Сочинения в двух томах - Страница 196

На остаток сила ввела в храм обширный очень и красный, каков у богатых мещан бывает, прихожан, где будто в день зеленый святого духа отправлял я с дьяконом литургию и помню точно сие, что говорил: «Яко свят еси, боже наш во веки веков», и в обоих хорах пето «Святой боже» пространно. Сам же я с дьяконом, пред престолом до земли кланяясь, чувствовал внутри сладость, которой изобразить не могу. Однако и там человеческими пороками по- сквернено. Сребролюбие с корванкою[1217] бродит и, самого иерея не минуя, почти вырывает складки.

От мясных обедов, которые в союзных почти храму комнатах торжествовались и в которые с алтаря многие двери были, к самой святой трапезе дух шибался во время литургии. Там я престрашное дело следующее видел. Некоторым птичьих и звериных не доставало мяс к яствию, то они одетого в черную свиту[1218] до колен человека с голыми голенями и в убогих сандалиях, будучи уже убитого, в руках держа при огие, колена и голени жарили и, с истекающим жиром мясо отрезая, то отгрызая, жрали.

Такого смрада и скверного свирепства я, не терпя, с ужасом отвращая очи, отошел. И сие делали будто служители некоторые.

Сей дивный сон не меньше меня устрашил, как усладил. А пробудившись, не преминул со сладостью в самой вещи пропеть: «Святой боже…»

Любезный мой Ириней!

Поздно получил я письмо от тебя, в котором ты просишь меня написать несколько для тебя сентенций, могущих успокоить волнующееся сердце. Под самое сие время припала нужда ехать в Рим с поспешением другу нашему Купидону. Сим своим поспешением помешал моему намерению, однако мне не захотелось, чтоб он отъехал к тебе с пустыми от меня руками. Ведая же, что ревнуешь быть любителем не блудоукрашенной, но благоодушевленной речи, без порядка из собственных моих заметок наврал много речей, дышущих врачеванием и упокоением сердцу. Ублажаю тебя, друг, ибо ты и милость у вельмож, и громкую, паче прочих, славу в народе приобрел. Не так ходишь, как некий, поминаемый в трагедиях, гордый Нерон… (надувшись тем), что глупый народ во все свои трубы и колокола блаженным его проповедует. Сие презрение мирского тщеславия родилось в твоем сердце от того зерна, которое в душе твоей часто я насаждал. Сиречь: ни алмазные пряжки от подагры, ни драгоценный перстень от хирагры, ни монарший венец не может избавить от обморока. Как же может или богатство, или слава человеческая, или скипетр подать сердцу бесстрастие и великодушие, если не будет в нем дух премудрости и дух крепости, равно утверждающий сердце во всяком состоянии, дабы и гордость житейская не соблазнила и нищета человека не привела в отчаяние? Что же есть сей дух разума и дух крепости, если не царствие божие, обуздывающее и управляющее скотские наши прихоти, дабы, повинуясь духу и шествуя царственным, сиречь средним, путем, не расточали столы свои по пагубным крайностям и превратностям. Сего ради по совету Ксенофонтову живя в счастливом состоянии, да памятуем о боге и да чествуем его, если хотим, да и ой нас в бедности не забудет, как имеющих к нему любовь и упование. Слово в слово и муж сердечный поколе еще находится в мирном сердце, как на тихом море, печется предуготовить советы и думы, могущие спасти его от обуреваний. Дабы, чем они благовременнее и знакомее, тем действительнее стали против супостатов его. Пес яростный никоим словом уласкаться не может, кроме тем именем, чем его называют. И сердечные волнения знакомым и постоянным врачевством легко укрощаются[1219].

Прочее, тот, кто советует, дабы и желающий успокоить сердце не погружался во многие ни публичные, ни превратные дела, ошибся. Первая ошибка в том, что дорогою ценою купить нам припадает наше спокойствие. Сиречь доставать оное праздностью и будто всем нам оную воспевать из трагедии эврипидской песенку:

Лежи, окаянный, с покоем на ложе твоем.

Какая же есть медицина в праздности? Она насморка отогнать не может, не только скуки и тоски от сердца. Не большая же помощь от праздности и друзьям нашим, и отечеству, и присным нашим или (домашним).

Вот коль дорого нам станет сердечный мир, если покупать его праздностью. Сверх сего прельщается, кто думает, будто люди, избегшие многоделия, живут спокойно. По сему образу жены, дома в праздности сидящие, суть благодушнее паче мужей своих. Но не так оно есть. Ибо хотя нежные девы и праздные госпожи в ложнищах своих северною стужею не беспокоятся, но вместо же того скукою, тоскою, амурными горестями, завистными ревниво- стями, суеверными ворожбами, затейными и гордыми мечтаниями посреди спокойных горниц обуреваются. И отец царя Уликса через 20 лет, проживая в своей мызе с единою старухою, стол для него уготовляющею, хотя дом и должность царскую с трудами ее оставил, скорбь же и печаль всегда неразлучну имел в своем уединении. Некиих же сама собою праздность ввергнула в расслабление душевное. Сие пишет Гомер об Ахиллесе[1220]. Сей‑де, сидя на морском бреге, распалял кипящей желчью ярость своего гнева. Не ходил в какую‑либо компанию. Не выходил и на сражение, а только мучил сердце, горящее в битве, взирая на ненавистный для себя воинский театр. Но и сам себя, жестоко огорчен, бодает следующим словом: «Лежу празден в гавани негодной и только брег обременяю». Отсюда даже сам празднолюбец Епикур советует честолюбцам, дабы последовали своей природе и принимались за гражданские дела. Не получат- де спокойствия в праздности, если не улучат туда, куда родила их мать — натура. Ни вздор ведь плетет, пригла шая к чинам не чина достойных, но не терпящих праздности[1221]. Воистпну бо и многоделие и праздность есть суета, но красота сердца есть страна и град спокойствия; скверная же душа есть море мучений. И сказал я и еще сказать хочу, что и уклониться от блага, и сотворить зло есть равная мука. Мирская мода привязала спокойствие к одной какой‑то жизни, например сельской, безженной, царской, но ложь сия на театре Менапдровом [1222] следующими обличается словами: «О друг, я думал, что богатые не вздыхают и что бессонница их не ворочает на постели мягкой…» Потом, заглянув в волнующееся их сердце, так мудрствует: отсюда видно, что в свете жить без беды бог никому не написал, хоть он богат, хоть высок, хоть низок и нищ. Теперь не могут извинить своего безумия те, кто, путь своей жизни оставив, берутся за другой, дабы тем избежать беспокойства. Они подобны не приобыкшим к мореплаванию. Сии боязливцы хотя из корабля опусти- лися в шлюпку, однак равно тоскою и блеванием мучатся, занесши с собою и туда страх смертный в сердце и в утробе своей желчь. Так и безумная душа, своим состоянием наслаждаться не наученная, хотя из жизни в жизнь преходит, но везде грустит и мятется, носящая внутри источник огорчений — растленное сердце. Сим образом богатые и нищие, женатые и безженные и все прочие беспокоятся. Чрез сие бегают из должностей, но паки праздность скучна. Чрез сие рвутся показаться при дворе, а показавшись, досадуют. Больному телу, слабому уму угодить трудно. Больной и на супругу, и на лекаря желчен. Скучен ему пришедший посетить приятель, а отшедший — досаден. Мягчайшее ложе жестко ему. Смотри же, как только воссияло здравия вёдро, тогда превкусною пищею мерзевший самую простую вкушает со сладостию… «Какая причина источила Вашему величеству слезы?» — вопрошают министры Александра Македонского. «Как же не плакать, братцы? В сию минуту слышу от философа, что в мире не един мир есть, но и числа им нет. Ах! А мы доселе и един мир не вовсе покорили». Но душа любомудрая, древний Кратес [1223], кроткими замыслами кроткого духа легко и сладко проплыл своего жития пучину. Коль горестно страдал перво- воевода греческих войск под Троею! А Диоген, живущий в плени[1224], проживал дни во веселии сердца. Сократ в темнице беседует здраво с другими любящими премудрость. Гордый же Фаетон [1225] в небесных странах рыдает, для чего не дают ему засесть на царской отца его колеснице. Сапог ноге, а сердцу жизнь сообразуется. Некто мудрец сказал: обычай сделает жизнь сладкою. А я сказываю: сердце чисто зиждет жизнь веселу[1226]. Сего ради потщимся очистить источник сердца да все горести, извне нападающие, возможем обратить во спасительные соки. Скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад и все прочее? Жизнь наша, будто тавленная игра [1227], наполненная удач и неудач, но здоровое сердце все сие переварит во благо. Все ему поспешествует во благое. Потерявшие же сердце и в удачах мира сего беснуются от жира своего и в неудачах отчаиваются; подобны недужным, ни стужи, ни жары не терпящим. Безбожник Феодор говаривал: «Я‑де правою рукою подаю мои советы, а слушатели берут оные левою». Так бессердые люди правый дар божий приемлют оный левицею во зло. А мужи сердечные и от самых горьких своих горестей, как от терния, умеют собирать полезные плоды, собирая там, где не расточали, и жнут с богом своим и там, где не сеяли, подобны пчелам, из нечистоты и жестких и колких трав мед собирающим. Итак, прежде всего нужно научиться тому, чтоб мочь все горькое обращать в сладость, дабы мы во всех неудачах могли похвалиться так, как мальчик тот: «Ба, слава‑де богу. Не пропал мой замах. Я бросил камень в собаку, а попал в мою мачеху». Например, изгнали Диогена из его отчизны, а он тем попал в философию. Последнее судно с товаром потопила буря, а мудрый Зенон: «Слава тебе, господи! Переводишь‑де меня из богатства в нищету. Ныне могу мудрствовать о спасении душевном, а не о телесном богатстве».