Солдаты невидимых сражений - Страница 3

— …Итак, современники, петербургский период российской истории кончается. Как баснословно он начался, так баснословно кончается на наших глазах… Петрограду быть пусту. В петровском парадизе, в николаевском аду горячего до слез хлебнула российская Федора! Но в аду все-таки жарко. Жарче, чем в бане. Теперь, — обвел он рукой зал, — этот ад замерзает без дров и обращается в белую пустыню. Замирает петербургская жизнь. Но даже и теперь, сидя в нетопленой горнице, на голодном пайке, без хлеба, без картошки, я не могу, не хочу, подобно другим, терзать свои пышные седые кудри (он похлопал себя по лысой голове) и вопить благим матом: «Погибла, погибла Россия!..» Ибо я все-таки чувствую, своим обывательским сердцем, самой печенкой своей ощущаю: Россия не погибла!.. Петербург погибает, но Россия не погибла. Живуча как кошка Россия. Как гигантская кошка допотопного пещерного периода. Не погибла Россия! — с увлечением воскликнул плотненький оптимист. — Ничего, братцы, худшее прошло!.. Вильгельм и немцы хотят нас доконать — не выйдет! Не обманывайтесь, современники, — листья и ветви российского дерева увяли, засохли, валятся вниз. Но корень жив. Грубая это будет государственность, мужицки-экономная, лишенная ненужных украшений, но — государственность!..

— С большевиками, профессор, или без оных? — раздался вдруг сухой насмешливый голос откуда-то сбоку от меня, но я не успел разглядеть в ту минуту его обладателя.

— Ну, господа… Ну, миленькие… без политики, без политики!

Это кругленький и бритый, на редкость подвижной как ртуть, директор кабаре озабоченно напомнил своим друзьям об обещании, которое они, очевидно, ему дали в свое время, но которое едва ли могли сдержать.

— За искусство, господа! Долой политику! За это — обещаю, господа, сюрприз… Сюда, сюда, голуба! — вывел он на середину зала очередную знаменитость: это был Игорь Северянин.

— «Поэза строгой точности» — таково название, — провозгласил певуче поэт.

— Поставьте перед ним жирандоли! Пусть они будут факелами его души!

Северянин, улыбаясь, взял в руки по бронзовому подсвечнику и, размахивая ими, стал читать нараспев:

Не успел он закончить свое стихотворное выступление, как разыгрался маленький, но показательный для этих «аполитичных» людей скандал.

— Стыдно! Русской интеллигенции стыдно за вас! — раздался чей-то женский голос в противоположном конце зала.

И оттуда же — хмельной и насмешливый:

— Фу-ты ну-ты! Ин-тел-лигенция, ишь!

— Фигляры вы, господа. Дряблые эгоисты! — истерически продолжала поэтесса из кадетской газеты. — Из дикарей, из руссо-монголов в боги не прыгнешь… У нас, по-вашему, политика недостойна внимания поэта? Ах вот как? Но Ламартин, господа, немножко иначе рассуждал, иначе вел себя во Франции, в сорок восьмом году.

— Правильно, Зинаида Николаевна, правильно! — поддержал ее знакомый уже, сухой и резкий голос человека, иронически вопрошавший ранее профессора, за какую он русскую государственность: «С большевиками или без оных».

Голос этот прозвучал вблизи от меня. Я повел головой в ту сторону и сразу же узнал Сереброва: опираясь на палку, стоял желтоволосый, коротко остриженный, сухопарый человек в пушистом светлом кашне, один конец которого был перекинут небрежно через плечо. На какую-то долю секунды взгляды наши встретились, и я увидел серые, прищуренные глаза, внимательно всматривавшиеся в поэтессу-скандалистку. И рядом с Серебровым — другого человека: с круглым бритым лицом актерского типа, с ямочками на щеках, с коротким тупым носом и пухлой, словно ужаленной, верхней губой. Я с волнением подумал, знают ли уже  н а ш и о том, что он здесь?.. И я досадовал, потому что не успел заметить, когда и с кем он появился в «Привале».

— Кто вы? — разорялась между тем истеричная контрреволюционная поэтесса. — Жалкие вы болтуны… Болтуны в тогах на немытом теле! И на что вы России? Ей куда нужней сейчас пять русских генералов. Да, да, да!

— Господа, господа… я убедительно прошу вас прекратить всякую политику! — взмолился опять незадачливый хозяин кабаре. — Одну минуточку, господа… Сообщение, достойное вашего трезвого внимания… Честное слово! — старался он привлечь внимание к своей персоне. — Заморские журналисты любят русское искусство. Нашему «Привалу» доставлены подарки. Консервы, лепешки и вино! Минуточку, господа! Через четверть часа это все поступит в продажу.

Шумные веселые выкрики были ему ответом. К нему подбежали и стали качать.

…Неподалеку от меня за круглым столиком какой-то худосочный, с седыми космами литератор, почтительно присев на кончик стула, просил снисходительно улыбающегося человека с тупым носом послушать его «лирическое стихотворение в прозе» о России. Я не меньше, чем этот жалкий пиит, жаждал, чтобы иностранец оказал ему побольше внимания. У меня были на то свои причины.

Человек с седыми космами загробным голосом стал нести какой-то бред о деревенском воскресшем боге, о неприкаянной родине и так далее. Но не успел он закончить своей духовной исповеди, как на пороге зала показались трое людей, не из числа обычных посетителей «Привала комедиантов», но лично мною с нетерпением ожидавшихся.

— Чекисты!.. — выкрикнул кто-то, и воцарилась мгновенная тишина.

В зал вошел хорошо знакомый мне по ВЧК, а раньше по работе в партийной организации Александро-Невского района Никита Денисов в сопровождении двух красногвардейцев.

— Граждане, спокойствие! — сказал Денисов. — Прошу всех остаться на своих местах. Проверка документов, ничего больше. Каждый сможет заниматься потом своим делом.

— А у кого нет при себе документов? — заблаговременно был задан вопрос.

— Вашу личность смогут удостоверить ваши товарищи, — последовало тотчас же успокоительное разъяснение Денисова.

И он занялся тем, для чего был послан сюда.

С момента его появления я уже не спускал глаз с соседнего столика, за которым сидел Серебров. Я не заметил ни волнения, ни тем более тревоги в его лице. Точно так же держался и его спутник. Не знаю, было ли это результатом нетерпения, обнаруженного Денисовым, или наши столики ближе других были к тому месту, откуда начал он проверку, но чекистский наряд через минуту-другую очутился рядом со мною и Серебровым. Серебров поднялся со стула, положил на столик трость, которая была у него в руках, и вынул из бокового кармана пиджака кожаный бумажник, в котором, очевидно, находились его документы. Не двигаясь с места, его сосед, продолжая попивать мелкими глотками рислинг, снял трость со стола и поставил ее сбоку от себя.

— Ваш?.. Ваш? — следовали с короткими интервалами обращения Денисова к сидящим в зале. — Ваш?.. — протянул он руку к документу моей спутницы и через несколько секунд повторил тот же вопрос, бесстрастно пробегая глазами мой партийный билет. — Ваш, гражданин? — шагнул он к Сереброву.

— Член Всероссийского учредительного собрания, — демонстративно громко отрекомендовался тот.

— Отойдите в сторону, — озадачив его, сказал Никита Денисов и обратился к иностранцу: — Ваш документ?

Не меняя позы, но улыбнувшись приветливо, человек с актерской физиономией произнес:

— Подданный его величества короля Англии и Великобритании Эркварт. Сотрудник газеты «Таймс».

— Так… По постановлению Всероссийской чрезвычайной комиссии вы арестованы.

Гул изумления и любопытства прошел по залу.

— Это смешно, господин комиссар, — подпрыгнули вверх белесые широкие брови Эркварта.

— Встаньте! — скомандовал Денисов.

— Хорошо… Но где же предписание?

— Вот, — вынул Денисов зеленый ордер из-за обшлага шинели. — Ордер на арест гражданина Эркварта. Подпись товарища Дзержинского. Достаточно?

— О нет! — усмехнулся иностранец, отстраняя рукой зеленую бумажку.