Сон женщины; Письмо о родинке; Отраженная луна; Птицы и звери - Страница 4

— Я стараюсь. Даже рубашку с тугим воротом надевала.

— Поносила и перестала. Разве не так?

— Но что дурного в том, если я ее трогаю?

— Ничего дурного в этом, видимо, нет. Просто глядеть неприятно — вот я и прошу: перестань!

— Почему же Вам так неприятно?

— Я должен тебе еще объяснять почему? Незачем ее теребить — это плохая привычка, и лучше с ней покончить — вот и все!

— А я и не возражаю!

— Когда ты теребишь родинку, у тебя появляется какое-то отрешенное выражение на лице. И вид у тебя несчастный, жалкий вид!

— Жалкий?.. — И в душе моей отозвалось: может быть, и я согласно кивнула. — Отныне, если я начну трогать родинку, ударьте меня по рукам.

— Договорились. Но тебе должно быть стыдно, что ты сама вот уже два или три года не способна справиться с ничтожной привычкой.

Я промолчала, раздумывая над тем, почему показалась Вам «жалкой». Нет спора — облик женщины, когда она тянется через грудь рукою к родинке на шее, дышит трогательной печалью. Здесь не приличествует великолепное слово «одиночество», она, наверно, в самом деле выглядит жалкой — и одновременно забывшей обо всем на свете, кроме себя. И должно быть, в те минуты я казалась Вам маленькой гадкой женщиной, упорно старающейся защититься от Вас. Вы справедливо заметили: у меня появлялось какое-то отрешенное выражение на лице. Тогда между нами словно разверзалась бездна и я уже была не способна сполна раскрыть перед Вами душу. Привычка эта у меня с детства, и, когда я невольно дотрагиваюсь до родинки, я как бы теряю над собой власть, и по моему лицу сразу можно угадать мое настроение и истинные чувства.

Вы наверняка испытывали ко мне неприязнь, иначе не изволили бы придираться к безобидной женской привычке. Будь Вы мною довольны, Вы бы попросту посмеялись и не принимали ее так близко к сердцу.

Иногда я думала: может, есть на свете мужчина, которому понравилась бы моя привычка, и ужасалась недостойной мысли.

Вначале, обнаружив мою привычку, Вы, по-видимому, заговорили о ней из любви ко мне. Я и теперь не сомневаюсь в этом. Но когда отношения между женой и мужем осложняются, даже такая незначительная мелочь начинает пускать глубокие и зловредные корни. Ведь в настоящем супружестве муж и жена свыкаются с привычками друг друга. Бывает, правда, что они так и не могут к ним приноровиться, и я вовсе не хочу сказать, что те, кому это удается, непременно любящие супруги, а те, кто вступает в бесконечные споры, — друг друга ненавидят, но теперь мне все-таки кажется: как было бы славно, если бы Вы проявили большее великодушие к привычке Вашей жены.

В конце концов Вы в буквальном смысле слова стали меня поколачивать. Не следовало бы Вам доходить до этого, и я часто проливала слезы: такая жестокость, и всего лишь за то, что несознательно, не по злому умыслу трогаю свою родинку! Но в глубине души я не так уж сильно обижалась на Вас и прекрасно понимала, что Вы испытывали, когда говорили дрожащим голосом:

— Посоветуй же, что придумать, чтобы освободить тебя от этой привычки!

Расскажи я кому-нибудь, как Вы поступали со мною, всякий, безусловно, возмутился бы: «Какой грубиян ваш супруг!» И все же сколь ни ничтожен повод, когда иного выхода нет, даже побои перенести легче, чем безразличие.

— Мне никогда не избавиться от своей привычки — лучше свяжите мне руки, — сказала я однажды и словно в молитвенной позе протянула к Вашей груди руки, сложенные ладонями вместе. Будто вручала Вам всю себя без остатка.

Вы смутились и с посеревшим лицом распустили мой пояс и обмотали им мои руки.

Вы не представляете, с какой радостью я глядела на Ваши глаза, когда Вы наблюдали, как я пыталась связанными руками поправить растрепавшиеся волосы. Неужели отныне я освобожусь от своей давнишней привычки, подумала я и в тот же миг с ужасом ощутила желание: ах, если бы кто-нибудь дотронулся до моей родинки!

Должно быть, Вы поняли, что я неисправима, и разлюбили меня. Вы отступились и решили: пусть ее! Вы больше не упрекали меня и, когда я трогала родинку, делали вид, будто не замечаете.

И вот что удивительно: привычка, которую не смогли одолеть ни ругань, ни побои, вдруг исчезла. Не потому, что ее пытались исправить насильно, а как-то сама по себе.

Однажды, будто вспомнив, я сказала Вам:

— А ведь я последнее время перестала трогать родинку.

— Угу, — ответили Вы бесстрастно.

Я хотела упрекнуть Вас, сказать: уж раз Вам это было безразлично, почему Вы прежде так ругали меня? И надеялась, что Вы в свою очередь ответите: если столь несложно оказалось освободиться от привычки, почему ты не сделала этого раньше? Как жаль, что мы не сказали этих слов друг другу.

Тереби хоть целый день свою родинку — мне все равно, до того ясно читалось на Вашем лице, что я сразу потеряла к ней интерес. Правда, теперь уже из чистого упрямства решила потрогать ее у Вас на глазах, но, странно, рука не потянулась к родинке.

Мне стало так грустно, так досадно…

Тогда я попробовала незаметно для Вас потеребить родинку — рука упорно не желала мне повиноваться.

Я опустила голову и закусила от досады губы.

«Так как же ты собираешься поступить с родинкой?»— хотела я тогда услышать от Вас, но с тех пор в разговорах между собой мы уже никогда о ней не вспоминали.

Должно быть, вместе с этим многое кануло в прошлое.

Отчего я не освободилась от своей привычки в ту пору, когда Вы меня за нее ругали? Поистине я скверная женщина!

Теперь я вернулась в родительский дом. Однажды, когда мы вместе с матерью купались, она вдруг сказала:

— Ты подурнела, Саёко! С годами, видно, не поспоришь!

Я удивленно поглядела на мать. Она-то по-прежнему была полной и белотелой, ее кожа матово светилась.

— Ты, наверно, и родинку свою разлюбила?

Пришлось хлебнуть мне горя с этой родинкой, хотела я пожаловаться матери, но вместо этого сказала:

— Говорят, врач без труда может срезать родинку.

— Вот как? Значит, врач может?.. А если шрам останется?! — воскликнула мать — правда, без особого беспокойства. — А мы, помню, дома часто смеялись: мол, Саёко вышла замуж, а все, верно, теребит свою родинку.

— Теребила.

— Так мы и думали!

— Нехорошая, конечно, привычка. А скажите, матушка, когда появляются родинки?

— В самом деле, с какой поры они появляются? У грудных детей я что-то не замечала.

— У моего ребенка тоже пока нет.

— Вот как! Во всяком случае, с годами их становится больше. А у тебя родинка особая. Она большая и появилась, скорее всего, когда ты была совсем еще малюткой. — Мать поглядела на мою шею и рассмеялась.

А я в те минуты думала: наверно, в детстве родинка на моей шее была всего лишь милой темной точкой, и мать с моими старшими сестрами, забавляясь со мной, часто дотрагивались до нее пальцами. Не от этого ли и у меня появилась эта привычка?..

Здесь, в родительском доме, ложась в постель, я снова стала трогать родинку, надеясь вспомнить детские годы, свое девичество.

Сколько лет я к ней не прикасалась!

Вас нет рядом, и я могу не стесняясь теребить ее. Но никакой радости я не испытываю. Стоит мне коснуться ее, и на глаза наворачиваются холодные слезы.

Надеялась предаться девичьим воспоминаниям, а вспоминала Вас.

Негодная жена, несносная женщина, с которой Вы, должно быть, разведетесь, укладываясь в постель и теребя родинку, думала только о Вас, странно, правда?! Такого я и сама от себя не ожидала!

Переворачивая мокрую от слез подушку, я засыпала, и мне даже снился сон о родинке. Будто в некой комнате — проснувшись, я не могла припомнить где — находимся мы с Вами и еще одна незнакомая женщина. Я пью сакэ и, кажется, сильно опьянела. Я настойчиво прошу Вас о чем-то.

В какой-то миг я даю волю своей жалкой привычке, и моя левая рука тянется через грудь к правому плечу — туда, где плечо соединяется с шеей. Я касаюсь пальцами родинки, и она вдруг безо всякой боли отрывается. Сжимая родинку пальцами, я начинаю ее разглядывать. Она словно шкурка сваренного черного боба. Я капризничаю, требую, чтобы Вы вложили ее в свою родинку, что сидит рядышком с Вашим носом.