова он выговаривал нечетко: его губа, разбитая пару дней назад в драке, только начала подживать. - Уж не на праздник ли Доброй богини? - Он захохотал, находя шутку удачной - на таинствах Доброй богини присутствовать мужчинам строжайше запрещалось.

- А ведь точно, сегодня же Бона деа! - подхватил второй клиент. - Женщины собираются в доме претора Цезаря в Субуре, как я слышал. Хоть бы одним глазком поглядеть, что они там вытворяют.

- Я, кстати, свою конкубину^[54] расспрашивал, хотел узнать, что там происходит, а она молчит, и ни гу-гу, хотя обычно трещит без умолку. У меня такое чувство, - Гай понизил голос, - что она ничегошеньки не помнит. Такое может быть?

- Не может, - отозвался Клодий. - Им просто стыдно рассказывать, что там творится. Если не веришь, спроси у Цицерона, мы к нему как раз направляемся.

- Цицерон, что, баба? - еще громче заржал Гай.

- Нет, но он утверждает, что знает все на свете.

Цицерон только что купил дом у богача Красса.

Дома на Палатине в тот год стоили безумно дорого. Цицерону казалось, что после этой покупки все его осуждают и все завидуют - одновременно.

Привратник, похожий на большого лохматого пса, открыл перед гостями дверь. Атрий украшали четыре колонны, по краю отверстия в потолке шел узорный фриз. На зиму отверстие затянули тентом, и потому в атрии было темновато. Но даже в полумраке сиял золотом шлем статуи Минервы.

Едва гости явились, как в атрий вышла Теренция. За ее спиной маячила служанка с трехлетним Марком на руках. Малыш был занят: он пыхтел от старания, пытаясь сорвать с шеи золотой амулет.

- Рано что-то вы пожаловали, доблестные мужи, - проговорила матрона с издевкой в голосе. - Обед у нас подают только после захода солнца - у мужа плохой желудок, и он заботится о своем здоровье, в отличие от беззаботных гуляк, которые готовы набивать брюхо с утра жирными колбасами и ветчиной.