Соло для няни - Страница 36

Отодвинув тарелку с недоеденным пюре, я осторожно взяла ее на руки и отнесла в детскую, знаками показывая Татьяне не шуметь или если что-то делать, то максимально тихо. Та понимающе подняла руки и согласно закивала: все поняла и все сделаю как надо.

В детской было прохладно. Бережно уложив Мэри на кушетку и прикрыв ее пледом, я с трудом дотянулась и прикрыла форточку. Комната постепенно нагрелась, и я переодела Мэри в пижаму, заботливо приготовленную Татьяной.

Малышка что-то забормотала, открыла глазки и совершенно сонным голосом опять попросила:

— Читать.

Книжки, разбросанные в беспорядке по всей детской, яркими пятнами пестрели в исчезающих сумерках. Я наугад выбрала самую большую и начала читать:

— У лукоморья дуб зеленый…

Мэри сонно повторила:

— Леленый, — отвернулась и сладко засопела.

Тихонько дочитав всю сказку, больше для себя, чем для заснувшего ребенка, я закрыла книжку, собрала другие и стала аккуратно складывать их в стопку, чтобы убрать в шкаф. Сказки Пушкина я люблю до сих пор, читаю их малышам, а больше, наверное, себе. Еще раз поправив одеяльце из чьей-то последней коллекции, легкое как воздушное облачко, я закрыла дверь детской и принялась за поиски телефона, чтобы наконец-то позвонить Раечке.

— Телефон не видели? — спросила я Татьяну, заходя на кухню.

— Мадам звонила из гостиной, поищи там.

— Кто звонил из гостиной?

— Мадам, — невозмутимо повторила Татьяна.

— У нас гости? — поинтересовалась я и даже выглянула в коридор — не стоит ли там чужая обувь.

— Жанну Владимировну так будут в Италии называть, вот я пока тренируюсь, — объяснила Татьяна.

— Так где мадам бросила телефон?

— В гостиной. Но лучше сначала все-таки поешь, — предложила мне Татьяна, доставая из холодильника отбивные.

— А картошка осталась?

— Ты же не ешь мясо с картошкой, — удивилась она.

— Так я без мяса.

— А для кого я наготовила всю эту прорву? — подбоченясь, возмутилась Татьяна.

— Для итальянца. Потренируйся пока.

— Весь день только этим и занимаюсь — достань отбивные, убери отбивные, и хоть бы кто попробовал, — огорчилась Татьяна, убирая тарелку обратно в холодильник.

— Салат нарезать? Давай я за тобой поухаживаю, — предложила я.

— Ну, нарежь.

— А где у нас…

— Тогда лучше сядь, я сама все сделаю, — махнула рукой Татьяна, ненавидевшая кому-то что-то объяснять.

— Как скажешь, начальник. — Я уселась на стул и с нетерпением стала ждать обещанный салат.

— А ты правда на зоне работала? — шустро нарезая овощи, полюбопытствовала Татьяна. — Мне так Жанна Владимировна сказала.

— Это в каком же разговоре она поведала тебе о моей тюремной деятельности?

— Да вот сказала, что Мэри с тобой не опасно на прогулку ходить, потому что ты приемы карате знаешь, телохранителя нанимать не нужно.

«Хорошенькое дело, — подумала я. — Платят мне как няне, а думают, что у них в штате еще и телохранитель наличествует. Ну и пусть так себе думают, не буду их разочаровывать».

— Конечно, я спросила у Жанны…

— У мадам, — поправила я Татьяну. — Тренируйся.

— Откуда такие крутые навыки, — продолжила она, игнорируя мое замечание, видно, уже натренировалась. — Ну Жанна мне про зону и рассказала.

— Это не совсем так, объяснила я. — Следственный изолятор — вовсе не зона, а совсем наоборот.

— Как это? — удивилась Татьяна.

— Зона — это там, где осужденный человек мотает срок. Извини, отбывает срок, — быстренько поправилась я. — А в следственном изоляторе обретаются заключенные, у которых еще все впереди — или — зона, или — свобода. Такая небольшая разница, улавливаешь?

— Ну да, — неуверенно протянула Татьяна. — И там сидят, и здесь сидят, результат-то один.

— Правильно мыслишь, — похвалила я ее за смекалку. — Только на зоне человек весь срок мотает, извини, отбывает, так, пожалуй, будет правильнее. Если досрочно-условно не освободят, то тогда от звонка до звонка. А в изоляторе у него еще есть шанс потопать домой, в зависимости от того, как фишка ляжет или какой следователь попадется.

Татьяна во все глаза смотрела на меня, пытаясь запомнить тюремный жаргон, авось пригодится. Она у нас девушка запасливая, то сказку филатовскую цитирует, теперь вот по фене ботать будет, если, конечно, что-нибудь запомнит.

— И ты прямо живых заключенных видела?

— Нет, только мертвых.

— Как это? — удивилась она.

— Да они как к нам на больничку попадали, мало кто выживал, — засмеялась я.

— Почему? Плохо лечила?

— Таня, тебя когда-нибудь погубит твоя доверчивость.

— Ты смеешься, да? — Она обиженно отвернулась и перестала резать салат.

— Ну что ты. Конечно, все выживали и даже досиживали свой срок, — успокоила я ее в надежде все-таки поесть салатику. Татьяна торопливо принялась резать лук и петрушку, поглядывая на меня с любопытством и борясь с явным желанием расспросить еще о чем-нибудь из тюремной жизни. Получилась почти лекция — есть ли жизнь на Марсе, то есть на зоне? И она опять отложила нож, поворачиваясь ко мне с очередным вопросом.

— После салата, — перебила я ее.

Татьяна недоуменно посмотрела на нож, на меня и переспросила:

— Что после салата?

— Все вопросы только после еды, разговоры на такую тему и на голодный желудок могут спровоцировать язвенную болезнь.

— Сама ты язва! Я сейчас сделаю этот несчастный салат, а за это ты мне что-нибудь расскажешь, — пригрозила она; размахивая ножом в опасной близости от моего лица.

— Крыльями-то не маши, то есть руками не размахивай, — быстренько поправилась я, а то еще брякнет кому-нибудь, особо просвещенному, сдуру про крылья, потом хлопот не оберешься.

Наконец-то закончив с шинковкой лука и петрушки, Татьяна все быстренько перемешала, обильно полила салат хозяйским маслом, привезенным из Италии, и подвинула мне. На, мол, ешь и рассказывай.

Не торопясь, все тщательно пережевывая, прямо как Мэри, когда у нее прорезался первый зуб, я стала есть.

— Так ты до вечера не прожуешь! — всполошилась Татьяна. — Жуй давай быстрее, а то Мэри проснется, и мы не успеем.

— Что мы должны успеть? — поинтересовалась я, соскребая со стенок миски остатки салата.

— Ну расскажи мне, как там? — попросила она, явно рассчитывая на какое-то романтическое повествование.

— Нет там никакой романтики, выброси это из головы раз и навсегда. Там жуткий запах, который пропитывает тебя, твою одежду, обувь. Запах горя, скорби и отчаяния, который преследует осужденных весь срок. А все эти слезливые «Мамочка, мама, прости дорогая» — сопли на глюкозе, за которыми стоит чья-то человеческая жизнь, а возможно, и не одна. Чем горше плачут, тем позорнее статья. Тань, давай не сегодня, как-нибудь в другой раз. Ладно? — Она понимающе кивнула, всматриваясь в мое поскучневшее лицо.

— После Италии, да? Мы же еще увидимся? Ты будешь к нам приезжать?

— Конечно, куда же я без Мэри, без тебя и мадам? Так куда мадам забросила телефон? — спросила я, поднимаясь. — Салат был очень вкусный, спасибо тебе, дорогая.

— В гостиной, кажется, — неуверенно предположила Татьяна.

Да, отыскать что-либо в нашей гостиной задача не простая, с первой попытки не выполнимая. Территория сравнима разве что с полями для игры в гольф и заставлена так обильно, что надо родиться с навыками Штирлица, чтобы что-то здесь найти.

— Какой у нас домашний телефон? — спросила я. — Сейчас с моего мобильного наберу и по звонку найду, куда трубка завалилась.

— Ты не знаешь наш домашний телефон? Почти год проработала и не знаешь? — не поверила Татьяна.

— Да мне он как-то ни к чему — мобильных вполне достаточно, и вообще, меньше знаешь, крепче спишь — уяснила?

— А звонок может Мэри разбудить.

— А вот это вряд ли, она сегодня джигитовкой занималась, Володя был в качестве цирковой лошади, так она до того уездилась, что хоть из пушки пали — не разбудишь.

Неужели я мой мобильный дома оставила? В поисках его перерыла всю сумку — не нашла.