Солдаты невидимых сражений - Страница 87

О причинах бегства шофера Михаила Зарокова судили и рядили в парке по-всякому. Нашлись и такие, кто объяснял дело, по их мнению, мудро и просто. Мол, чего тут непонятного — все они таковы, холостые мужики: заморочил девке голову, а увидел, что будет ребенок, — удрал.

Одна Мария знала, что это не так. Она же не успела сказать Михаилу о беременности… Она по винила Михаила ни в чем и не жаловалась на судьбу. Причиной, заставившей его бежать из города, Мария считала какие-то неведомые ей события, грозившие Михаилу очень серьезной опасностью. А события эти могли быть последствием прошлого. Она сопоставила историю, поведанную Михаилом в тот далекий зимний вечер, когда первый раз пригласила его к себе, и свою поездку в Москву, к матери друга Михаила. Вспомнилось странное впечатление, оставшееся от поездки.

Михаил был в плену, бежал, служил в армии под чужой фамилией. Друг, которого Михаил считал погибшим, оказался живым и сделался бандитом. Наконец, она знала, что Михаил кое в чем врал ей. Например, насчет жилья.

Мария складывала все вместе, и получалась зловещая сеть, в которую, вероятно, и попал Михаил. Во всяком случае, она не сомневалась, что дело связано с уголовным миром. Сознание этого отравляло воспоминание обо всем хорошем, что принесла ей любовь Михаила, но его она любила по-прежнему. С сожалением перестала она носить подаренный им медальон. Однажды хотела даже выбросить — ведь эта вещь была ворованная, мать Мишиного друга отказалась ее принять. Но, поколебавшись, Мария спрятала медальон в старую сумочку, которой давно но пользовалась, — с глаз подальше. Все-таки это была единственная память о Михаиле. Для себя она твердо решила: вернется — примет его и не упрекнет ни словом. Если, конечно, он не преступник…

Заботы о сыне отодвинули в сторону все другие мысли, Мария понемногу окончательно пришла в себя. И вдруг одно непонятное происшествие вновь нарушило покой.

Мария так рассказывала Лене Солодовниковой:

— Понимаешь, до сих пор руки дрожат, не могу успокоиться… Вот слушай но порядку. Сегодня утром я повезла Сашку в консультацию. Что-то у него с желудочком неладно. Коляску оставила в скверике, против входа, ну, ты же знаешь… Все так делают… Пробыли мы у доктора полчаса, не больше, ничего страшного у Сашки не оказалось, просто перекормила. Выхожу, держу его одной рукой, а другой клеенку в коляске поправляю. Разгладила ладонью — кирпичик какой-то под клеенкой. Отвернула — представляешь, что оказалось? Пачка денег. Новенькие, в упаковке. Под ленточку вложена записка. Всего несколько слов. «Ваш друг передает вам привет и просит принять подарок». Почерк не Мишин… Ты знаешь, Ленка, у меня прямо сердце оборвалось. Думаю: ну вот, дождалась. Их там, наверно, целая шайка. Награбили, и он мне от своей доли прислал. Даже не хотела Сашку в коляску класть после этих денег. Иду и думаю: что же делать? Деньги у меня в сумке, и будто я сама воровка. Куда их девать? Пошла в милицию. Ну, конечно, расспросы, допросы. А что я могла им сказать? Говорят, не можете ли вы предположить, кто подкинул эти деньги. Говорю, нет. Не буду же я замешивать Михаила. А потом они сами в конце концов соображать должны, им же о его пропаже известно. В общем не стала я ничего предполагать. Говорю, возьмите эти деньги, а сказать мне больше нечего. Составили протокол, и я ушла.

Мария недаром считала Лену фантазеркой. Выслушав, она спросила таинственным шепотом:

— А записка? Надеюсь, ты ее не отдала?

Мария вздохнула.

— Конечно не отдала. — Она вынула из сумочки записку.

Подруги долго рассматривали ее, даже на свет. Начитанная Лена высказала догадку, что, может быть, на бумаге есть тайнопись, и предложила прогладить горячим утюгом. Это было очень смешно, и Мария сказала с грустной улыбкой:

— Ленка, Ленка, какая же ты девчонка…

Однако отговаривать ее не стала и сама включила стоявший на подоконнике электрический утюг.

Пылкое воображение обмануло Лену: на бумаге, кроме чернильных букв, ничего не было, и Мария спрятала чуть поджарившуюся, ставшую ломкой записку в сумочку.

Лена спросила:

— И все? И дальше ничего?

— А что же еще? Думаю, как же они меня разыскали? Ну, положим, Михаил адрес знает. Но ведь на дом ко мне не пришли. Значит, следили, выбирали удобный момент. От самого дома следили… Ужасно неприятно… И откуда узнали, что я дома сижу, в декрете? Значит, справлялись на работе. Пошла в парк. Там, как всегда, крики, шуточки: «Покажи-ка шофера Сашку». А мне не до шуток. Спрашиваю у Нины, у новенькой, не интересовался ли кто мной. Сказала, звонил мужской голос, спросил по имени. Нина ответила, что меня нет, в декретном отпуске, и поинтересовалась, кто спрашивает. Ответил: знакомый. А какой там знакомый… Прямо не знаю, что делать. Хоть на улицу не выходи.

— Да что ты, Маша? — воскликнула Лена. — Не хватало еще — в родном городе жить и бояться.

— Я и не боюсь, — сказала Мария. — Просто неприятно. Один раз подбросили — могут и еще.

Они условились, что Лена пока поживет у Марии.

Павел признался Надежде, что Мария понравилась ему. И это была правда. Он сразу узнал ее по описанию Надежды. Необыкновенно свежий цвет лица. И очень женственная. Ему неизвестно, какая она была прежде, но сейчас просто хороша, ничего не скажешь.

Не опуская ни единого штриха, Павел начал рассказывать, как нашел Марию, как дежурил возле ее дома, следовал но пятам до детской консультации.

— При чем здесь детская консультация? — перебил Надежда.

— Фу, черт, забыл, — спохватился Павел. — У нее же ребенок, сын. Четыре месяца.

Понадобилось подождать немного, чтобы дать Надежде переварить эту новость. Павлу еще не приходилось наблюдать, каким образом проявляется у Надежды радость. Но сейчас выражение лица у него было приблизительно такое, как в тот момент, когда он держал в руках рацию. Это было похоже на тихое ликование. Он сказал:

— Это мой сын, Паша.

Павлу оставалось только поздравить, что он и сделал.

— Ну, дальше, — попросил Надежда.

А дальше Павел поведал довольно грустную для Надежды историю. Как были положены в коляску деньги, как Мария обнаружила их, что с нею сделалось после этого и как она, не раздумывая, отправилась прямо в милицию.

И опять пришлось сделать перерыв, еще более долгий. Отчет Павла походил на процесс закалки: сначала металл раскаляют докрасна, а потом бросают в холодную воду.

Ни один из оттенков в смене чувств, владевших Надеждой, не ускользнул от внимания Павла.

— Продолжай.

— Больше я ее не видел. То есть, конечно, дождался, пока не вышла из милиции, проводил немножко, вижу, топает до дому, и отстал. Разузнал кое-что о Дембовиче, да не стоит сейчас говорить…

— Брось-ка ты, психолог, — мрачно сказал Надежда.

— В общем помер Дембович, вот что. Сгорел вместе с домом.

— Как узнал?

— От таксиста. Соседи сказали, какая-то старуха на пепелище два раза приходила. Скорей всего, Эмма.

— Больше некому. — Задумавшись, Надежда машинально мял папиросу, пока из нее не высыпался табак. — А Эмму, значит, не взяли… Черт, неужели зря я порол горячку?

С того дня Надежда редко разговаривал с Павлом по душам. Вечерами он читал книги, которые брал у хозяина. В хорошую погоду ходили на ту сторону купаться.

Павел по настоянию Надежды поступил на курсы шоферов и занимался каждый день с утра до обеда. Надежда правильно рассудил, что Павлу надо иметь крепкую профессию, — не работать же всю жизнь грузчиком или экспедитором в пекарне. Сам он тоже с великим удовольствием сел бы снова за руль, но опасался это делать: если его ищут, то в первую очередь среди шоферов.

Надежда попросил Павла завязывать знакомства с железнодорожниками, с военными, с речниками. И свободную от занятий половину дня не велел болтаться без дела. Надо ходить по ресторанам, на вокзал, на пристань, ездить за город подальше. Смотреть, какие грузы проходят, особое внимание обращать на воинские части, вооружение. Все это пригодится, а кроме того, общение с людьми полезно, так сказать, для общего развития.