Солдатская школа
(Рассказы) - Страница 8

И Никин папа тоже нагнулся рядом с ним.

— Не волнуйтесь. Спокойно. Спокойно, — сказал он.

Ника взглянул на экран и ахнул: там, где только что была одна светлая точка, теперь всё пестрело точками и пятнами. Ну и путаница началась на экране! Пятна и пятнышки мерцали повсюду, и среди них уже не отыскать было ту первую светящуюся точку.

— Папа… — начал было Ника, но отец взял его за плечи и легонько подтолкнул к выходу.

— Иди, иди, — сказал он, — сейчас не до твоих вопросов. Сейчас начнётся самое трудное. Иди.

Ника вышел на улицу, но не пошёл домой, а присел на землю, тут же, возле станции.

Ему не терпелось узнать, что же случилось.

Может быть, испортилась станция?

Или напутал что-нибудь солдат-оператор?

А может быть, летит сразу много самолётов?

Ждал он долго.

Наконец узкая дверь открылась и появился отец.

— Ну вот, — сказал он, — теперь ты видел, как маскируются самолёты.

Ника удивился. Он и не подозревал, что самолёты в небе могут маскироваться.

— Как? — спросил он.

— А ты думаешь, — сказал папа, — самолёт противника будет лететь и спокойненько ждать, когда мы его обнаружим? Как бы не так! Конечно, он постарается, чтобы мы подольше не заметили его. Постарается сбить нас с толку, запутать, ослепить станцию. Для этого придуманы разные способы. Вот один, самый простой. Ты видел когда-нибудь станиолевые ленты? Ну, серебряные шоколадные обёртки видел? Так вот: летит самолёт и выбрасывает за собой такие серебряные ленты. Десятки, сотни лент! А лучи станции отражаются от них. И на экране получается путаница, неразбериха. Попробуй отыщи самолёт! Для этого нужно быть очень опытным оператором…

— Значит, это был вражеский самолёт? — заволновался Ника.

— Нет, — рассмеялся папа, — конечно, нет. Это была просто тренировка. Ведь мы должны быть готовы ко всяким неожиданностям и хитростям, правда?

— Правда, — сказал Ника, а сам подумал: «Вот так серебряные бумажки!»

Ника проснулся и увидел: отец сидит и натягивает сапоги.

В комнате было светло, и Ника не мог понять: то ли ещё ночь, то ли уже утро.

Он тоже сел.

— Спи, спи, — сказал отец, — ещё рано. Тревогу объявили.

Тревога!

Значит, что-то произошло, что-то случилось! Первый раз при Нике здесь объявляли тревогу.

— Папа! — сказал он. — Можно, я пойду с тобой? Можно? Папа, ну пожалуйста.

— Нет, Ника, — серьёзно ответил отец. — Нет.

И Ника сразу понял, что просить бесполезно. Он снова лёг и зажмурил глаза.

Он слышал, как кто-то, громко топая, пробежал мимо дома.

Потом хлопнула дверь за отцом — и стало тихо.

Утром, когда Ника проснулся, отец ещё не возвращался.

Ника торопливо позавтракал и побежал на улицу.

На фоне неба вращались антенны радиолокаторов. Возле казармы и возле клуба было пустынно. Только около столовой солдат в линялой гимнастёрке рубил дрова.

Ника подошёл к нему.

— Что, хлопец, скучаешь? — спросил солдат. — А наши работают. Всё утро за шариком охотятся.

— За каким шариком? — спросил Ника.

— За обыкновенным, за воздушным… Понимаешь, кое-кто за границей очень бы хотел сфотографировать наши аэродромы, наши заводы и наши фабрики. Да, кстати, и нашу станцию — тоже. А как это сделать? Не больно-то просто. Ну вот и придумали— запустят воздушный шар повыше, этак километров на двадцать. А на нём всякие хитрые приборы и аппараты установят. Особые, ясное дело, аппараты, которые и снимать издалека, с высоты могут, и снимки на землю передавать. Шар летит — аппарат всё высматривает. Ясно?

— Ясно, — сказал Ника.

Опять получалось, как с пограничниками. До сих пор он думал, что шпион обязательно должен красться через границу тёмной дождливой ночью. А оказывается, даже воздушный шар может быть шпионом.

Солдат наколол дров и ушёл на кухню.

А Ника опять остался один. Всем было не до него.

Все были заняты серьёзным делом. И тогда он решил, что ему тоже надо заняться делом.

Он вернулся домой, достал альбом и стал рисовать станцию с антенной, похожей на антенну телевизора, и воздушный шар высоко в небе, и своего папу с полевой сумкой на боку.

Потом он подумал и пририсовал шару уши и рот, полный острых зубов, и маленькие злые глазки.

Он хотел нарисовать ещё землю и заводы с высокими красными трубами, и фабрики, к которым пробирается шар-шпион… Но тут в передней загремели знакомые шаги.

— Тра-та-та, тра-та-та, открывайте ворота! — проговорил отец громким голосом. Он был в весёлом настроении.

— Сбили шарик, да? — спросил Ника.

— Ого! Да ты всё уже знаешь! — удивился папа. — Может, и рассказывать не надо?

— Нет, рассказывай! Рассказывай!

— Ну, хорошо, слушай. Мы обнаружили этот шар ещё до того, как он пересёк границу. И всё время следили за ним. И наши истребители всё время стояли на аэродроме, готовые взлететь и сбить этот шар. А он будто дразнил нас — то приближался к границе, то опять удалялся. Шар ведь не самолёт. Есть ветер — он летит. Нет ветра — висит неподвижно. Повис у самой границы — ни туда, ни сюда. Застыла точка на экране и стоит на одном месте. А мы глаз с неё не спускаем. И так час, второй, третий. Ну, а потом всё-таки шар пересёк границу, и тогда сразу поднялись наши истребители и прихлопнули его. Вот так-то.

Отец взъерошил Никины волосы и засмеялся. Но глаза у него были усталыми. Это Ника заметил точно.

Однажды в субботу Ника отправился гулять один: мама стирала, а папа ушёл на командный пункт.

Ника поднялся на бугор, спустился и тут наткнулся на целые заросли черники. Он лёг на живот и стал есть ягоды. Первый раз в жизни он видел так много ягод.

Он переползал от куста к кусту, и вдруг прямо перед ним возникли солдатские сапоги. Ника поднял голову и увидел рядового Терентьева.

— Батя твой волнуется, куда ты делся, — сказал Терентьев. — Велел пойти поискать. А ты витаминами, значит, питаешься?

Он лёг рядом с Никой и тоже принялся за ягоды.

— Спешить нам некуда. Верно? — Он подмигнул Нике.

Скоро они наелись ягод и лежали, раскинув руки, глядя в небо.

— Летом здесь ничего, жить можно, — сказал Терентьев, — а вот зимой… Зимой полярная ночь наступает, темно, бураны, метели, носа из казармы не высунешь. Бывает, так занесёт, что и дверь утром не открыть. Помню, был как-то случай — в буран антенну попортило. Чинить надо. А ветер такой — никто лезть не решается. «Ну, — говорит тогда командир, — давай, Терентьев, на тебя вся надежда». Что делать — полез.

Терентьев помолчал. Ника повернулся и приподнялся на локте.

— А дальше? — нетерпеливо спросил он.

— Дальше? Что дальше? Починил, конечно.

Терентьев посмотрел на часы.

— Пора, однако, — сказал он. — Обед скоро.

…Возле казармы солдаты разгружали уголь. Видно, работали они уже давно: лица у всех были чёрными от угольной пыли, а гимнастёрки— мокрыми от пота. И у Никиного отца и фуражка, и гимнастёрка, и зелёные погоны — всё тоже было припорошено мелкой угольной пылью.

— Ну что? — сказал он Терентьеву. — А ещё подольше вы не могли? Вам лишь бы не работать…

— Товарищ старший лейтенант, — своим жалобным голосом проговорил Терентьев, — не могу я быстро… Вы же знаете — нога у меня…

— Ох, Терентьев, Терентьев, вечно вы себе болезни находите… И зимой, когда антенну надо было чинить, вы тоже срочно заболели…