Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2) - Страница 176

- А рапорт мне написал, что вполне. - Серпилин оглянулся.

Адъютант подумал, что он ищет, куда сесть, и подставил табуретку. Но Серпилин не сел.

- Сколько ему еще здесь положено быть? - кивнул он на Синцова, обращаясь к начальнику госпиталя.

- Не меньше двух недель при благоприятном ходе заживления.

- Ясно! А теперь вы, пожалуй, свободны, - сказал Серпилин начальнику госпиталя. - И вы, - кивнул он замполиту. - Не буду больше отрывать, занимайтесь своими делами. - Он отвернул рукав халата, посмотрел на часы и обратился к адъютанту: - Выедем через двадцать минут. До перекрестка возьмите у них для страховки "студебеккер", чтоб не сидеть, как по дороге сюда.

- Снег, как из бочки, валит, за всю зиму сразу. Дополнительные трудности создает, а то нам тех, что имеются, мало! - Это было первое, что Серпилин сказал Синцову, когда все вышли. - Ложись. Не делай при мне вид, что здоровый.

- Только что сами это сказали, товарищ командующий.

- Это я при врачах сказал, чтобы лишнее время тебя не держали. А выглядишь еще хреново.

- Если разрешите, все же сяду, - сказал Синцов, садясь на койку напротив опустившегося на табурет Серпилина.

Серпилин ничего не ответил, только кивнул.

- Рапорт твой получил. Мнение командира полка и нового командира вашей дивизии запросил и получил.

"Значит, уже назначили командира дивизии вместо Кузьмича, - подумал Синцов. - Интересно, кого. Наверное, все-таки Пикина".

- Мнения они неплохого. Считают, что в роли комбата, как говорится, нашел себя на войне. Но, трезво глядя, после такого ранения комбатом тебе не быть. Неразумно.

- Я не прошусь обратно в комбаты, товарищ командующий.

- Тогда легче, - сказал Серпилин. - И для тебя и для меня. Боялся, будешь проситься обратно в комбаты и придется отказать. Хотя и жаль - все же с начала войны, с первых синяков и шишек знакомы.

- Я на это не ссылался, товарищ командующий.

- Что не ссылался - оценил. В комбаты не вернешься, а другие варианты в штабе дивизии или в штабе армии возможны. Выздоровеешь - явишься. Решим. Если в штаб армии - сам решу, если в штаб дивизии - не только от меня, от комдива зависит.

- Полковник Пикин, правда, лично меня мало знает.

- А Пикин тут ни при чем, - сказал Серпилин. - Три дня назад Артемьева утвердили комдивом вашей Сто одиннадцатой.

- А Пикин? - невольно спросил Синцов.

- В штаб армии перешел, - сказал Серпилин, не объяснив кем.

Значит, Артемьев стал теперь комдивом, и напрашиваться туда к нему со своей одной рукой, по-родственному, немыслимо. Сразу, с одной фразы, как только Серпилин сказал про Артемьева, Синцов уже понял, что теперь в дивизию обратно не попросится. В другую - да, а в свою - нет.

- Все ясно, товарищ командующий. Как выпишут, с вашего разрешения, явлюсь.

Серпилин посмотрел на него и улыбнулся:

- Это как понять, что тебе все ясно? Значит, могу считать себя свободным? А если мне еще поговорить с тобой охота и временем, как ни странно, располагаю?

Синцов только улыбнулся в ответ.

- Да, - сказал Серпилин серьезно. - Не думал, когда ты явился ко мне в самую кашу под Могилевом с этим своим лохматым фотографом, что с течением времени вырастет из тебя комбат. А хотя солдатами не рождаются. В мирное время вырастить хорошего комбата нужно десять лет. Но у войны, как говорится, свои университеты, и не каждый отличник мирного времени их так проходит, как о нем заранее думали.

Серпилин замолчал, и в его глазах несколько секунд стояла какая-то другая мысль, далекая от того, с чего он начал.

- В общем, явишься, подыщем тебе дело, чтоб воевал и рос как офицер.

Говоря это, Серпилин про себя подумал, что такого человека, как Синцов, вполне можно взять в оперативный отдел армии. Человек грамотный, с боевым опытом, такого с уверенностью можно послать на передний край посмотреть и доложить обстановку. Тот, кто сам в прошлом командовал и знает, почем фунт лиха, подводит реже других. И до переднего края доберется, и очки не даст себе втереть, и где там, под огнем, в действительности лежит граница между желаемым и возможным, как правило, поймет и правдиво доложит. А что прохождение службы, судя по личному делу, после всех окружений заново с нуля начал, но сейчас молчит, не ловит случая пожаловаться, - это только в его пользу.

- А не приходила тебе в голову мысль, - снова вспомнив о Могилеве, спросил Серпилин, - вернуться к тому, с чего войну начинал?

- Не дай бог, товарищ командующий, вернуться к тому, с чего начинали, сказал Синцов. Хотя и понял, что Серпилин имеет в виду его работу в газете, но всколыхнувшиеся в душе воспоминания того времени почему-то вдруг заставили сказать эту тревожную и даже нелепую фразу.

Но Серпилина она не удивила.

- Возвращаться к тому, с чего начали, - об этом речи нет и не будет, сказал он. - Другой вопрос, сколько еще войны впереди? Гадать трудно, потому что хочется гадать в свою пользу. Но сколько бы еще ни воевать, а эта зима все равно - начало их конца. Так как тебя понять, - он вернулся к тому, с чего начал, - вкус к своей старой профессии совсем потерял или нет?

- Не знаю, - сказал Синцов. - Давно не думал над этим, и пока думать неохота.

- Неохота - не думай. А тот лохматый, что был с тобой, где он, не знаешь?

- Он погиб. Не выбрался тогда от нас.

- Так и выходит, - сказал Серпилин. - Про одного думаешь, что спасется, а про другого - что погибнет, а потом сплошь и рядом наоборот. Шмаков тогда все окружение прошел как истинный комиссар, а потом обратно в лекторскую группу взяли, полетел в Керчь свои лекции читать, и ногу бомбой оторвало. Теперь - пишет мне - по Свердловску на костылях шкандыбает, политэкономию читает.

- Батальонного комиссара Левашова в самую последнюю минуту боя убили, сказал Синцов. - Вот о ком никогда не думал, что умрет на моих глазах!

- Да, очень жаль его, - сказал Серпилин. - Посмертно Красным Знаменем наградили, а извещать об этом некого. Я его уважал, когда дивизией командовал. Прекрасный был политработник, несмотря на все свое сквернословие.

- Товарищ командующий, у вас есть еще три минуты меня выслушать?

Серпилин взглянул на часы.

- Даже пять.

- Я хотел вам сказать про Левашова. Он незадолго до смерти приходил ночью ко мне в батальон, делился. И раз он умер и больше никто этого не знает, я считаю, что обязан сказать вам об этом. Думаю, обязан, - еще раз повторил Синцов.

- А ты не крути вола за хвост. Давай сразу.

- Одного человека в нашей армии надо на чистую воду вывести, - сказал Синцов. - Заместителя начальника политотдела армии полкового комиссара Бастрюкова.

Услышав это, Серпилин поднял глаза на Синцова, и все те три или четыре минуты, что Синцов, торопясь уложиться, рассказывал ему о Бастрюкове, смотрел на него этими внимательными, неподвижными глазами, ничем не выражая своего отношения к услышанному. Потом спросил:

- Все?

- Все.

- Если считаешь достаточно существенным, напиши официально все, что мне сказал, в Военный совет армии.

- Я не думал писать, - сказал Синцов. - Я только решил рассказать вам.

- А я еще раз тебе повторяю: если считаешь достаточно существенным, напиши бумагу официально, - сказал Серпилин, и Синцов по его глазам понял, что он почему-то больше не хочет ни говорить об этом, ни произносить ни единого слова сверх этой дважды повторенной фразы.

Синцову даже показалось, что у Серпилина появился какой-то холодок в глазах. "Может быть, презирает меня? Считает это доносом?" - подумал он. И, как это бывало с ним в жизни, от мысли, что даже Серпилин мог не понять его и отказать ему в доверии, он внутренне сцепил зубы, уперся и упрямо сказал:

- Считаю существенным и напишу, чтоб не вышел сухим из воды.

И по вдруг прищурившимся, уже не холодным, а насмешливым глазам Серпилина понял, что тот не презирает его, а просто по каким-то причинам не хочет иметь личного, неофициального касательства к этому делу, предпочитает, чтобы оно шло своим бумажным ходом.