Солнце сияло - Страница 24

– У, как ты, – произнес у меня над ухом голос Иры. – Только не надирайся. Прошу тебя, да?

– Ни в коем разе, – отозвался я.

Надираться – это не входило в мои намерения. Я только собирался откочевать в другую систему координат. Отключить себя от всех – и получать кайф от самой этой отключки, не завися от того, что происходит вокруг. Кожный покров кожным покровом, но можно и просто содрать его, чтобы он не был тебе в тягость.

До поздравительной речи главы государства по телевизору мы с Фамусовым сумели закатить в себя еще по одному ртутному шару.

– Санька! – стервозно произнесла у меня над ухом Ира. Я похлопал ее под столом по колену: будь спокойна!

– Я-то знаю, о чем наш кормчий скажет, сам проверял сегодня, как там чмоки вырезаны, чтоб ни одного не осталось, но всем ведь не помешает услышать. Так? – проговорил Фамусов, вставая из-за стола и направляясь к телевизору.

– Конечно, а как же! Обязательно надо послушать! – в унисон отозвались Арнольд с хозяйкой дома.

Лично мне было все равно, услышать нашего нового кормчего или не услышать. Как будто моя жизнь зависела от того, что он напорет в своем поздравительном слове. Но я промолчал.

Телевизор «Филипс» на дымчато-прозрачном стеклянном столике полыхнул экраном, мгновение глазу на экране была явлена новогодняя елечно-снежная заставка, и тут же исчезла, сменившись изображением того, кого Фамусов назвал кормчим.

– Меня, представляешь, хотели загнать сегодня на ночное дежурство, – склоняясь к моему уху, зашептала Ира, когда одутловатый мужикастый человек на экране, немигающе глядя перед собой, приступил к своей речи. – Пришлось просить папу, чтобы вмешался.

Она работала редактором, в программе, которая ни сегодня, ни завтра не выходила в эфир, ее редакторское присутствие ночью явно не требовалось – похоже, ей просто хотели досадить.

Об этом я ей и сказал – так же шепотом, как и она мне.

– Ой, я и не сомневаюсь, конечно! – отозвалась Ира. – Из-за того, что я дочь своего отца. Хотели проверить, сойдет им, нет. Главное, до того не хотелось папу просить!.. Но с тобой хотелось быть больше, – добавила она, вдув мне эти слова в самое слуховое отверстие и в завершение одарив его горячим и влажным тычком языка.

– Это ты поступила верно – отзываясь на прикосновение ее языка мгновенным ознобом, сказал я.

Так, то она дыша мне в ухо, то я ей, мы пережили речь нашего кормчего, не заметив, как она кончилась и на экране появились державные часы Спасской башни. Колокола курантов начали положенный перезвон, предшествующий бою, и тут обнаружилось, что шампанское не открыто. Я схватил бутылку, под последний звук колокольного перезвона содрал с горлышка золотую фольгу, под первый удар полночного боя принялся откручивать проволочную корзинку, под какой-нибудь пятый начал раскачивать пробку. выпускать потихоньку напирающие газы, чтобы открыть без фонтана, было уже некогда, и я дал пробке громко взлететь к потолку. Но выхлестнувшую пенную струю умело встретил подставленным фужером Фамусов, и на двенадцатый удар мы все сумели благополучно сойтись шампанским в стеклянном звоне.

– С Новым годом, с новым счастьем! – вместе произнесли Фамусов с супругой.

– С Новым годом! С Новым годом! – подхватили Ира с Ларисой – словно сияя голосами.

Что-то вроде того добавил в общий хор и я. И только Арнольд проговорил отдельно от всех, так, чтобы быть наверняка услышанным:

– С Новым годом, Ярослав Витальевич! С Новым годом вас, Изольда Оттовна!

Шампанское после водки – это, конечно, было непристойностью. Все равно как поверх брезентовой робы натянуть нижнее белье из батиста. Но все же я влил его в себя, и сразу весь фужер, не отрываясь, – сколько было налито.

– Молодцом! Управились! Поспели мы к двенадцатому удару, – ставя свой фужер с пригубленным шампанским на стол, благосклонно поблагодарил меня Фамусов.

– Ой, я так боялась, что не успеем! – с чувством подхватила Лариса. – А то бы потом весь год – все не так.

– Рад служить, – поклонился я – всему столу сразу. Одновременно в голову мне пришла мысль, что в отношении Ларисы эта моя фраза прозвучала двусмысленно, что же до Ларисиной приметы, то слишком уж она прямолинейна, чтобы быть верной. – А все молодцы, что вовремя подставили бокалы, – завершил я, чувствуя, что получилось развязней, чем бы мне хотелось.

Водочка понемногу уже начинала пробираться в кровь, я уже слышал в голове ее голос, и шампанское скоро тоже должно было дать о себе знать.

– Что, выключим ящик? – предложил Фамусов, вскидывая над столом руку с пластиной пульта и направляя в сторону телевизора (смешно сказать, но я тогда впервые увидел, что это такое – пульт дистанционного управления). – Все знаю, где у кого что, по всем каналам. Нигде ничего достойного внимания.

Лариса взлетела снова:

– Нет, не выключай! Я хочу посмотреть, как эта споет. – Она назвала имя певицы, о которой последнее время вещало все, включи в электросеть – заговорил бы даже утюг. – И еще эту мне надо послушать. – Имя, что последовало затем, было мне неизвестно, но судя по тому, как Лариса произнесла его, неизвестно было оно здесь лишь мне одному. – Надо их послушать, да? – посмотрела она на Арнольда. Как бы, странным образом, апеллируя к его авторитету.

– Конечно, Ларе их нужно послушать, – произнес Арнольд с той самой весомой авторитетностью в голосе, которой, по-видимому, от него и хотелось Ларисе.

– Нужно так нужно, я разве против, – ответствовал Фамусов. – Только сами следите. На, – наклонившись над столом, протянул он пластину пульта Ларисе. – Когда там всякая шваль будет трястись – чтоб беззвучно. Не хватало мне только этой непотребщины в новогоднюю ночь.

Если непотребщина, зачем выдавать в эфир, да еще в новогоднюю ночь, крутилось у меня на языке, и наверное, еще мгновение – язык бы не удержал этого вопроса, но меня опередил Арнольд:

– Нет, Ярослав Витальевич, – проговорил он, – но Ларе действительно будет очень полезно послушать их в плане сравнения. Это, понимаете, такая сугубая необходимость.

Значительность, что мгновение назад звучала в его голосе, подобно сахару в горячем чае, без остатка растворилась в подобострастии – с которым он уже говорил, переступив порог квартиры и представляясь. Он сейчас извинялся голосом за эту значительность, усиленно просил простить его – так что только не извивался.

Странный был тип. Я не мог понять его. Меня он все так же в упор не видел.

– Кто это такой, ты знаешь? – наклонился я к Ире.

– Знаю, конечно. В консерве учится. На композиторском факультете. Уже в двух конкурсах участвовал. На одном даже на премию шел. Случайно не получил. Одного голоса не хватило. Дед его, между прочим, знаешь, кто?

Вопрос ее не предполагал моего ответа, и, задав его, она сама же на него и ответила. Имя деда заставило меня посмотреть на Арнольда взглядом, преисполненным, не скажу почтительности к его деду, и не уважения, нет, а уважительного любопытства, скажем так. Не знать это имя было невозможно. Я бы знал его, если б даже не родился в семье члена союза композиторов, хотя и работающего начальником смены на заводе. Музыка такого-то, объявлял диктор по радио, музыка такого-то, звучало по телевизору, и все это был дед Арнольда, орденоносец и лауреат всех возможных премий – в государстве, которого уже год как не существовало.

Однако поверить в это требовалось время, даже как бы некоторое усилие, и я сказал Ире:

– Иди ты!

– Чего иди? – возмутилась она. – Других людей у нас в доме не может быть.

– Странно, – пробормотал я, словно бы пытаясь и никак не в силах понять. – А что здесь тогда делаю я?

– Ты – другое дело, – с быстрым смешком торопливо проговорила Ира, касаясь моего виска носом и с мурлыканьем принимаясь тереться им.

Я удовлетворился этим ответом. Как, собственно, удовлетворился бы и любым другим. Кстати, происхождением от известного деда странное поведение Арнольда объяснить было невозможно.