Социально-психологические аспекты активности - Страница 3

Среда, как и все неживые совокупности, развивается, согласно второму принципу термодинамики, всегда в направлении возрастания энтропии. Организм в своем онтогенетическом развитии и во всех проявлениях активности осуществляет негэнтропийные процессы, добиваясь и достигая понижения уровня энтропии в самом себе и в объекте своего воздействия и оплачивая этот эффект ценой возрастания энтропии в своем окружении за счет окисления и разрушения веществ – участников энергетического метаболизма. Преобладающее большинство акций живого организма негэнтропийно как по содержанию запрограммированной им активности, так и по реализации этого содержания» [14, с. 288–289].

Эта достаточно обширная цитата свидетельствует, что Н. А. Бернштейн не упускал из виду тот факт, что целенаправленная деятельность организма практически всегда подразумевает преодоление сопротивления среды, связанное с энергозатратами. Однако содержание всех его работ ясно показывает, что указанные энергозатраты, являясь необходимой составляющей «активности», не были для него смысловой сердцевиной данного понятия. Активность, по Бернштейну, это прежде всего реализация модели потребного будущего, что означает выход на первое место информационного аспекта понятия. В определении активности как динамики целеустремленной борьбы, ключевым для Н. А. Бернштейна словом является слово «целеустремленной», а слово «борьбы» носит вспомогательный характер.

Между тем, предложенный подход оказался не свободен от недостатков. В узком смысле (несмотря на то, что понятие характеризовало самый широкий круг явлений) термин «активность» как противопоставление «реактивности» выполнял свою задачу. Однако как только его гносеологическое употребление сменилось онтологическим использованием, стали видны «врожденные» семантические пороки применения понятия с упором на информационный аспект его содержания.

Дело в том, что в к тому времени, когда работы Бернштейна стали приобретать широкую известность, в советской науке уже существовало понятие «деятельность», во многом перекрывающее семантику англоязычного "activity". Если бы такого понятия не было, то слово «активность», имея семантическим ядром бернштейновские интенции, окрашенные необходимыми для их реализации энергозатратами, вполне могло бы укрепиться в том же значении, какое оно имеет в английском языке. Однако история развития науки распорядилась иначе.

Справедливости ради следует отметить, что в 1940-е годы, еще до того, как понятие «активность» было маркировано Бернштейном по-своему, в отечественной психологии имела место еще одна попытка вытеснить «деятельность» «активностью». Она основывалась на том, что содержание категории «деятельность» в том виде, в котором эта категория использовалась в 1930-х годах, сводилось к простому действованию, т. е. характеризовало только часть деятельностного процесса – исходившую из индивида вовне. Именно тогда С. Л. Рубинштейн и попытался, сохранив за «деятельностью» низший уровень содержания, ввести в научный обиход понятие «активность» в качестве характеристики более высоких, внутренних уровней человеческой психики, таких, например, как процесс мышления [127, с. 98–99][1]

Однако эта попытка, способная привести к серьезной редукции понятия «деятельность» и закреплению за ним исключительно операторного воздействия человека на среду, не оказалась удачной, тогда как понятие «деятельность» было успешно освоено и глубоко проработано А. Н. Леонтьевым, придавшим ему тот богатый смысл, в котором оно используется до сих пор [79].

Вместе с тем, несмотря на глубокую и всестороннюю проработку А. Н. Леонтьевым понятия «деятельность», которое включало как внешнюю деятельность, так и имеющую идентичную структуру деятельность внутреннюю и позволяло описывать с помощью данных видов деятельности все способы сознательного и целенаправленного взаимодействия человека с окружающим миром, понятие «активность» также сохранилось в научном обиходе. Однако при этом проблема определения соотношения деятельности и активности осталась нерешенной – изменилось лишь наполнение этих понятий значениями.

Одним из способов решения задачи непротиворечивого соотнесения «деятельности» и «активности» явилась попытка В. А. Петровского представить активность как ключевой момент саморазвития деятельности. Данное предложение, сводившееся к тому, что явления активности образуют те моменты деятельности, которые возвышают ее над функцией прямой или косвенной адаптации к наличным или предполагаемым требованиям ситуации, было поддержано А. Н. Леонтьевым, стремившимся изыскать место «активности» в рамках развиваемого им деятельностного подхода. В своей последней статье, вышедшей в 1979 году, А. Н. Леонтьев отметил, что «моменты эти составляют как бы внутреннюю предпосылку самодвижения деятельности и ее самовыражение» [80, с. 13].

Впоследствии указанная идея была глубоко проработана В. А. Петровским в его монографии «Психология неадаптивной активности» [111]. В. А Петровский с помощью термина «активность» описал практически не изученный до этого механизм саморазвития деятельности, заключающийся в постоянной смене целей деятельности в соответствии с постоянно изменяющимися внешними и внутренними условиями самой деятельности. В данной концептуальной схеме следующие друг за другом моменты указанных изменений, обеспечивающих движение деятельности, описаны как моменты активности индивида. Именно активность, с точки зрения В. А. Петровского, каждый раз обеспечивает скачкообразный выход человека за рамки актуальной ситуации реализации деятельности, переход на новый уровень ее осуществления. «Субъект как бы порывает с предшествующей ситуацией, находя себя измененным в новой ситуации деятельности» [Там же, с. 78].

Следует отметить, что тщательно исследованный В. А. Петровским механизм самодвижения деятельности мог бы быть, вероятно, раскрыт не только с помощью понятия «активность». Такие термины, как «адаптивная и неадаптивная деятельность», «момент преобразования», «момент развития», «деятельностный скачок», «смена целей деятельности» и пр., способны описать моменты прогрессивного движения деятельности не хуже, чем термин «момент активности». Иными словами, использование термина «активность» в данном контексте является возможным, но не обязательным. Без него вполне можно было обойтись, не испытывая никакого дискомфорта в связи с тем, что понятие «активность» осталось неинтегрированным в понятийную систему, складывающуюся в рамках деятельностного подхода.

Кроме того, нельзя не заметить, что использование данного понятия в качестве дескриптора момента выхода за пределы ситуации осуществления деятельности несколько деформирует и само понятие «активность» – в том виде, в котором оно употребляется в повседневной лексике. В предложенной схеме не только деятельность, рассматривающаяся ранее как линейная, непрерывная и детерминированная отдаленной в бесконечность верховной целью, что никак не могло объяснить ее развитие [Там же, с. 53], становится дискретной и изменяющейся в местах разрывов, но и активность тоже становится дискретной. Причем если деятельность в данной парадигме прерывается лишь в неуловимый момент скачка, то понятая подобным образом активность вообще не существует между скачками, а с этим уже трудно согласиться.

В обыденном сознании существует достаточно устойчивое представление о том, что, именно действуя, человек проявляет активность, а не в промежутках между действиями. Таким образом, для того, чтобы описанные проявления активности соотнести с указанными представлениями, т. е. для того, чтобы активность представлялась проявляющейся на всем протяжении деятельности индивида, необходимо придумать и описать механизм реализации деятельности, каждую микросекунду обусловливающий видоизменение микроэлементов деятельности путем микропроявлений активности. В этой связи возникает вопрос: насколько подобная гипотеза могла бы соответствовать реальности?

Может быть, именно по этой причине разведение «деятельности» и «активности» в рамках представленного подхода не выглядело абсолютным, а справедливая максима «Нет деятельности вне активности и активности вне деятельности» [Там же, с. 45] воспринималась как свидетельство слишком «тонких», «диалектических» различий, имеющих значение лишь при описании взаимного перетекания понятий друг в друга. В результате, несмотря на высокую цитируемость монографии В. А. Петровского, высказанное им предложение не получило широкого распространения и не повлияло принципиальным образом на научную лексику занимающихся данной проблематикой специалистов.