Солдатами не рождаются (Живые и мертвые, Книга 2) - Страница 14

"Ну что ж, - подумал Батюк, возвращаясь от мыслей о Барабанове к мыслям о Серпилине. - Пусть будет начальником штаба, если, конечно, утвердят".

Звонок из Москвы, в связи с которым Батюк вызвал Серпилина и приказал подготовить У-2, чтобы подкинуть Серпилина на аэродром, откуда шли самолеты в Москву, говорил, что Серпилина, скорей всего, утвердят. Были у него старые связи, были однокашники на высоких постах: если бы не так, то черта с два стали бы запрашивать из Генштаба о возможности отпустить на четверо суток в Москву командира дивизии по семейным обстоятельствам. Батюк сразу ответил: "Пусть едет". Да и сами семейные обстоятельства эти...

Подумав о семейных обстоятельствах Серпилина, Батюк окончательно решил, несмотря на барабановскую историю, разговаривать с Серпилиным по-хорошему. Люди есть люди. Сегодня семейные обстоятельства у него, а завтра и у тебя у самого могут быть...

Серпилин ожидал, что, когда он войдет и доложит командующему о своем прибытии, тот, как это обычно бывало с ним в гневе, привстанет, упрется в стол кулаками и, нагнув побагровевшую бритую голову, глядя не на тебя, а на карту, буркнет в усы: "Докладывайте".

Но ничего похожего не случилось. Когда Серпилин вошел вместе с Захаровым и начал докладывать о случившемся в дивизии, Батюк остановил его и кивнул на Захарова:

- Основное уже знаю от Константина Прокофьевича. А на долгий доклад у тебя времени нет. - Он посмотрел на часы. - Жена у тебя плоха. Надо в Москву лететь, если застать хочешь.

Сказал Серпилину о жене сразу, без предисловий, не от душевной черствости, а потому, что так смотрел на вещи. Если бы с ним случилось такое, сам бы не ожидал от других, чтобы они обхаживали его предисловиями.

Серпилин сильно побледнел и, пошарив рукой спинку стула, молча опустился на него. Только в одном этом и выразилась тяжесть испытанного им потрясения: он, человек, всю жизнь прослуживший в армии, в присутствии командующего и члена Военного совета сел первым, даже не подумав об этом.

- Разрешите закурить? - спросил он чужим голосом, вытащил из кармана пачку "Казбека", постучал мундштуком о крышку, чиркнул спичкой и сунул спичку за донышко коробка.

Батюк сказал, что У-2 уже подготовлен, что отпуск разрешен на четверо суток, что из Москвы звонил лично заместитель начальника Генштаба и велел Серпилину перед вылетом позвонить ему по ВЧ.

Мысль Серпилина из всего, что говорил Батюк, сначала выхватила только слова о четырех сутках отпуска. На четверо суток, значит, не на похороны.

- Так как, ВЧ заказать? - спросил Батюк.

И Серпилин, только тут заметив, что он сидит, а командующий стоит, поднялся со стула и молча кивнул.

Глядя, как Батюк идет к столу, снимает трубку и заказывает ВЧ с Москвой, он продолжал думать о том, от чего умирает жена. Наверное, от сердца. В первый раз это случилось, когда он был еще там, на Колыме, во второй - когда вернулся. Значит, теперь в третий.

Он привык жить без нее, привык не видеть ее подолгу, но мысль, что ее вообще не будет, была так непоправима, что не укладывалась в голове.

Он испытал ощущение, которого не испытывал с детства: ему показалось, что он сейчас заплачет. Дикость этой мысли заставила его заторопиться.

- Товарищ командующий, - сказал он, делая два шага к столу, за которым сидел Батюк, - пока ждем ВЧ, разрешите доложить...

Батюк посмотрел на него с неудовольствием. Видя горе Серпилина, он искренне не хотел возвращаться к барабановской истории.

- Не надо, - сказал он. - Все ясно. Барабанов себя наказал, а тот, кто помер, так и так помер. Поговорим, когда из Москвы вернешься.

Захаров тоже с неудовольствием взглянул на Серпилина. Он опасался, что Серпилин захочет рассказать Батюку про обстоятельства, предшествовавшие самоубийству Барабанова, и считал это в данный момент лишним.

Но Серпилин хотел доложить не о том, о чем они оба подумали, и, когда Батюк остановил его, настойчиво повторил:

- Я все же прошу, товарищ командующий, разрешите доложить.

Батюк кивнул, не одобряя, но и не имея оснований запрещать. "Что ж, говори, раз тебе приспичило" - такое было выражение лица у Батюка.

И Серпилин начал докладывать о предстоящем бое. И пока докладывал, уже в середине доклада сам понял, что он, Серпилин, не проведя боя и не заняв этого проклятого Бугра, не уедет с фронта.

Батюк, дослушав доклад до конца и уточнив вопросами несколько подробностей, уже собирался ответить, что согласен, - пусть этот бой, оставшись за командира дивизии, проведет Пикин.

Но он не успел сказать этого Серпилину, потому что по ВЧ уже дали Москву. Он назвал номер и протянул трубку Серпилину.

- Товарищ генерал-лейтенант, - сказал Серпилин, услышав в трубке знакомый голос Ивана Алексеевича. - Докладывает Серпилин. Вы разрешили позвонить вам.

Начал разговор по всей форме потому, что не хотел показывать при Батюке свою дружескую близость с начальством.

- Беда, Федя, - далеким голосом сказал Иван Алексеевич в жужжащую трубку ВЧ. - Валя твоя лежит с инфарктом, у тебя на квартире. Очень плоха. Был ночью у нее.

- Она в сознании?

- В сознании. Просила не сообщать тебе. Но я не послушал, решил вызвать. Батюк разрешил, я с ним говорил. Позвони мне с аэродрома, я машину вышлю.

- Завтра постараюсь вылететь.

- Почему не сегодня?

- Сегодня не могу.

Иван Алексеевич, кажется, хотел возразить, но не возразил. Знал, что бывают на войне "не могу", через которые не перескочишь. Почему "не могу", выяснять не стал, а только сказал тревожно:

- Ну смотри, - и еще раз повторил: - Имей в виду, Батюк мне лично дал согласие отпустить тебя.

- Все понял, - сказал Серпилин и, положив трубку, встретился глазами с Батюком. - Хочу сам бой провести.

- За Барабанова хочешь этим Бугром оправдаться? - спросил Батюк.

- Не оправдаться, а взять хочу.

- Возьмут и без тебя.

- А я хочу при себе.

Батюк пожал плечами: он не считал себя вправе запретить Серпилину сделать это в сложившейся обстановке.

- Только потом не пеняй на себя и на меня, - сказал он.

И, считая дело оконченным, вызвал дежурного и приказал, чтобы У-2 от полета отставили и приготовили завтра на утро.

- Разрешите отбыть в дивизию? - спросил Серпилин.

- Слушай, Константин Прокофьевич, - сказал Батюк, повернувшись к Захарову, - разговор мой с командующим фронтом, что при тебе начался, продолжение имел. Думаю, надо сказать Серпилину. Как ты считаешь?

Захаров кивнул.

Серпилин с недоумением смотрел на Батюка.

- Командующий назвал твою кандидатуру на начальника штаба армии, сказал Батюк.

Он имел привычку говорить "ты" всем подчиненным без исключения, невзирая на положение и возраст, хотя очень удивился бы, если б кто-то из них вдруг ответил ему тем же. Впрочем, он, в свою очередь, считал в порядке вещей, если те, кому был подчинен он сам, звали его на "ты", невзирая на его немолодой возраст и звание генерал-лейтенанта.

- Как смотришь на это? - спросил он молчавшего Серпилина.

- А вы сами? - в свою очередь, спросил Серпилин, не позаботившись скрыть удивление.

- Отношусь положительно, иначе бы не спрашивал тебя, сам понимаешь, не маленький! - с оттенком вызова сказал Батюк.

"Да, вот так, лично недолюбливаю тебя, сам знаешь за что, а согласие назначить тебя начальником штаба все же дал, потому что справедлив. А ты, хоть и думаешь, что знаешь меня хорошо, знаешь меня плохо. То-то!"

Серпилин вместо того, чтобы поторопиться с ответом, все еще молчал.

- Ну, так как же? - уже сердито повторил не обладавший большим терпением Батюк.

Серпилин ответил, что постарается оправдать доверие.

- Пока в Москву съездишь, так или иначе решится, - сказал Батюк. - Если положительно, то, как вернешься, сразу приступишь... Справится Пикин с дивизией?

- Я вам уже докладывал, что он достоин выдвижения.