Соперник Цезаря - Страница 16

Она не успела вернуться, как вошел привратник. Было что-то театральное в этой быстрой смене лиц, в этих слезах рабов, рыдающих о чужом господине. В театре тоже все поддельное - жесты и слезы - все, кроме смерти. Когда на сцене должен кто-то погибнуть, приводят преступника, и его на самом деле пронзают мечом.

- Они пришли. - Старик с ужасом глянул на хозяина, будто явились за Цезарем. - Остальные четверо уже… там.

Служанка вернулась бегом; расплескивая вино, принесла чашу. Статилий принялся жадно пить, проливая на тогу.

- Ну, вот и все, - сказал приговоренный почти весело и вышел из атрия. Клодий двинулся за ним. Цезарь остался.

У дверей дома собралась толпа. Уже стемнело, горели факелы. Чуть впереди и поодаль от остальных стоял Цицерон. Выражение вымученной решительности застыло на его полноватом лице. За ним теснились сенаторы в тогах, окаймленных алым, и в башмаках из красной кожи. Катилина собирался их всех перебить, но не довелось. Теперь с заговорщиками расправлялись обстоятельно, с тщанием. За обиду нобилей мстил патрицию-отступнику Цицерон, сын никому не известного всадника из Арпина, выращивавшего горох и фасоль на продажу.

Охранники поставили Статилия подле остальных, и процессия при свете факелов медленно двинулась к тюрьме на форум. Клодий отправился следом. То ли соучастник, то ли наблюдатель - не разобрать.

Теперь уже ничего нельзя было изменить, но он был всей душой против казни. В тело Республики в очередной раз (давно ли Марий и Сулла баловались таким вот образом?) собирались воткнуть остро отточенный нож. Она содрогнется от боли и впадет в беспамятство на некоторое время. Но подобными кровопусканиями не излечить болезнь.

Клодий бесцеремонно растолкал сенаторов, пробился к Цицерону.

- Этого нельзя делать, - сказал громким шепотом. - Останови казнь.

- Уже невозможно, - отвечал консул одними губами. Уверенность в своей правоте вдруг исчезла. Клодий увидел, что Цицерона трясет.

Город, в котором мало кто спал, затаился. Слабый шепот в темноте, непрерывное движение, дома с темными окнами, слабосильные огоньки светильников там и здесь, блеск факелов, освещавший молчаливую толпу на форуме. Клодию показалось, что его самого сейчас ведут на казнь вместе со сторонниками Катилины. Тело вдруг стало холодным, как кусок мертвечины, Клодий дрожал и никак не мог согреться.

Тюрьму на склоне Капитолийского холма построил, если верить преданию, третий царь Рима Анк Марций. В ней было два помещения - одно над другим, в нижнем подземелье происходили казни.

Клодий стоял в толпе, ожидая. Все молчали, слышались только дыхание, потрескивание факелов да сдавленный кашель там и здесь - зимой в Риме многие болели. Напряжение все возрастало. Сейчас они умирают, там, внизу…

Цицерон вышел на форум и выкрикнул:

- Они прожили!

И толпа в ответ завопила. От радости, которая была похожа на боль.

Клодий выбрался из толпы и зашагал, сам не зная куда. Его разбирал неуместный смех, и он прикрывал лицо полой плаща, чтобы в случайном отблеске факела никто не заметил его ненужной улыбки.

Кто бы мог подумать! Да, кто бы мог подумать, что Цицерон совершит такое!

- Они умерли, - бормотал Клодий. - И этого Цицерону никогда не простят. Особенно те, кто сегодня вопил от восторга. Никогда. Завтра начнут требовать расправы над консулом, чтобы никто не вспомнил, что они тоже были в толпе.

Клодий остановился перед знакомой дверью. Таверна «Свиное вымя». Ноги сами принесли его сюда. Несмотря на поздний час, из оконца пробивался свет.

- В «Свином вымени» я напьюсь, как свинья, - пробормотал Клодий и толкнул дверь.

Летом шестьсот семьдесят второго года от основания Города Сулла вернулся в Италию, чтобы отомстить мертвому Марию и его живым и бездарным сторонникам. Войска противников кружили по Италии, убивая и убивая, и всякий раз Сулла побеждал. Практически оставшись без лидеров, марианцы вдруг совершили отчаянный бросок и появились подле Рима в последний день октября. Они разбили лагерь близ от Коллинских ворот. Никто не сомневался, что утром марианцы войдут в беззащитный Город.

В Риме началась паника, рабы носились по улицам с поручениями, лавки закрылись, женщины рыдали, детям запретили выходить из дома, но двенадцатилетний Зосим убежал, чтобы поглядеть, что происходит у ворот. Отец Клодия Аппий Клавдий собрал из юношей-аристократов небольшой конный отряд добровольцев. Рано утром они вылетели из ворот и ударили на осаждавших, рассчитывая на внезапность. Но силы оказались неравными, сам Клавдий был тяжело ранен, отряд рассеян, и лишь немногим довелось вернуться в Город.

Публий до мельчайших черточек запомнил тот день - как отца принесли домой; его лицо, совершенно бескровное, восковое; порванный, перепачканный в крови и земле плащ, которым раненый был укрыт. Вопли и рыдания женщин, запах горелого мяса, когда медик прижигал рану; лицо матери Метеллы, точно такое же белое, как у отца. Все домочадцы собрались в атрии у домашнего алтаря, жгли аравийские благовония и вслух, перебивая друг друга, обещали богам какие-то дары, и Публий положил на алтарь кусочек сладкого печенья. Потом поели на кухне, опять же всей фамилией,^[52] после трапезы мать велела принести хворост и дрова, вязанки стали раскладывать повсюду - в атрии, на кухне, в таблине и спальне. Уже много позже Клодий сообразил, что мать собиралась поджечь дом вместе со всеми обитателями - если самниты ворвутся в Город, то ни детям, ни женщинам не будет пощады. Кажется, старшие - Аппий, Гай и сестрица Клодия - это поняли. Гай вдруг заревел в голос, а брат Аппий влепил ему пощечину, и Гай, держась за щеку, замычал от страха и боли. И тут прибежал Зосим и закричал срывающимся голосом, что подошли войска Суллы и теперь они не пропустят самнитов в Рим. На самом деле примчался лишь передовой отряд в семьсот человек на взмыленных лошадях. Но и этого оказалось достаточно, чтобы марианцы не пошли на приступ. Вскоре и основные силы Суллы явились к Коллинским воротам. Аппий, Гай и Зосим, несмотря на запрет, помчались смотреть на сражение, а младший восьмилетний Публий остался дома вместе с матерью и сестрами. Мальчишки вернулись домой уже в темноте, рассказывая наперебой подробности грандиозной битвы, что началась, когда солнце уже клонилось к закату. Как шли в атаку смертельно измотанные легионеры, Красс на правом фланге одолел, но левый, которым командовал Сулла, самниты опрокинули, кинулись к воротам, смяли по дороге зевак, что вышли из Города поглядеть на битву, но в Город не прорвались, так как ворота были закрыты и их охраняли ветераны по приказу Суллы. А дальше сделалось уже совсем темно, но сражение продолжалось, и Красс все же добил марианцев.

В своих мемуарах Сулла написал, что Аппий Клавдий погиб с большей частью своего отряда во время вылазки. Хотя сам же сделал этого «погибшего» Аппия консулом после того, как сложил с себя диктатуру. В этом ляпсусе - если, конечно, то был ляпсус - был весь Сулла, мешавший с почти божественной легкостью жизнь и смерть. Без колебаний он рассек плоть Республики и вживил в кровавую рану себя, свою беспрецедентную диктатуру, проскрипционные списки и свои законы. Сулла! И сейчас его имя восхищает и пугает по-прежнему! Тогда же мальчишкам непременно хотелось увидеть победителя! Они им восхищались и почитали за своего спасителя.

Наконец Сулла лично прибыл в Рим. Рано утром три брата тайком пробрались во Фламиниевый цирк и залезли в пустые корзины, в которых рабы носили на арену чистый песок. Старший братец Аппий почему-то вообразил - уж неведомо, почему, - что Сулла соберет сенаторов здесь, в цирке. На самом деле сенат заседал в храме Беллоны неподалеку, а сюда, в цирк, привели пленных самнитов - что-то около шести тысяч человек, и по приказу Суллы начали резать. У пленников были связаны руки, но рты им намеренно не заткнули, и, умирая, самниты кричали так страшно, что слышно было даже сенаторам в храме Беллоны, не говоря о сыновьях Клавдия, что прятались в корзинах. Плетенье корзин было таким плотным, что сквозь прутья ничего нельзя было разглядеть, но вопли умирающих корзины не заглушали. Публий заткнул уши, но это мало помогло. Тогда он сам завопил. Рядом орали Гай и Аппий. К корзинам подскочил центурион и, верно, пронзил бы ближайшую мечом, если бы Гай, орущий, с красным мокрым лицом и выпученными глазами, не вывалился из корзины. Следом выскочил Публий, а уж потом наступил черед старшего, Аппия. По их одежде и золотым амулетам сразу было видно, кто они. Центурион опустил меч и расхохотался. Аппий, перетрусив, отдал ветерану какую-то мелочь, что была у него при себе. Ветеран Суллы позволил братьям спуститься к самой арене и поглядеть на трупы, потому как резня уже закончилась, и солдаты добивали тех, кто шевелился. Мальчишки спустились. Публий очень хорошо запомнил этих мертвых, что лежали на песке; не похожие на людей, какие-то плоские, с изуродованными лицами, залитые кровью. Все эти люди на арене были сломаны, и никому не под силу было их исправить, починить, вернуть к жизни. Публий смотрел на мертвецов и не испытывал ни ужаса, ни отвращения, но эта окровавленная неподвижность, эта сломанность прежде живых тел навсегда врезались в память. В тот миг он ощутил во рту вкус крови. Нет, Публий не кусал губы, но вкус крови появился сам собой.