Сохраняя веру (Аутодафе) - Страница 105

Старик без сил уронил голову на подушку. Несколько минут он, казалось, собирал последние силы, чтобы произнести последние важные слова. Но единственное, что он смог сказать, было: «Grazie, fîglio mio…»

Еще через десять минут пришел профессор Ривьери и, проверив жизненные функции, выписал свидетельство о смерти папского писца, отца Паоло Аскарелли, монаха ордена иезуитов.

Тима покинули все.

Монсеньор Мерфи дожидался в кабинете врача вместе с Гильермо Мартинесом, генералом ордена иезуитов.

Кивнув Тиму в знак приветствия, секретарь понтифика обратился к отцу Мартинесу:

— Его Святейшество глубоко скорбит в связи с кончиной отца Аскарелли. И выделяет необходимый транспорт для перевозки тела отца Паоло в фамильное поместье в Пьемонте.

— Монсеньор Мерфи, — вежливо перебил Тим, — а мне можно будет присоединиться?

Секретаря опередил отец Мартинес:

— Без сомнения, Ваша честь. Паоло вас любил. Говорил о вас с неизменной симпатией и восхищением.

Из-за подступившего к горлу кома Тим с трудом выговорил:

— Это было взаимное чувство.

Прошло два дня, и Тим с четырьмя священниками-иезуитами и отцом Мартинесом на папском лимузине выехал на север. Дорога лежала через плодородные поля долины По. Все, несомненно, скорбели, но долгая жизнь, прожитая отцом Аскарелли, служила скорее источником воспоминаний, нежели грусти.

Фамильное поместье Аскарелли находилось в горах, настолько высоко, что берега озера Гарда, лежавшего внизу, различались не без труда.

Здесь к кортежу присоединилась кучка родственников покойного — племянники, племянницы, двоюродные братья и сестры, а также старые друзья, среди которых был семейный поверенный, представившийся «дотторе Леоне».

Панихида была недолгой, и, согласно последней воле усопшего, надгробных речей не говорили.

После похорон родня пригласила гостей из Рима на поминки, устроенные в усадебном доме.

Машины неспешно двинулись вниз по горной дороге, с которой открывались великолепные виды на пьемонтские виноградники, и, миновав длинную каменную ограду въехали в большие железные ворота. Еще почти четверть мили надо было проехать через фамильные виноградники, прежде чем кортеж подъехал к главному дому. Для поминок накрыли два длинных стола, уставив их всевозможными местными яствами.

Памятуя о веселом нраве усопшего, на поминках говорили много тостов и вспоминали массу смешных историй, так что траурное мероприятие превратилось в дружеские воспоминания о жизни ватиканского писца.

Ближе к концу застолья к Тиму подошел дотторе Леоне и вежливо попросил его и генерала иезуитского ордена на короткий приватный разговор. Они удалились в библиотеку — помещение с высокими потолками и античным письменным столом возле большого окна, шедшего от пола до потолка.

— Надеюсь, вы не сочтете это неуместным, но, поскольку мы тут от Рима далеко, я счел целесообразным обсудить с вами завещание Паоло сейчас — тем более что вы оба названы душеприказчиками.

Главный иезуит кивнул в знак согласия, а Тимоти в изумлении пробормотал:

— Да, конечно, дотторе.

Все уселись, и Леоне достал из дожидавшегося у окна портфеля конверт.

— Собственно говоря, завещание очень простое и ясное. Есть небольшое дополнение, которое еще надо официально приобщить к делу, но, думаю, вам обоим это не создаст никаких осложнений.

Леоне нацепил на нос очки, пролистал документ, после чего в сердцах закрыл.

— Фу ты! — воскликнул он. — Каким это слогом написано — стыдно сказать! А ведь я сам это сочинял! Можно, я вам изложу суть своими словами?

Священники кивнули. Адвокат снял очки и объявил:

— Поскольку Паоло был в семье единственным сыном, отец оставил большую часть виноградников ему — с небольшим изъятием в пользу сестер, да обретут их души вечный покой. Будучи верным иезуитом, Паоло распорядился, чтобы орден иезуитов принял на себя владение и распоряжение всем его имуществом для продолжения своей деятельности — он особо это подчеркнул — в странах «третьего мира». Он почтительно просит генерала ордена испросить совета у архиепископа Хогана, который на момент составления завещания трудился на благо бразильских бедняков.

Тимоти с отцом Мартинесом переглянулись в знак готовности к плодотворному сотрудничеству во имя исполнения последней воли Аскарелли.

Тимоти обратился к адвокату:

— Что-нибудь еще, дотторе?

— Нет, Ваша честь. В этом, как говорится, альфа и омега. Каждый год после продажи урожая вам необходимо будет встречаться и решать, как распорядиться прибылью. Я тоже являюсь душеприказчиком, но в этом деле у меня права голоса нет.

Тут заговорил отец Мартинес:

— Надеюсь, этих средств хватит на учреждение ежегодной премии по латинскому языку имени Паоло в местной семинарии?

У адвоката округлились глаза.

— Я, наверное, недостаточно ясно выразился. Отец Аскарелли тратил на жизнь только свое жалованье в Ватикане, поэтому я тридцать с лишним лет управлял его финансами. Думаю, на эти деньги можно было бы построить несколько школ, и немаленьких.

— Так много? — изумился главный иезуит.

Леоне улыбнулся.

— Могу сказать, что он оставил вам две большие проблемы. Не сомневаюсь, у вас только на обсуждение того, как разумно распорядиться ежегодным доходом, уйдет много месяцев.

— О какой сумме может идти речь? — затаив дыхание, уточнил отец Мартинес.

— Видите ли, вино год от года дорожает, — объяснил адвокат. — А «Бароло», которое здесь производится, ценится высоко. Только в прошлом году я отдал в трастовое управление почти три миллиарда лир.

Тимоти ахнул. Это была астрономическая сумма, что-то около двух миллионов долларов. Он вдруг понял, что его потрясение сейчас можно выразить лишь латинским:

— Deo gratias![102]

— Нет, нет! — с юмором поправил генерал-иезуит. — Ascarelli gratias![103] — Он повернулся к поверенному и спросил: — Вы, кажется, упоминали еще о каком-то дополнении к завещанию?

— Да, — ответил Леоне. — Накануне своей кончины Паоло призвал меня обсудить намерение архиепископа Хогана построить в Бразилии детский госпиталь. Он дал мне указание обратить ваше внимание на эту задачу как на приоритетную и оставил на этот счет письменное распоряжение, удостоверенное двумя медсестрами. Конечно, нотариально оно не заверено, но я думаю…

Верховный иезуит жестом остановил юриста.

— В таком деле формальностями можно пренебречь, сеньор адвокат. Воля Паоло удостоверена единственным необходимым в этом случае свидетелем.

— Отец Мартинес имеет в виду Всевышнего, — с улыбкой пояснил Тим.

Пока римские гости собирались в обратный путь, Тимоти прошелся по семейным виноградникам Аскарелли. Теперь он разобрался: они тянулись до горизонта. Отойдя на достаточное расстояние, чтобы его не было слышно в доме, он восторженно прокричал:

— Благослови тебя Господь, отец Аскарелли! Ты спас тысячи больных детей. — И шепотом добавил: — И мою душу.

Когда кортеж прибыл назад в Рим, Тим понял, что при всей моральной и физической усталости не уснет, пока не помолится за упокой души своего обожаемого наставника.

В половине двенадцатого ночи площадь Святого Петра была пуста и объята полумраком. Эхом отдавались шаги Тима по брусчатке. Подойдя к главному входу в храм, он с изумлением обнаружил массивные бронзовые ворота на замке.

Он стал корить себя за забывчивость: знаменитый собор закрывался с заходом солнца и теперь откроется только с первыми лучами. Он медленно побрел по Виа-делла-Кончиляцьоне к реке, и на память пришли слова Христа из шестой главы Евангелия от Матфея. Когда молишься, не стремись делать это на людях. Лучше помолись наедине с собой — и Он ответит тебе.

И в точности так, как молился Спаситель, Тим жарко зашептал: