Сокол на запястье - Страница 33

Более молодые женщины отходили и, возлегши тут же в пещере на полу на козьих шкурах, сплетались с ожидавшими их партнерами. Только тут Элак осознал, что в пещере находятся еще и мужчины… или нет, кто же это был?

Юноша инстинктивно прижал ладонь ко рту, чтоб не вскрикнуть от удивления. В толпе вокруг костров сходились и расходились существа с косматыми ногами и коленями, вывороченными назад. Их копыта стучали по каменному полу, острые клочковатые бороды торчали клинышком, ярко-рыжие длинные космы переходили в шерсть на спине. Элак хорошо рассмотрел их. Они скакали, дудели в дудки, танцевали и совокуплялись с деревенскими девушками, которые визжали и хрипло стонали от восторга.

Элак с удивлением заметил, как изменились лица хорошо знакомых ему женщин. Они словно разгладились, из них ушли заботы и беспокойство, но появились исступление и какой-то навязчивый голод. Они перестали быть людьми. Стали частью огромного беспокойного мира, грозно обступавшего пещеру и жаждавшего удовлетворения своих вечных страстей.

Женщины хватали сатиров за плечи, запускали пальцы в густую шерсть и рывками отдавались их похоти, или вскакивали на козлоногих верхом, опрокидывали их на спину и выли от голода, когда караваны поклонников иссякали.

Они были ненасытны. Дики. Где-то в глубине пещеры навзничь валялись тела тех двух рабов, которые сегодня утром ушли вместе с ослами в горы. Сгрудившиеся вокруг них менады пытались возбудить потерявших человеческий облик любовников. Животные были тут же. Все белые, без единого пятна. Они жалобно вопили, осаждаемые толпой искательниц сильной страсти. Им тоже давали пить возбуждающего варева, от чего ослы фыркали и брыкались, скидывая со спины возлюбленных, елозивших по их хребтам.

Посредине этого разгула верхом на крутобокой амфоре восседал пузатый козлоногий Пан, весь увитый виноградной лозой, сквозь которую на его лысой голове пробивались изогнутые рожки. Он размахивал кратером, полным вина, и блеял от вожделения. У горла его глиняного коня уже громоздилось несколько женских тел, едва вздыхавших в изнеможении.

Все славили бога. Вдруг его зеленые глаза сузились и цепкий взгляд уперся в темноту за пределами пещеры. Элак был готов поклясться, что Козлоногий смотрит на него, хотя сквозь ветки кустов трудно было различить юношу.

— А вот и ты! — проблеял он, выставив вперед пальцы-рожки на обеих руках. — Алида, почему ты не сказала мне, что он уже так вырос?

Женщина оторвалась от варева и беспокойно оглянулась. Заметив сына, она, вопреки ожиданиям Элака, даже не подумала его бранить. Ее глаза заволокло влагой. Жрица сама вытащила сына из колючих кустов. Ее руки оказались неожиданно сильными и горячими. По спине Элака пробежала дрожь, ему чудилась не материнская зовущая ярость в этих цепких неотступных прикосновениях.

— Вот он, мой господин. — лицо Алиды горело гордостью. Она обеими руками сзади вцепилась в край туники, и Элак услышал треск разрываемой ткани. — Посмотри на него! Он уже совсем вырос и сегодня нарушил запрет следовать за нами, как я его ни пугала! — жрица хрипло рассмеялась. — Как ты и предсказывал, Пан, все, что дано тобой, вернется в твои кладовые. Твой сын у твоих ног. Прими его и скажи, может ли он остаться с нами?

Козлоногий Пан щелкнул пальцами, совсем так, как привык это делать сам Элак, обращаясь к рабам.

— Подайте ему вина!

Точно из воздуха перед носом юноши возник глубокий кратер, наполненный варевом. Один его аромат сводил с ума, вызывая спазмы в паху. Рогатый хозяин пещеры выставил вперед свой изогнутый удилищем лингам и из него прямо в чашу ударила едкая струя козлиной мочи.

— Пей! приказал мохнатый бог, пьяно улыбаясь новобранцу.

Элак бросил затравленный взгляд по сторонам, ища спасения от сомнительной чести.

— Пей!!! — взревела толпа, обступившая его плотным кольцом. На лицах менад и козлоногих духов было написано такое восхищение, что Элак понял, если он немедленно не осушит кратер, его разорвут за святотатство.

— Пей. — тихо сказала Алида и прижала край чаши к губам сына. — Пей.

Огненное варево лавой побежало по жилам, преображая мир. Через минуту вокруг Элака не было ни одного знакомого лица: ни деревенских девушек, ни матери, ни омерзительного рогатого Пана верхом на амфоре, ни его слуг… Было только пульсирование женских и тусклое свечение мужских тел с яркими пучками искр там, где у них в этот момент собиралась вся сила. Эти пучки давали жизнь, к ним неодолимо тянуло.

Главный столб огня колыхался над амфорой, его хозяином был бог здешних мест. Получить частичку животворного пламени, раздуть ее в себе и передать другим — было единственным желанием, которое сейчас испытывал Элак.

Он шагнул вперед, споткнулся о распластанные на полу тела, рухнул у самого горлышка амфоры и больше ничего не помнил.

Золотая полоска еще несколько мгновений оставалась над гребнем хребта, а крестьяне, подгоняемые Филопатром, уже сбились, как перепуганный скот, под соломенную крышу амбара. Им предстояла нелегкая ночь, особенно если учесть, что день был, как все — с рассвета полный ломовой работой, которую завтра, не смотря ни на что, предстояло продолжить. А сна не предвиделось!

Духота, запах потных немытых тел и кислых козловых шкур, разложенных на полу, делали обстановку совсем неуютной. Но, откупорив вино и пустив по кругу деревянные чашки, мужчины приободрились, разговор пошел громче.

— Кто их знает, что они делают там, в горах! — разглагольствовал самый старый из пастухов Мокс, настолько дряхлый, что его уже с прошлой осени не брали в поле. — А только говорят разное.

— Что именно? — раздраженно сжав губы, осведомился Филопатр. — Ты давай мне людей не запугивай. Каждый год одно и тоже.

— Нет, пусть скажет! Пусть скажет! — настаивали со всех сторон.

— Говори, Мокс, не слушай старосту. Хоть время скоротаем.

— Не всю же ночь дрожать!

Пастух победно оглянулся по сторонам, предвкушая благодарных слушателей, и нахохлился, как большая птица.

— Давно, говорят, было, а продолжается до сих пор. Когда-то все женщины принадлежали богам, а мужчин на земле не было. Тех мальчиков, которые рождались, боги тут же съедали. А чтоб матери не жалели малышей, боги поили женщин колдовским зельем. Вот раз ударил гром, и молния разбила чашку, где мешали волшебный напиток. Великая Мать, не выпив зелья, пожалела своего новорожденного сына и спрятала его в горе, а из осколка чашки сделала ему колыбель. Так же поступили и другие женщины. Сыновья выросли, вышли на свет, а во главе — сын Богини по имени Загрей. И стали женщины брать их в мужья вместо богов. Тогда началась большая война между богами и людьми. Увидела Великая Мать, что стало из-за ее милосердия — вот-вот земля опрокинет небо — и устыдилась своей слабости. Золотым серпом она убила Загрея, а его останки сложила в колыбель и снова спрятала в горе.

— Но люди все равно победили? — подал голос из-за корзины с лепешками Тарик.

— Нет, боги. — погрозил ему костлявым пальцем старик.

— И как же вышло, что мы живы? — с враждебной усмешкой осведомился Филопатр, который слушал эту историю уже тридцатый раз и все с новыми подробностями.

— А так. — обрезал рассердившийся пастух. — В наказание боги решили дать женщинам то, чего они больше всего хотели. Их мужей. Жены стали жить со смертными и тяжело работать. А раз в год, осенью, после сбора урожая, приходить с дарами к богам. Те принимают их, как прежде, и поят волшебным зельем. Чтоб забывали женщины все вокруг и помнили только, какое счастье потеряли. Потому-то осенью на Дионисиды пьют и веселятся менады на склонах гор. Скачут всю ночь до рассвета по лесам, счастливые от близости к бессмертным и пьяные от ненависти к мужчинам за то, чего лишились, ради них. Ни одно живое существо — ни лань, ни заяц, ни человек — не должно перебегать им путь. С визгом бросаются они в погоню, рвут жертву на части, пьют ее кровь. Душат змей и подпоясываются ими… Страшное это зрелище не для мужчин.