Соглядатай (сборник) - Страница 106

На террасе Фрэнк и А*** так и сидят в своих креслах. Она не торопится раскладывать лед: еще даже не дотронулась до сверкающего металлического ведерка, тотчас же запотевшего, которое бой поставил перед ней.

Как и его соседка, Фрэнк смотрит прямо перед собой, на линию горизонта, образованную противоположным склоном долины. Листок очень бледной голубой бумаги, сложенный во много раз – может быть, в восемь, – сейчас выглядывает из правого кармана его рубашки. Левый карман аккуратно застегнут, а клапан правого приподнят письмом, добрый сантиметр которого торчит над тканью цвета хаки.

А*** замечает бледно-голубой листок, привлекающий взоры. Принимается объяснять, что за недоразумение произошло между нею и боем по поводу льда. Неужто она и вправду велела ему на этот раз не приносить ведерко? Так или иначе, еще не было случая, чтобы кто-то из слуг не понял ее.

– Все когда-нибудь случается в первый раз, – отвечает она со спокойной улыбкой. В ее зеленых глазах, которые никогда не мигают, отражается лишь некий силуэт, четко очерченный на фоне неба.

Внизу, в глубине долины, люди расположены уже по-иному, как по одну, так и по другую сторону бревенчатого моста. На правом берегу остался только один рабочий, а четверо других сидят напротив него. Ни один не изменил позы. За спиной того, кто остался в одиночестве, одно из новых бревен исчезло: то, которое накладывалось на два других. Зато некое бревно с корой землистого цвета появилось на левом берегу, как раз позади четырех рабочих, обращенных лицом к дому.

Фрэнк поднимается с кресла – откуда только явились силы – и ставит на низенький столик стакан, который только что осушил одним глотком. Лед на дне стакана растаял без следа. Твердым шагом Фрэнк направляется к двери, ведущей в коридор. Там останавливается. Всем корпусом поворачивается к А***, которая остается сидеть.

– Еще раз извините меня за то, что я такой скверный механик.

Но А*** не обернулась в его сторону, и судорожное движение рта, которым сопровождались слова Фрэнка, осталось далеко за пределами поля ее зрения, к тому же движение это тотчас прекратилось, в то же самое время как белый костюм, слегка поблекший, пропал в полумраке коридора.

На дне стакана, который он оставил, уходя, вот-вот растает крошечный кусочек льда, с одной стороны закругленный, с другой – срезанный косо. Чуть дальше – бутылка газированной воды, коньяк, потом мост, пересекающий речушку, на котором пятеро сидящих на корточках людей расположены сейчас следующим образом: один на правом берегу, двое на левом, еще двое на самом настиле, ближе к той стороне моста, что обращена вниз по течению; все они повернулись к какой-то точке, лежащей в центре, и что-то разглядывают там с величайшим вниманием.

Осталось заменить только два бревна.

Потом Фрэнк и хозяйка дома уселись в те же самые кресла, но поменявшись местами: А*** заняла кресло Фрэнка и наоборот. То есть Фрэнк оказался ближе к маленькому столику, где стоят ведерко со льдом и бутылки.

Она подзывает боя.

Тот сию секунду показывается на террасе, огибая угол дома. Идет, как на шарнирах, к маленькому столику, берется за него, поднимает, не опрокинув ни единого предмета, переставляет все вместе туда, где села хозяйка. Тотчас же продолжает свой путь, не говоря ни слова, в том же направлении, той же механической походкой к другому углу дома и восточному ответвлению террасы, где исчезает.

Фрэнк и А***, немые и неподвижные в глубине своих кресел, все так же пристально вглядываются в горизонт.

Фрэнк рассказывает о поломке грузовика, смеясь и чрезмерно размахивая руками. Хватает стакан, что стоит на столике подле него, и осушает одним махом, так, будто ему не надо глотать, когда он пьет: вся жидкость сразу попадает ему в горло. Ставит стакан на стол, между тарелкой и подставкой для блюда, тут же принимается есть. Могучий аппетит Фрэнка ярко проявляется в тех многочисленных, утрированных движениях, которые Фрэнк совершает: правая рука хватает по очереди ножик, вилку и кусок хлеба, вилка периодически переходит из правой руки в левую, нож разрезает мясо кусок за куском и кладется на стол после каждого раза: тогда, переходя из левой руки в правую, на сцену выходит вилка: она снует взад-вперед между тарелкой и ртом: все мускулы лица ритмично искажаются сосредоточенным жеванием; оно еще не закончилось, как в убыстренном темпе все начинается заново.

Правая рука хватает хлеб и подносит его ко рту, правая рука кладет хлеб на белую скатерть и хватает нож, левая хватает вилку, вилка втыкается в мясо, нож отрезает кусок мяса, правая рука кладет нож на скатерть, левая рука вкладывает вилку в правую руку, вилка накалывает кусок мяса, рука подносит его ко рту, рот при жевании широко раскрывается и сжимается с силой; движения эти отдаются по всему лицу, вплоть до скул, до глаз, до ушей; а правая рука в это время уже перехватывает вилку, чтобы переложить ее в левую руку, потом хватает хлеб, потом нож, потом вилку…

Бой входит через открытую дверь буфетной. Идет к столу. Походка у него разболтанная, как на шарнирах; такие же движения рук, когда он убирает тарелки, одну за другой, ставит их на буфет и заменяет чистыми. Сразу после этого выходит, ритмично дергая руками и ногами, словно грубо сработанная заводная игрушка.

Как раз в этот момент была раздавлена сороконожка на голой стене: Фрэнк встает, берет салфетку, подходит к стене, давит сороконожку на стене, отнимает салфетку, давит сороконожку на полу.

Рука с заостренными пальцами сжалась на белой скатерти. Пять растопыренных пальцев скрючились, опираясь на стол с такой силой, что скомкалась ткань. На ней так и осталось пять лучиков, пять сходящихся борозд, гораздо более длинных, чем пальцы, которые там лежали.

Только первая фаланга еще видна. На безымянном пальце блестит кольцо, тонкий золотой ободок, едва выступающий над плотью. Вокруг руки веером расходятся складки, все менее и менее жесткие по мере удаления от центра, все более и более плоские, но одновременно и растянутые, так что в конце концов остается лишь белая однородная поверхность, на которой располагается, в свою очередь, рука Фрэнка, смуглая, крепкая, украшенная широким и плоским золотым кольцом аналогичной модели.

Как раз рядом с рукой лезвие ножа оставило на скатерти крошечное темное пятнышко, удлиненное, извилистое, окруженное более слабыми, редкими знаками. Смуглая рука, поерзав немного по скатерти, вдруг поднимается к кармашку рубашки, снова пытается, уже машинально, затолкать поглубже бледно-голубое письмо, сложенное в восемь раз, которое торчит на добрый сантиметр.

Рубашка из немнущейся хлопчатобумажной ткани цвета хаки, вылинявшая от многочисленных стирок. От верхнего края кармана идет первая горизонтальная строчка, а под ней еще одна, в форме фигурной скобки, чье острие направлено книзу. К самому кончику этого острия пришита пуговица, на которую в нормальном положении застегивается карман. Пуговица пластмассовая, желтоватая; нитка, которой она пришита, рисует в центре ее маленький крестик. Письмо, что виднеется над всем этим, написано почерком мелким и убористым, строки идут перпендикулярно краю кармана.

Справа выступают, по порядку, короткий рукав рубашки цвета хаки, пузатый туземный кувшин из обожженной глины, отмечающий середину буфета, потом, на краю буфета, две керосиновые лампы, незажженные, выстроенные вдоль стены; еще правее – угол комнаты, а к нему примыкает открытая створка первого окна.

И машина Фрэнка выходит на сцену: ее отражение в окне, появление в беседе. Большая синяя – закрытая машина американского производства: корпус ее – хотя и пыльный – выглядит как новый. Мотор тоже в хорошем состоянии: ни разу не доставил владельцу ни малейшей неприятности.

Владелец машины остался сидеть за рулем. Только его попутчица спустилась на каменистый двор. Она обута в изящные туфли на очень высоких каблуках и должна ступать осторожно, избегая неровных мест. Но это ничуть ее не сковывает, она, можно сказать, даже не замечает трудностей пути. Она остановилась неподвижно у передней дверцы, нагнулась к серым клеенчатым сиденьям, над стеклом, опущенным до отказа.