Солдаты невидимых сражений - Страница 2

— С «Фаустом» знакомы, ишь! — отозвался Корнев. — И я… Маракую малость по-басурмански. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей будут. Ох, голосистей! «Ах ты птица райская, дребезда золотоперая…» — повел он было снова свою стихотворную речь, но тут же оборвал ее зло и хмуро: — Ограбил ваш, вот что!

— А почему думаете, что наш? — насторожился Феликс Эдмундович. — А если просто бандит?

— Хвалился, антихрист. По приказу, говорит, Совета Народных Комиссаров и самой Чрезвычайки. Ух, дьявол-человек… Вихрь с пистолетом!

Дзержинский прервал Корнева:

— Хотите изложить вашу жалобу в письменной форме? Прошу вас. Дело тут не в официальности, товарищ Корнев, не в канцелярщине. Вы изложите все, как было. Опишите приметы грабителя. Вы облегчите тем самым работу наших следователей.

Признаться, мне казалось, что такое предложение должно было создать непреодолимые трудности для поэтического нрава этого самобытного олонецкого мужика, но я еще больше удивился, когда Феликс Эдмундович серьезно, без тени усмешки добавил:

— Для вас, я думаю, товарищ Корнев, это не составит большого труда: вы ведь кончили с блеском юридический факультет. Правда, вы, говорят, увлекались международным правом, а не уголовным…

— Откуда вы знаете, Феликс Эдмундович, эти подробности? — заинтересовался я, когда мы остались одни.

— Ознакомьтесь, Кузин, с материалами Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, — ответил он. — Обратитесь к историку Щеголеву. В разделе «Распутиниада» вы найдете рассказы дворцовых люден о том, что искали преемников убитому Распутину, и в перечне их наряду с каким-нибудь старцем Мардарием вы найдете и нашего фиглярничающего поэта.

Надо сказать, что Корнев весьма по-деловому отнесся к сделанному ему предложению: присев к столу, он довольно быстро написал подробное заявление об обстоятельствах грабежа, жертвой которого стал, тщательно перечислил вещи, отобранные у него грабителем, и точно нарисовал его приметы. Однако в перечне похищенных вещей отсутствовали «иконы древние» и «письмена радонежские», о которых он лукаво упоминал полчаса назад, потому что… не могли же эти предметы находиться в момент грабежа в отдельном кабинете ресторана «Медведь», где произошло ограбление!.. Виновник его, проходимец и жулик, некий князь Эболи, вкупе с другим проходимцем, бывшим летчиком, произвел обыск у веселившейся компании, забрал ценности и деньги, заявив, что уполномочен на то комиссией Дзержинского. В доказательство был предъявлен подложный мандат на бланке ВЧК. Летчик пребывал еще на свободе, а князь Эболи со вчерашнего дня находился уже под арестом. Из кого состояла ограбленная им компания, Эболи, по его словам, не имел представления; он помнил только, что среди жертв грабежа находился какой-то иностранец, хорошо говоривший по-русски, — вероятнее всего, англичанин. В заявлении Корнева этот иностранец не был почему-то упомянут, но я, пользуясь показаниями князя Эболи, осведомился у Корнева, не было ли с ними иностранца? Оказалось, что это Эркварт — корреспондент английской прессы, несколько лет уже проживающий в России. Мы имели все основания особо интересоваться этой личностью, а встреча его в ресторане «Медведь» с правым эсером Серебровым, одним из ближайших друзей известного террориста Савинкова (Серебров упоминался в заявлении поэта), могла сегодня говорить нам уже о многом: Викентий Константинович Серебров — это и был тот человек, которому должна была отнести карту Петрограда задержанная на улице девушка.

Надо было действовать осторожно, чтобы узнать больше, чем мы уже знали, но и решительно, чтобы предотвратить опасность, которая, по всей видимости, быстро назревала.

— Придется вам вечером побывать в «Привале комедиантов», — сказал мне Дзержинский. — А оттуда, если это увенчается успехом, немедленно приходите сюда. Я поручаю вам первый допрос.

И он пояснил мне, что́ именно должно увенчаться успехом.

В тот же вечер я посетил «Привал комедиантов». Это популярное литературно-художественное кабаре занимало огромный подвал на углу Мойки и Марсова поля. Кстати сказать, в этом же доме жил известный писатель Леонид Андреев, редко баловавший своим присутствием место сборища всей столичной богемы.

Тусклый свет почти не освещал центральную черно-красно-золотую залу росписи художника Судейкина. Бистро́ было расписано удивительными парижскими фресками Бориса Григорьева, смежный зал декорировал художник Яковлев. Старинная мебель, парча, деревянные статуи из древних церквей в сочетании с кривыми лесенками, сводчатым низким потолком, причудливыми средневековыми уголками и неожиданными таинственными коридорчиками — все это должно было настраивать посетителя на особый лад отрешенности от привычных условий жизни — будничной и незатейливой. В глубине помещения находилась эстрада и перед нею — несколько рядов кресел и столики разнообразной формы.

Я не без любопытства осматривал кабачок, в котором давно не был. Все его убранство сохранилось и после революции, но дыхание оскудения чувствовалось всюду. Роскошная обивка мебели заметно пообтрепалась, позолота расписных стен осыпалась, электрические лампочки раздражающе мигали, поэтому подвал освещался дополнительно толстыми восковыми свечами, быстро оплывавшими в подсвечниках. В каминах лениво горели мокрые дрова, и сырость, уже не сдерживаемая былым жаром печей, вступила в свои права: стены были влажные, плаксивые. На многих посетителях «Привала» была теплая, внакидку, верхняя одежда, а некоторые из тех, что оставались во фраках, предпочли тем не менее валенки франтовским штиблетам. Транспарант над эстрадой таил в себе сейчас, в дни бури политических страстей, исторических событий, крушения старой и рождения новой России, явную иронию над своим автором и его последователями:

Это были слова из гимна «Привала комедиантов», неоднократно распеваемого в течение вечера. А припев был такой:

Текст этого гимна безрассудства и нарочито инфантильная музыка к нему принадлежали перу известного поэта, одного из талантливейших представителей дореволюционной литературы, отличного переводчика и безупречного знатока театра. Вообще, среди постоянных посетителей этого кабаре было немало таких знаменитостей, и возможность увидеть их всех вместе, завести с ними знакомство привлекала многих в «Привал комедиантов».

Я и моя спутница, журналистка из «Известий», заняли один из маленьких столиков и, затерявшись, как мне казалось, среди многочисленных посетителей (была суббота), с интересом наблюдали разноликих «комедиантов».

На эстраде, не обращая ни на кого внимания, группа актеров заканчивала репетицию «Зеленого попугая» Артура Шницлера. Потом эту группку лицедеев сменила, при всеобщем оживлении, исполнительница злободневных частушек. Увы, это не была обычная эстрадная певица, подвизавшаяся ранее на подмостках «Аквариума» или «Буффа», — с частушками выступала достаточно известная Петербургу оперная актриса:

Вслед за ней появился на эстраде толстенький пожилой человек в старомодном пенсне, с округлыми, плотными, словно раздутыми двусторонним флюсом, румяными щеками, пушистыми усами и седой испанской бородкой. В ученом академическом мире его считали газетчиком, в либерально-народнических газетах он слыл ученым. Он произнес речь следующего содержания: