Содом и Гоморра. Города окрестности Сей - Страница 16

– No importa[50], – сказал он.

Она спросила, почему он не заговорил с ней в «Ла-Венаде». Он сказал, это потому, что он был там с друзьями. Она спросила, может быть, у него в «Ла-Венаде» уже есть подружка, но он сказал, что нет.

– ¿No me recuerda?[51] – спросил он.

Она покачала головой. Подняла взгляд. Они посидели молча.

– ¿Cuántos años tiene?[52]

– Bastantes[53].

Он сказал, не хочешь говорить – не надо; она не ответила. Печально улыбнулась. Тронула его за рукав.

– Fue mentira, – сказала она. – Lo que decía[54].

– ¿Cómo?[55]

Она сказала, что соврала насчет того, что не помнит его. Мол, он стоял там у стойки бара и она подумала, что он сейчас подойдет, заговорит с ней, но он так и не подошел, а когда она опять туда посмотрела, его уже не было.

– ¿Verdad?[56]

– Sí.

Он ответил в том смысле, что на самом-то деле она не соврала. В тот раз ей, дескать, впору было только головой мотать, но она помотала головой в этот раз и сказала, что это совершеннейшая неправда. Она спросила его, почему он пришел в «Белое озеро» один. Он помолчал, глядя на их нетронутые напитки на столике, подумал над ее вопросом, подумал о лжи и правде, повернулся и посмотрел на нее.

– Porque la andaba buscando, – сказал он. – Ya tengo tiempo buscándola[57].

Она промолчала.

– ¿Y cómo es que me recuerda?[58]

Чуть отвернувшись, она шепнула еле слышно:

– También yo[59].

– ¿Mande?[60]

Она повернулась к нему, заглянула в глаза и повторила:

– También yo.

В номере она повернулась и закрыла за ними дверь. Он потом не мог даже припомнить, как они туда попали. Запомнилась ее ладонь, как он держал ее в своей, маленькую и холодную, – очень странное ощущение. И свет, разложенный на разные цвета призмами люстры, – как он рекой лился на ее обнаженные плечи, когда они выходили из залы. Он шел, чуть не спотыкаясь, как дитя.

Она подошла к кровати, зажгла две свечи, потом погасила лампу. Уронив руки вдоль тела, он стоял посреди комнаты. Закинув обе руки себе за шею, она расстегнула застежку платья, потом одной рукой из-за спины потянула вниз молнию. Он начал расстегивать рубашку. Комнатка была маленькая, почти всю ее занимала кровать. Огромная, с четырьмя столбами по углам, с балдахином и занавесками из прозрачной, винного цвета органзы, сквозь которую свечи лили на подушки винный свет.

В дверь негромко постучали.

– Tenemos que pagar[61], – сказала она.

Он вынул из кармана сложенные банкноты.

– Para la noche[62], – сказал он.

– Es muy caro[63].

– ¿Cuánto?[64]

Стоит считает бумажки. Оказалось восемьдесят два доллара. Протянул их ей. Она поглядела сперва на деньги, потом на него. Постучали снова.

– Dame cincuenta[65], – сказала она.

– ¿Es bastante?[66]

– Sí, sí.

Она взяла деньги, отворила дверь и, что-то шепнув, протянула их стоявшему там мужчине. Долговязый и тощий, в черной шелковой рубашке, он курил сигарету в серебряном мундштуке. Мельком взглянув на клиента сквозь щель приоткрытой двери, он пересчитал деньги, кивнул, повернулся уходить, и она за ним закрыла. Ее обнаженная спина под расстегнутым платьем при свечах была очень бледной. Черные волосы поблескивали. Повернувшись, она выпростала руки из рукавов и скомкала в них перед платья. Шагнула из упавшей на пол материи, разложила платье на спинке стула, зашла за прозрачный полог и, откинув угол одеяла, сдвинула с плеч бретельки комбинации, дав ей соскользнуть. Обнаженная легла в кровать, натянула атласное одеяло до подбородка, повернулась на бок и, подложив руку под голову, стала смотреть на него.

Он снял рубашку и стоял в нерешительности, не зная, куда ее пристроить.

– Sobre la silla[67], – сказала она.

Накинув рубашку на стул, он сел, снял сапоги и, отставив их к стене, положил носки поверх голенищ, потом стал расстегивать ремень. Голый прошел по комнате, а она протянула руку и отвела перед ним одеяло; он скользнул под подцвеченные простыни, откинулся на подушку и устремил взгляд вверх, на мягкие складки балдахина. Повернулся, посмотрел на нее. Она не сводила с него глаз. Он приподнял руку, и она приникла к нему всем телом, голая и прохладная. Он собрал ладонью ее черные волосы и положил их себе на грудь как благословение.

– ¿Es casado?[68] – спросила она.

– No[69].

Он спросил ее, почему ей пришло в голову это спрашивать. Она помолчала. Потом сказала, что это было бы куда бо́льшим грехом, если бы он был женат. Он над этим подумал. Спросил ее, правда ли, она спрашивает только поэтому, но она сказала, что он хочет знать слишком много. Тут она склонилась над ним и поцеловала. На рассвете он держал ее в объятиях, она спала, и ему не было нужды вообще ни о чем ее спрашивать.

Она проснулась, когда он одевался. Натянув сапоги, он подошел к кровати, сел, приложил ладонь к ее щеке и пригладил ей волосы. Сонно повернувшись, она подняла взгляд на него. Свечи в подсвечниках догорели, почерневшие кусочки фитиля лежали в волнистых лужицах застывшего парафина.

– ¿Tienes que irte?[70]

– Sí.

Она заглянула ему в глаза, проверяя, правду ли он говорит. Он наклонился и поцеловал ее.

– Vete con Dios[71], – прошептала она.

– Y tú[72].

Она обхватила его обеими руками, прижала к груди, а потом отпустила, и он встал и пошел к двери. Там обернулся и остановился, глядя на нее.

– Скажи, как меня зовут, – попросил он.

Она протянула руку и отвела занавесь балдахина.

– ¿Mande? – сказала она.

– Di mi nombre[73].

Лежит держит занавесь.

– Tu nombre es Juan[74], – сказала она.

– Да, – сказал он.

Потом закрыл за собой дверь и пошел по коридору.

Зала была пуста. Пахло застарелым куревом, сладким возбуждением, пурпурными розами и пряными ароматами исчезнувших проституток. У бара никого не было. В сером свете проступили пятна на ковре и выношенные подлокотники диванов и кресел, стали видны дырки, прожженные сигаретами. Выйдя в фойе, он отпер щеколду низкой, по пояс, крашеной двери, вошел в гардероб и отыскал свою шляпу. Затем открыл входную дверь и вышел на утренний холод.

Вокруг приземистые лачуги из жести и досок от ящиков – обычный пейзаж предместий. Пустыри голой земли, иногда присыпанной гравием, за ними равнины, поросшие полынью и креозотами. Крики петухов, в воздухе запах дыма. Он сориентировался по серому свету на востоке и пошел в сторону города. На холодном рассвете там все еще горели фонари под темной стеной гор, придающих городам здешней пустыни особую уединенность. Навстречу попался мужчина, погоняющий осла, высоко нагруженного дровами. Где-то вдали начали бить церковные колокола. Мужчина улыбнулся ему лукавой улыбкой. Так, словно их двоих связывает какой-то общий секрет. Касающийся старости и юности, их взаимных претензий и справедливости этих претензий. И права на таковые претензии. Мира ушедшего и мира грядущего. Присущей им обоим мимолетности. А превыше всего – вошедшего в плоть и кровь понимания того, что красота и утрата едины.