Сокрытые-в-тенях - Страница 7
Весело. Нетерпеливое желание уехать отсюда поскорее развеялось по ветру. И, кажется, доктор Лорс догадался, что там, наверху, делает его старинный приятель…
— Сгубите! Ведь сгубите коня!
И столько страдания слышалось в том реве, что челядь невольно приседала и старалась не попасть на глаза разгневанному Айнору, телохранителю месинары Ананты.
Подволакивая ногу, еле дыша в повязках, стягивавших переломанные ребра, Айнор с упрямой решимостью рвался к конюшням. Только сегодня узнал он, что личного скакуна правительницы, красавца Эфэ, страшась его норовистого, а подчас и вовсе буйного характера, всё это время не выводили из стойла. И если неведомое чудовище не смогло убить беднягу-телохранителя, то уж этот проступок конюхов мог послужить виной удара, от которого Айнор сейчас находился на тоненьком волоске…
Жуткий, косматый, в перекошенной маске и размотавшихся бинтах, охранник месинары сам походил на чудовище из сказов бродяг. Он разогнал всю конюшню и тяжело навалился на дверцы денника Эфэ. Несказанной белизны и грации, конь с дикими смолянисто-черными глазами шарахнулся к дальней стенке стойла. Громкое фырканье и, наоборот, сдавленное от тревоги ржание скакуна отрезвило Айнора, который любил Эфэ без меры, пусть и в значительной мере слабее, нежели госпожу свою, Ананту.
— Не серчай, Эфэ! Сейчас, выпущу тебя, душа моя! Не серчай! — переводя сбивчивое дыхание, приговаривал охранник и, наконец, справился с заевшей задвижкой.
Эфэ не поверил своему счастью, он даже отступил еще дальше.
— Идем, мальчик, идем!
Айнор порылся в кармане и наскреб там обломки зачерствевшей краюхи. Конь презрительно выдохнул, но потом с щекотанием подобрал бархатными губами угощенье друга. Телохранитель сильно провел рукой против роста шерсти коня. Клубок пыли заплясал в солнечном луче, что пробивался в маленькое оконце под потолком денника.
— И не скребли! — простонал Айнор. — Всех своими руками передавлю, дай-то срок! Ничего, Эфэ, ничего! Я им устрою, вот клянусь Ам-Маа Распростертой, что я им устрою! Идем!
Телохранитель уцепился за гриву Эфэ.
Прячась за кустами да за заборами, дворня со страхом смотрела на тех двоих — раненого мужчину и сказочно прекрасного коня. Скакун послушно, змеей изгибая гордую длинную шею, скользил вслед за человеком. Копыта его едва касались земли — словно лишь затем, чтобы обмануть пугливых зевак. Ведь иначе и заподозрят в колдовской принадлежности глупые людишки, коли решат, что умеет летать белоснежный красавец. Хвост его схож был с крылом эфемерного жителя поднебесья, готового к путешествию навстречу солнцу. Глаза, иссиня-черные, будто спелые маслины, пылали в предвкушении вольного бега. Никого больше не слушался своенравный Эфэ, никого, кроме хозяйки и Айнора. И не было вины конюхов в том, что боялись они его, как часа смертного…
Устало сел охранник на пень, откинулся спиной на телегу без колес, которая, перекосившись, стояла на краю выгона.
— Беги, мальчик! — хрипло сказал Айнор и махнул рукою.
Эфэ тут же взлетел на дыбы. Взметнулась белым пламенем густая нестриженная грива.
И легко, неслышно, точно юная танцовщица на кончиках пальцев, словно весенний ветер в горах, мчал скакун в широкое поле, а охранник глядел ему вслед из-под ладони и чуял, как уходит хворь из тела, тонет в мечте вскочить сейчас же на ноги и догнать неукротимого зверя, а потом бежать, бежать, бежать до бесконечности — вровень с ним, наделенным душою птицы…
Стал отступать и жгучий, вот-вот пережитой страх, который и рад был бы забыть Айнор, госпожу свою не сберегший, да не мог…
В тот жуткий вечер — все, что помнилось телохранителю — они втроем: месинара, он и горничная правительницы — находились в излюбленном Анантой местечке для отдыха. Это было поместье у Черного озера, выстроенное почти на границе с союзным Ралувином. Пейзажей, красивее и загадочнее черноозёрных, Айнор не видывал в своей жизни нигде и, поскольку одарен был живым и пытливым воображением, а также обучался грамоте и любил читать, то именно такими представлял себе неведомые земли, обрисованные в книгах древними сказителями — земли мифической Рэи.
Чем занимались они, какие разговоры вели, охранник не мог бы рассказать теперь при всем желании, ибо исчезли тогдашние события из головы его, как и не бывало. Но что-то происходило в те часы; необъяснимый провал, разделивший память Айнора на две жизни — до исчезновения месинары и после — глодал телохранителя смутными догадками и злыми угрызениями совести: «Не уберег!» Нейлия же, горничная, тоже ничего не смогла бы объяснить по причине безумия, которое стряслось с нею тогда же…
А вот что помнил Айнор — так это погоню. Он бежал, гонясь за призрачными тенями, явившимися, как ему теперь казалось, со стороны Обелиска Заблудших. Небо заполнял серебристый свет холодной луны, земля наводнилась чудовищами Дуэ. Наверное, ими и были те невнятные тени…
И шепот… Вкрадчивый свистящий шепот из другого мира, усиленный эхом — это тоже не мог позабыть Айнор. Он и хотел бы считать все это сном, да не было возможности. К тому же слишком болели переломанные ребра…
Спас его тогда шлем в виде волчьей морды, обшитый волчьим же мехом, со свисающей до самых лопаток седовато-серой шкурой, притороченной сзади по краю головного убора. Иначе тот удар раскроил бы череп телохранителя вдребезги…
И еще помнил крик Ананты, за которой и бросился… Маску помнил, ею оброненную. Только после смерти мог человек освободиться от вечной своей маски. И плохи были дела месинары, коли не смогла она уберечь свое лицо от поругания…
Айнор открыл глаза, сощурился на ярком полуденном солнце и, вытащив из кармана бережно припрятанную маску госпожи, разгладил ее на колене. С трепетом касались пальцы тонкой и нежной, словно кожа самой правительницы, ткани маски. Но увы — не мог вспыхнуть в этих миндалевидных прорезях огненный, как у Эфэ, взгляд темно-карих глаз Ананты. Пустой и безжизненной была маска. Такой же, каким становится тело убиенного в момент последнего вздоха. Возможно, размышления над пугающей метаморфозой и готовы были подтолкнуть память Айнора к правильной тропинке в лесу забвения, но тут в стороне городских ворот телохранитель приметил суету. Туда явно сбегалась толпа.
Морщась от боли в искалеченных боках, Айнор поднялся с пенька и коротко, но пронзительно свистнул коню. Малюсенькое белое пятнышко на пределе видимости в конце поля едва ли не в то же самое мгновение очутилось рядом, приняв облик Эфэ.
— Пойдем-ка со мной, мальчик.
Эфэ тогда тоже был там. На Черном озере. И с ним ничего не случилось, хотя твари неразумные боятся проявлений Дуэ и дуреют от них куда больше, чем люди, ибо чуют сильнее. Айнору всегда казалось, что Эфэ куда разумнее многих двуногих, которых довелось узнать телохранителю за свою тридцатилетнюю жизнь…
Вот и на сей раз конь выказал понимание: он безропотно, шагом, последовал за хромающим другом, изредка склоняя узкую изящную голову на гибкой шее и тычась носом в правую ладонь Айнора, которая все еще хранила запах краюшки. Эфэ не был голоден, он даже устал от еды, которой его закармливали конюхи в эти дни. Но с хозяйкой и ее телохранителем он вел себя как настоящий мальчишка: выпрашивал лакомства, озорничал, ластился, капризничал, но в то же время, когда было нужно, слушал их приказы с завидной даже для вышколенных собак дисциплинированностью. И это «когда нужно» он улавливал безошибочно.
Кареты регента и наших путешественников поравнялись друг с другом на расстоянии примерно двух часов езды от столицы. Регент, господин Кэйвэн К, церемонно приветствовал доктора и сыскаря из окошка, придерживая занавеску холеной рукой в перстнях.
— Из Цаллария возвращаются, — пояснил возница, которого сменил на козлах Гарт и который теперь отдыхал внутри кареты. — Переговоры у них идут с этими красномасочниками…