Социально-психологические аспекты активности - Страница 4

Некоторая часть авторов продолжала употреблять в своих работах слова «активность» и «деятельность» как синонимы, продолжая исходить из того, что «деятельность» – это прямой перевод «активности» и наоборот.

В частности, такой подход характеризует работы многих педагогов и педагогических психологов, писавших в конце советского периода, в которых активность прямо отождествлялась с деятельностью; причем деятельность эту можно и нужно было формировать, развивать, направлять и улучшать с тем, чтобы она носила общественно-полезный характер. Подобный подход достаточно часто проявляется и в настоящее время.

Например: «Выявление психологических предпосылок активности личности – одна из наиболее важных проблем в психологической науке.<…> Эту активность необходимо либо поддерживать и развивать, либо возрождать и содействовать ее изменению к лучшему» [96, с. 3].

И еще более прямо:

«Под активностью понимают:

1. Внешнюю и внутреннюю деятельность субъекта, определяемую по ее конечному результату или фиксируемым физическим проявлениям.

2. Деятельность, имеющую положительную направленность по отношению к определенной цели.<…>

3. Деятельность, обусловленную внешними факторами социальной среды, но определяемую, в конечном счете, внутренним состоянием субъекта. Деятельность, зависящую от его отношения к цели, от уровня стремления в ее достижении» [66, с. 39].

Однако нельзя не заметить, что желание различных исследователей остаться при использовании слова «активность» в англоязычной парадигме и рассматривать активность как альтер эго, декалькомани или некую ипостась деятельности, в конечном счете, реализовывалось как стремление описать «себя через себя», что, безусловно, не могло считаться успешным решением проблемы. Так, например, в уже цитировавшемся «Кратком психологическом словаре» «деятельность» определяется как «целеустремленная активность, реализующая потребности субъекта» [65, с. 90][2], а в упомянутой выше работе В. Н. Кругликова «под активностью подразумевается любая обусловленная, мотивированная, направленная к достижению определенной цели и определяемая внутренним отношением к ней деятельность субъекта» [66, с. 39].

Иными словами, тогда как одни авторы полагали деятельность целенаправленной активностью, другие считали, что активность – это целенаправленная деятельность. Выявленное противоречие носит очевидно конвенциональный характер и сводится к проблеме, какое понятие считать видовым, а какое – родовым. Однако подобный спор следует признать схоластическим, поскольку любое принятое на этот счет решение не устраняет проблему синонимии двух терминов, при которой один из них оказывается лишним.

И это если оставить в качестве фигуры умолчания риторический вопрос о том, может ли деятельность (деятельность, а не поведение) быть не целенаправленной (а ведь именно этот вопрос возникает в том случае, когда активность определяется как целенаправленная деятельность).

Будучи вынужденными насильно разводить два идентичных понятия, многие авторы занялись поисками тех смысловых оттенков, которые, не устраняя синонимии понятий, все-таки могли бы хоть как-то обозначить их различие. Эти попытки привели к тому, что понятие «активность» было предложено употреблять, характеризуя субъекта, акцентируя внимание на источниках самодвижения, а понятие «деятельность» – для описания направленности на объект с акцентированием внимания на операциональной стороне действия [7; 27, с. 60; 35]. Понятно, что такое, достаточно искусственное с точки зрения эмпирической психологии, разведение указанных понятий отнюдь не способствовало ясному и четкому использованию термина «активность» в экспериментальных исследованиях и нисколько не приближало психологов к созданию простых и понятных способов измерения активности людей.

Подобная нечеткая синонимия, при которой активность и деятельность понимались как равнозначные, но при этом несовпадающие в чем-то неуловимом аспекты некой сущности («две стороны одной медали»), не могла устроить достаточно многочисленную часть исследователей. Некоторые из них в своем стремлении четко и однозначно развести «деятельность» и «активность» доводили субъект-объектный дифференцирующий признак до логического завершения, уже не «акцентируя внимание», а просто отдавая активности внутренний психический план реализации человеческих интенций и оставляя за деятельностью внешнюю операциональную сторону: «Будем понимать активность, как внутреннюю деятельность, произвольно детерминирующую, регулирующую деятельность внешнюю, происходящую не рефлекторно, не реактивно на стимуляцию внешней среды» [32, с. 87].

В конечном счете, не будучи способным заменить собой «деятельность», понятие «активность», смещаясь в сторону от исходного английского значения, стало либо использоваться в сугубо информационном, т. е. содержательном, описывающем различные виды деятельности, плане, либо характеризовать энергетический аспект понятия. Так, например, Л. Я Дорфман, демонстрируя в рамках содержательного подхода наиболее радикальную точку зрения на данный вопрос, рассматривал в качестве базовых форм активности – как основного способа существования интегральной индивидуальности, ее взаимодействия с миром – экодеятельность и экоповедение, самодеятельность и ментальное поведение, которые в смысловом отношении полностью репрезентируют единую жизнедеятельность человека [38, с. 196–323].

Близка к такому подходу и точка зрения Г. В. Суходольского, полагавшего, что активность – это жизнедеятельность или жизнь в целом, а деятельность – это целесообразная жизнедеятельность [145, с. 15].

Аналогичным образом представляет себе активность и В. А. Татенко: «Категории активности и деятельности могут соотноситься по критерию "абстрактное – конкретное". В этом смысле активность представляется более абстрактной и более широкой категорией, включающей в себя все возможные проявления живого и, таким образом, "снимающей" в себе категорию деятельности, как одну из своих форм» [146, с. 223].

Собственно говоря, подобный подход к пониманию активности восходит к философской трактовке активности как всеобщего свойства живой природы и – шире – как свойства движущейся материи в целом быть причиной или действием, обусловливающего появление жизни (см. напр., [19]). Однако следует заметить, что механически точный перенос семантики какого-либо термина из одной науки в другую вступает, как правило, в противоречие с определением предмета второй науки, поскольку иной предмет науки с необходимостью требует раскрытия иных сторон явления, отражающихся в иных, отличных от заложенных в предмете первой науки, смыслах.

В этой связи справедливо отмечалось, что указанный подход, при котором активность как жизнедеятельность заведомо шире любой формы деятельности, превращает «активность» в предельно общую философскую категорию, тем самым лишая смысла экспериментальные психологические исследования в этом направлении [52, с. 240].

Глобализированное использование «активности» в «содержательной» парадигме весьма широко распространилось и в отечественной социальной психологии. Понимание активности как деятельности по реализации установки на достижение образа потребного будущего, а установки – как «состояния готовности к определенной активности» (Д. Н. Узнадзе) привело к тому, что в отечественной социальной психологии активностью стал называться исключительно широкий круг содержательных феноменов, связанных с самыми разными психическими аспектами существования индивида.

Именно так, например, считала К. А. Абульханова, которая писала, что «большинство существующих в социальной психологии типологий представляют собой классификацию отдельных форм активности: установок, поведения, сознания и т. д.» [6, с. 10]. В этой же парадигме одной из форм активности является, по ее мнению, и направленность личности [4, с. 18–19].

Подобное, ничем не оправданное, расширение понятия, когда активность понимается как «наше все», «накрывая» собой и направленность, и установки, и поведение, и даже сознание в целом, приводит, помимо прочего, и к редуцированию деятельности, приданию деятельности вспомогательных по отношению к активности функций.