Солотчинский призрак (СИ) - Страница 29

Медик опросил всех в доме, но выяснилось, что больше никто недомогания не испытывает. Получалось странно, если это отравление, то плохо должно быть не только двоим, а всем, так как завтракали все сегодня пусть не вместе, но одним и тем же блюдом: Агафья жарила всем глазунью. Пообедать никто не успел. А самое главное – причем тут призрак? Обычно при пищевых отравлениях призраки не являются!

Врач уехал в полном недоумении, посоветовав проверить кладовку с продуктами и выбросить все, что может иметь малейший признак несвежести. Агафья проводила его обиженным взором. В этой суматохе никто не обратил внимания, что бывший дипломат и его слуга-китаец не приехали из города. Впрочем, удивляться этому не стоило: в доме и так все мало обращали внимания друг на друга, к тому же временами Петровский и Вернов позволяли себе исчезать на несколько дней.

***

На следующее утро Петр повел своего подопечного на реку, жара стояла сильная, не грех искупаться. Два часа они провели на берегу Старицы, а вернувшись в имение, застали там Зазнаева, который как представитель закона приехал делать обыск в комнате задержанного Вернова. Тут только жители дома Сабанеева поняли, что не хватает двух обитателей этого сварливого царства.

Надо сказать, что обыск в комнате бывшего дипломата был не первым следственным действием, которое он провел. С самого раннего утра его разбудили. На квартиру пришла молоденькая медсестра и сказала, что ее прислали из больницы:

– Мне доктор велел до Вас идти, я вначале в суд пошла, а там мне ваш адрес дали, – пояснила девушка.

– А что случилось?

– Помните, Вы приходили к девушке, которую в Солотче по голове ударили?

– Конечно, помню. Что с ней? Она умерла?

– Нет. Она ночью проснулась и стала дежурного врача теребить, мол, позовите ей срочно следователя. Ну, доктор поначалу подумал, что она умом тронулась, а эта Дуня все повторяет: «Я вспомнила, я вспомнила». Вот меня к Вам и направили, как утро настало.

– Спасибо, ты можешь идти, я сейчас соберусь и приду.

Не заезжая в суд, следователь отправился на Семинарскую.

Дуня была в своей палате, и вид у нее был крайне взволнованный:

– Как хорошо, что Вы пришли. Я вспомнила!

– Что вспомнила? Вспомнила, кто тебя ударил?

– Нет, я его не видела. Но я другое вспомнила! Когда он ко мне подошел, звук был какой то странный, шуршание такое.

– Шуршание?

– Да, вроде как мышь в шкафе возится. Только там ведь не было никаких шкафов.

– Но ведь могла пробегать мышь?

– Могла, но ведь на улице мышам нечем шуршать. Они шуршат бумагой или чем еще, но не сами по себе. Где-то я слышала такое шуршание.

– Где? Можешь вспомнить?

– Нет, я вот все силюсь, силюсь, но у меня не получается. Помню только этот звук и запах.

– Ну, про запах ты уже говорила. Не вспомнила, чем пахло?

– Не знаю. Но я тоже уверена, что и запах я ранее чувствовала тоже.

– Может, духами какими? Может, потом несло?

– Нет, духами вроде не так пахнет, запах такой приятный и необычный.

– А ты раньше этот запах где-то ощущала?

Как ни старался Иван Васильевич, как ни перебирал возможные ассоциации, пострадавшая больше ничего не вспомнила.

– Не могу вспомнить, Вы уж простите меня, дурочку, и зря я Вас, наверное, из-за такой ерунды позвала, – огорченно произнесла Дуня.

– Нет, не зря, ты молодец, что меня позвала.

– Дуня, может, ты все же расскажешь, зачем заходила тогда на кухню? – напомнил Иван Васильевич про прерванный разговор. Но опять ничего не получилась. Девушка покраснела, потом начала шмыгать носом и приговаривать:

– Дура я, дура, не надо мне было Вас беспокоить.

Зазнаев опять был вынужден уйти ни с чем. Он приехал в имение и объявил, что господин Вернов и его слуга арестованы, так как покупали на рынке яд. Потом обыскал комнату задержанного, залезая во все ящички и уголки. Правда, ничего преступного на первый взгляд вроде не нашел: ни оружия, ни подозрительных порошков. Подивился разным восточным штучкам, потрогал ладонью музыку ветра, вслушиваясь в тонкие звуки. Потом обратил внимание на бумаги. Их было много. Письма, записная книжка с адресами, какие-то тексты и даже стихи. «Похоже, и в самом деле подрабатывал переводами», – подумал следователь. Но это требовало более тщательного изучения, поэтому все бумаги были аккуратно сложены, перевязаны. Это Зазнаев возьмет с собой. Так, что еще? Тут его взгляд упал на книжную полку: под лучом солнца явно стал виден тонкий волосок. Иван Васильевич достал из кармана пинцет и аккуратно снял волосок.

«Явно не хозяина комнаты – длинный и светлый, скорее всего женский, мужчины такие длинные волосы вроде не носят. Значит, в комнате была женщина», – прикинул он.

– Скажите, а Николай Сергеевич не мог привести к себе даму? – спросил следователь горничную Наташу и Романа Петровского, которые были понятыми при обыске.

– Нет, никогда, – покачала головой Наташа.

– А кто убирался обычно в его комнате?

– Я, – откликнулась Наташа.

Следователь посмотрел на служанку. У девушки были длинные волосы, но цвет сопоставить с находкой было трудно. Один единственный волосок казался совсем светлым, более светлым, чем волосы девушки, но судить о цвете волос достаточно трудно. Все вместе они могли казаться другого цвета, чем отдельный волосок. Тем более что на свету летом волосы выцветают. Самое главное, у девушки все волосы были плотно заплетены в косу. По идее ни один из них не должен был выпасть. Словом, и тут неопределенность.

Закончив обыск в комнате, следователь потребовал показать место, где закопали собачку барыни. Ему указали на бугорок в лесу. Зазнаев потребовал выкопать труп животного, несмотря на протесты прислуги (жара, процессы разложения уже начались, могилы вскрывать, пусть даже животных, дело малоприятное и вонючее). Но разве можно отвертеться от требования закона?

– Мы проведем экспертизу и узнаем, от чего умерла собака. Возможно, ее отравили и нельзя исключать, чтобы не планировалось новое отравление. Уже людей, – зловеще пояснил следователь.

Потом он стал допрашивать всех членов дома. Брат и сестра Петровские, как положено, допрашивались отдельно. Но их показания были крайне схожи:

– Темный он человек, этот дипломат.

– Это в каком смысле, он вроде образованный?

– Да я не в смысле образования, – пояснил брат. – В смысле не ясно, что у него за душой. Вечно цитирует своего Лао-цзы, даже не понятно, что хочет сказать. А еще образованным человеком себя выставляет.

– Вредный он, чего он сюда приперся? – вторила его сестра. – Что ему, что ли, надо наследство отписать? С какой стати? Его здесь сколько времени не было! Не то что я, все время здесь, тетушке угождаю.

– А не рано ли Вы делите наследство Вашей тетушки? Она еще в добром здравии, как я понимаю, – искренне удивился следователь.

– Ой, да она только и делает, что за голову и грудь хватается, мол, помирает, а относительно наследства Мария Михайловна сама об этом только и говорит. Это ее любимая тема разговоров: кому что достанется. То она заявляет, что все завещает брату, хотя зачем ему старухины деньги, у него жалование и имение есть. То заявляет, что отпишет все Павлику, а он седьмая вода на киселе. А то вообще у нее крыша съедет, она начинает говорить, что все монастырю отпишет. Сидит со своей собачкой уродливой нянчится и сюсюкается.

– Я так понимаю, Вы собак не очень любите?

– Ой, да что эту стерву любить, только и пытается всех покусать.

– А вот Вы говорили, что брату наследство не нужно, так как он служит, и у него имение. Но вроде у Вас тоже есть имение?

– Да, есть небольшое. Только дохода от него… – барышня многозначительно махнула рукой. – Ну а потом я же девица, мне приданое нужно, а они сами могут заработать.

– В принципе и Вы можете работать. Аттестат гимназии дает право преподавать, – не удержался Зазнаев. Конечно, преподавать или служить гувернанткой шли совсем от бедной жизни или, имея определенные благие цели, но тут Зазнаев просто не мог удержаться, уж больно коробили эгоистичные рассуждения девушки. Весь мир ей должен. Вот только почему?