Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2) - Страница 9

И по крошечной паузе, которую сделал Барабанов перед тем, как сказать "нет", понял: ссылался! Ссылался потому, что был пьян; в трезвом виде он слишком военный человек, чтобы пойти на это.

- В ответ на возражения Тараховского обзывали его трусом?

- Не помню, - сказал Барабанов. Потом посмотрел в глаза Серпилину и сказал: - Обзывал.

Встретясь глазами с Барабановым и очутившись во власти пришедшей в голову неожиданной мысли, Серпилин подошел к столу и, перевернув свой лежавший на столе блокнот, пододвинул его к Барабанову.

- Садитесь за стол и пишите.

- Что писать, товарищ генерал? - спросил Барабанов, беря карандаш багровыми, опухшими пальцами.

"Обморозил сегодня ночью", - мельком подумал Серпилин, взглянув на эти пальцы.

По лицу Барабанова видел: думает, что ему предстоит сейчас писать объяснение на имя командира дивизии; ему и в голову не приходит, что речь идет совсем о другом.

- Пишите лично, своей рукой, похоронную жене Тараховского. Пишите, как вы убили ее мужа... Ей и пятерым ее детям... Что смотрите на меня?

Но Барабанов продолжал молчать и смотреть в лицо Серпилину, с силой сжимая карандаш в своих обмороженных пальцах.

То, что сказал ему Серпилин, было невероятно, не лезло ни в какие ворота.

- Как же так - написать, что я убил? Что я. Петрушка, что ли? Лучше трибунал, что хотите, - наконец сказал сильно побледневший Барабанов.

Но Серпилин, которому мысль - заставить Барабанова лично написать письмо жене убитого - пришла совершенно внезапно, не собирался отказываться от нее. Мысль была жестокая, но справедливая.

- Не могу я написать, что я его убил, товарищ генерал, - побледнев еще больше, повторил Барабанов.

Лицо Серпилина оставалось спокойным, и от этого Барабанову стало еще страшнее.

- Я не требую, чтобы вы писали именно эти слова, - помолчав, сказал Серпилин. - Вы просто опишите его жене, - он пододвинул по столу к Барабанову выписку из послужного списка Тараховского, - и детям все, как было. А они уж сами сделают вывод, кто его убил, вы или немцы, если честно напишете... Что смотрите на меня?.. Я не шучу.

Барабанов инстинктивно придвинул к себе документы Тараховского, увидел графу "семейное положение" и, вдруг почувствовав, как у него темнеет в глазах, выпустил из пальцев карандаш и поднялся. Грубый и сильный человек, он был близок к обмороку от испытанного душевного потрясения.

- Товарищ генерал, даю вам честное слово, я напишу, но разрешите поехать к себе в полк, не могу при вас... - сказал Барабанов мертвым голосом.

- Не можете, - сказал Серпилин, - а по делу надо было бы вас заставить не только вдове комбата написать, а и семьям тех солдат, которых вы ни за понюшку табаку загубили. Уже звонили из медсанбата, докладывали, что трое умерли. - Он пригасил свой вновь вспыхнувший гневом голос. - Можете идти.

Барабанов откозырял непослушной, ватной рукой и пошел к двери, но у самой двери повернулся.

- А что потом с письмом? - растерянно спросил он. До сих пор он думал только о том, как будет писать это письмо; мысль - что потом? - пришла ему в голову лишь теперь.

- Пошлем ей, - сказал Серпилин.

- Да разве можно в тыл такое письмо? - крикнул Барабанов.

- А что ж, - сказал Серпилин, - вы будете творить тут у всех на глазах такие дела, а там, в тылу, никто ничего не должен знать об этом?

Несмотря на все свое волнение, Серпилин знал, конечно, что никакая военная цензура не пропустит в тыл такое письмо, да и, не будь цензуры, он сам бы не отправил: это было невозможно.

Но Барабанов все равно должен был написать это письмо.

- Идите, у меня все!

Барабанов молча повернулся и вышел.

3

Когда в десятом часу Серпилин доложил по телефону командующему об отстранении Барабанова, Батюк горестно выругался, согласился с отстранением командира полка впредь до разбора дела и оборвал разговор, сказав, что сейчас у него будут гости; он сам позвонит после их отъезда.

"Наверное, командующий фронтом приехал", - подумал Серпилин и вызвал к себе Пикина.

После того как Сталинградский фронт в декабре остановил и разбил под Котельниковом шедшую на выручку Паулюсу армейскую группу Гота и пошел дальше к Ростову, в армиях, окружавших Сталинград, началась подготовка к штурму. Операция предполагалась с решительным исходом, все войска были объединены в одних руках, подчинены Донскому фронту, и на фронте сидели представители Ставки.

У Серпилина, как и в большинстве дивизий, был свой план боев местного значения, которые предстояло провести, чтобы улучшить исходное положение перед общим наступлением.

Треклятым Бугром, где разыгралась сегодняшняя драма, предполагалось заняться через три-четыре дня, но Левашов прав: после случившегося в первую очередь надо покончить именно с этим Бугром. Теперь в этом есть не только тактическая, но и психологическая потребность.

- Ну, что скажешь, Геннадий Николаевич? - спросил Серпилин, когда злой, невыспавшийся Пикин появился у него в землянке со своей вечной папкой под мышкой.

- Барабанов - стервец! А Тараховский - размазня, был о нем лучшего мнения.

- Полегче о мертвых.

- Ничего, с того света не услышит! - непримиримо сказал Пикин. - Обязан был взять трубку и доложить: командир полка пьян и толкает меня на авантюру!

- Верно, Геннадий Николаевич. Верно, и, казалось бы, чего проще. Но прежде чем других судить, иногда подумаешь: а если на самого себя в зеркало взглянуть?

- А я каждое утро, когда бреюсь, гляжусь! - сказал Пикин. По резкости его ответов чувствовалось, как он тяжело переживает случившееся, но у каждого своя натура.

- Ладно, оставим это, - сказал Серпилин. - На Тараховского все равно живой водой не брызнешь, а вот на его батальон, на полк? Что думаешь по этому поводу?

- Надо брать Бугор. Я потребность в огне уже при кинул, - сказал Пикин, открывая свою папку.

И Серпилин обрадовался, что они опять, как это ужо не раз случалось, порознь, не сговариваясь, пришли с начальником штаба к единому мнению.

Они около часа работали вдвоем, обдумывая предстоящий бой, потом Пикин ушел, а Серпилин уже собрался было прилечь на часок поспать, как вдруг затрещал телефон и Туманян доложил, что майор Барабанов застрелился у себя в землянке.

- Сейчас еду к вам, - сказал Серпилин и положил трубку.

Потом снова взял ее и позвонил в армию. Командующего не было на месте, начальника штаба тоже. В конце концов он дозвонился до члена Военного совета, бригадного комиссара Захарова.

- Слышал о ваших делах, - сказал Захаров.

- Это еще не все, - сказал Серпилин, преодолев желание сперва съездить в полк, а потом уже докладывать. - Барабанов застрелился. Еду в полк.

- Вот дурья башка! - охнул в трубку Захаров. - Как это случилось?

- Не знаю.

- А где Бережной?

Серпилин объяснил.

- Ладно, езжай в полк, - сказал Захаров. - Командующему сообщу, но он еще долго будет занят, а я приеду часа через два. Уже вернешься?

- Вернусь.

Всю дорогу в полк Серпилин ехал в машине молча, думая о том, что хотя Барабанова и не любили в полку, но то, что он застрелился, все равно произведет на людей тяжелое впечатление.

Он и теперь, после всего случившегося, не каялся в том, что приказал Барабанову писать это письмо. Он был виноват в другом - в том, что не поставил в свое время вопрос о снятии Барабанова с полка. Было ясно, что надо ставить, а он не поставил. С этого все и началось.

Он вошел в землянку Барабанова, ожидая увидеть там его тело. Но в землянке валялся на койке только черный полушубок Барабанова да на затоптанном валенками полу темнело пятно крови. Туманян доложил, что уже после того, как он позвонил, в Барабанове обнаружились признаки жизни и его увезли в медсанбат.

- Ну и что? - быстро спросил Серпилин.

- Еще не знаем.

Серпилин сел за стол и приказал соединить себя с медсанбатом. Держа в руке трубку и дожидаясь, когда его соединят, он смотрел на лежавший посреди стола недописанный лист бумаги.