Социология вещей (сборник статей) - Страница 98

Почему мое решение, скорее всего, окажется неудачным? Отнюдь не потому, что слово «конструктивизм» – это красная тряпка для участников «научных войн» (я все еще надеюсь, что их можно успокоить)[264]. Это слово связано с деконструкцией, вот что представляет гораздо большую опасность[265]. Приставка «де» как будто должна указать на противоположное направление, но этого явно недостаточно для критического духа, который тут же поднимает ироничную голову и, ликуя, говорит: «Если X — это конструкция, то мы легко можем „деконструировать“ ее в пыль». Отношение «конструкции» к «деконструкции» выглядит столь же необходимым, как экологическое отношение добычи к хищнику. Произнесите слово «конструкция», и вместо того, чтобы подумать, какие имеются средства и ресурсы для сохранения или реставрации постройки, Злой Волчище сразу зачавкает деконструктивистской пастью в страстном предвкушении. Дело в том, что сторонники критицизма разделяют со своими жестокими врагами, фундаменталистами, как минимум одну общую предпосылку: они тоже полагают, что если нечто создано, это само по себе является доказательством такой его неполноценности, что его следует деконструировать до тех пор, пока не будет достигнут угодный им идеал, – а именно то, к чему вообще не приложены человеческие руки[266].

Деконструктивизм выбирает извилистый путь, чтобы обогнуть те вершины, которые конструктивизм или композиционизм, стремятся покорить – пусть и ценой «петляния» по склонам. Не странно ли, что такие разные по своим целям способы движения путают друг с другом? Правда, с большого расстояния они выглядят одинаково, поскольку сильно отклоняются от прямого пути, о котором грезят фундаменталисты. Они оба настаивают на неизбежных посреднических искажениях, т. е. на тех властных арбитрах, которые закрывают прямой доступ к объективности, истине, морали, священному или прекрасному. Но этим сходство исчерпывается. Деконструкция зигзагами сползает вниз, чтобы избежать опасности Присутствия. Композиционизм, петляя, идет в гору, стараясь ухватить столько Присутствия, сколько возможно. Деконструкция ведет себя так, как будто для слов не существует страшнее опасности, чем нести слишком много значений. Композиционизм, напротив, пытается выжать как можно больше реальности из хранящих ее ломких и хрупких посредников. Путь деконструкции извилист, потому что она все время отсрочивает произнесение слов, композиционизм хочет быть честным и петляет, чтобы обойти только самые неприступные кручи на пути вверх. Один убегает от Божественного лика, и желал бы его стереть, другой знает, что лика «самого по себе» не существует, а потому стирать нечего: лик должен быть написан и переписан во многих неподражательных воспроизведениях и представлениях (см. работу Кернера (Koerner 2002)).

Деконструктивисты ведут себя наподобие прославленных французских генералов, которые всегда отставали на одну войну: они еще бьются с наивностью, непосредственностью, «естественностью», как будто задача интеллигенции по-прежнему состоит в освобождении народа от избытка веры. Они так и не поняли, что критический дух давно умер от передозировки неверия. Так же как миниатюризация компьютеров сделала их общедоступными, массовое производство уменьшенных «моделей» критического духа удешевило сомнение настолько, что теперь любой может с легкостью сомневаться в самой сильной и крепкой достоверности, без усилий «деконструировать» самые прочные и высокие здания. Почему деконструктивисты никак не поймут, что «наивная вера в авторитеты» уже сменилась столь же массовой «теорией заговора», и этот общедоступный и дешевый ревизионизм вызывает мутации критического духа, который обращается в свою противоположность – «наивное неверие в авторитеты», или «критическое варварство»[267]. Композиционисты, напротив, работают не над разоблачением веры, а над кропотливым производством доверия. Они считают, что наивность не представляет ужасного греха, но является утраченной живительной добродетелью, которая должна быть обретена вновь, в муках. Они не хватаются за пистолет, заслышав слово «достоверность», потому что знают, каких трудов стоит произвести даже малую толику этого драгоценного продукта.

Можно ли убедить критическое сознание в том, что конструктивизм означает лишь медленное и постепенное достижение объективности, моральных норм, гражданского мира, благочестия, и потому все едва различимые посредники практик должны быть заботливо собраны и сохранены (а не развенчаны и уничтожены)? Боюсь, потребовались бы такие глубокие сдвиги в нашей интеллектуальной экологии, что их трудно себе вообразить[268]. Тем не менее, эта перемена необходима, если мы решимся на следующий, еще более трудный шаг – убедить фундаменталистов, что конструктивистская идиома может предоставить им прочную и долговременную гарантию спасения ценностей, за которые они столь поспешно готовы умереть. Сколько еще времени должно пройти, чтобы слово «конструкция» перестало звучать как медицинский приговор или признание слабости – приманки для деконструктивистов? Сколько еще будет звучать в этом слове воинственный клич, призыв к оружию, а не мольба о приумножении заботы и внимания, не вопрос: «Как лучше построить?»

В заключение – шутка в духе рейтингов Яна Хакинга. Я предлагаю следующий тест.

Когда вы слышите, что нечто дорогое для вас назвали «конструкцией», вашей первой реакцией будет (отметьте подходящий вариант ответа):

а) схватиться за пистолет;

б) замахнуться кувалдой;

в) возвести строительные леса.

Ответ. Если вы отметили «а», то вы – фундаменталист и готовы уничтожить любого, призывающего к разрушению, устоять перед которым может лишь то, что не создано руками человека. Если вы отметили «б», тогда вы деконструктивист, полагающий, что «конструкция» доказывает слабость постройки и, следовательно, ее нужно превратить в руины, дабы расчистить путь для лучшей и более прочной структуры, не тронутой человеческими руками. Если вы отметили «в», тогда вы конструктивист, или, скорее, композиционист, посвятивший себя именно сохранению и поддержанию хрупких жилищ.

Если же вы отметили все три пункта, тогда вы безнадежно сбиты с толку…

Перевод с английского Ольги Столяровой

Baudrillard, J.(2002). L’esprit du terrorisme. Paris: Galelée. Bensaude-Vincent, B. (1998). Eloge du mixte. Matériaux nouveaux et philosophie ancienne. Paris: Hachette Littératures.

Bijker, W. (1995). Of Bycicles, and Bulbs: Toward a Theory of Sociotechnical Change. Cambridge, Mass.: mit Press.

Bloor, D. (1999). «Anti-Latour» in Studies in History and Philosophy of Science 30, no. 1: 81–112.

Bourdieu, P. (1986). «La Force du droit». Actes de la recherché en sciences socials 64: 3–19.

De Libera, A. (1996). La querelle des universaux. De Platon а la fi n du Moyen Age. Paris: Le Seuil.

Favereau, O. (2001). «L’économie du sociologue ou penser (l’orthodoxie) а partir de Pierre Bourdieu». In Le travail sociologique de Pierre Bourdieu. Dettes et critiques. Edition revue et augmentée, edited by Bernard Lahire. Paris: La Découverte.

Galison, P. (2002). «Images Scatter into Data, Data Gathers into Images». In B. Latour, and P. Weibel (Eds). Iconoclash. Beyond the Image Wars in Science, Religion and Art. Cambridge, Mass, mit Press pp. 524–537

Geslin, P. (1994). «Les salins du Bénin et de Guinée, ou comment l’ergonomie et l’ethnologie peuvent saisir le transfert de techniques et de sociétés». In De la préhistoire aux missiles balistiques – l’intellegence sociale des techniques, edited by Bruno Latour and Pierre Lemonnier. Paris: La Découverte.