Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор - Страница 168

- Отлично сработано, Семипалов! Так обдурили балбеса Гонсалеса! Что вы теперь будете делать с такими военными способностями в мире, где установили вечный мир?

Пимену Георгиу я сказал с иронией:

- Вы не разочарованы? Столько трудов положили, чтобы обвинить всех нас в тяжких грехах! Правда, не меньше трудились и когда истово нас восхваляли.

Он ответил с ледяной надменностью:

- Я всегда исполнял свой долг. И когда доказывал нужность каждого вашего государственного акта, и когда вскрывал преступления, содержащиеся в любом их этих актов.

Семьдесят четвертый живой потомок древнего пророка терпеливо ожидал, пока я закончу переброс репликами с обоими журналистами. Он стоял передо мной по-военному прямо, седой, с яркими голубыми глазами, сверкавшими из глубоких глазниц.

- Я с ужасом слушал, что наговаривал на президента этот бессовестный человек, ваш Черный судья, - сказал он.

- Почему бессовестный? - засмеялся я. - Каждый делает, что умеет. Гонсалес лучше всего осуждает. Это его страсть - карать.

- Есть существа, неподвластные его суду.

- Для Гонсалеса таких существ не существует.

Из глаз первосвященника вырвалась вспышка. Он медленно проговорил:

- Вижу, вижу - и вы не поверили в то, что я рассказал о происхождении президента.

Я широким жестом обвел овальный зал.

- Здесь много людей, уважаемый Тархун-хор. Могу вас уверить, что я больше их всех согласен с вами.

За время суда я почти не занимался государственными делами. Их накопилось множество. Я удалился к себе - и просидел в кабинете до ночи. Позвонила Елена, она радовалась, что призрак незаслуженной кары рассеян, и просила прийти домой. Я отговорился занятостью и пошел к Гамову. Около его квартиры ходила стража - все те же водолетчики. В приемной Гамова сидели Сербин и Варелла, они вскочили, когда я вошел.

- Как ваш полковник, друзья? - осведомился я.

Мне ответил Варелла, Сербин только поглядел затравленными глазами:

- Ходит по комнате. Прислушиваемся - не позовет ли? Нет, молчит, только ходит - от окна к двери, от двери к окну.

Гамов прекратил свою ходьбу, когда я вошел, показал мне на кресло, сам сел напротив. Мне показалось, что он готовится к долгой беседе. Я тоже готовился к ней.

- Вы так долго отсутствовали, - пожаловался он. - Я боялся, что вы вообще не придете - можно уже со мной не считаться.

- Сами виноваты! - огрызнулся я. - Раньше делили поровну всякие неотложности, а теперь все взвалили на меня одного.

- Будете перевозить меня в тюрьму? - переменил он тему разговора.

- Зачем? Вас нужно изолировать от людей Гонсалеса, да и от вас самого. Не уверен, что вы сегодня предсказуемы. До референдума побудете здесь, а потом снова появитесь перед народом.

- А вы уверены, что референдум отвергнет приговор Гонсалеса?

- Гамов, вы же умный человек. Неужели вы сомневаетесь, что Гонсалеса поддержит только малое число? Бесконечно малое число, если говорить терминами математики…

- Нет, я не сомневаюсь. И это меня тревожит.

- Хотите смерти? - спросил я прямо.

- Хочу эффектного завершения, - ответил он столь же прямо. - Одно дело - появиться, красочно победить и исчезнуть, оставив миру решение кардинальной философской проблемы - где граница между добром и злом. Остаться и руководить усмиренным миром - это все же не вклад в философию.

- Знал, что вас мучают философские болезни, но не до такой же степени… Это временная хворь, Гамов. Мы еще поговорим о философском содержании наших поступков. И сделаем это без Гонсалеса и Бибера. Один орудует в философии топором, другой хрупок - раз поспорил с вами и сразу сломался, перейдя в вашу веру.

- Вы будете мягче Гонсалеса и тверже Бибера, Семипалов?

- Ваш ученик, Гамов. Это обязывает. Постарайтесь до референдума не заболеть по-серьезному.

В приемной Сербин со страхом смотрел на меня. Мы говорили с Гамовым тихо, он ничего не мог расслышать - это испугало его.

- Семен, слушай меня внимательно. - Впервые я назвал солдата по имени, а не по фамилии. - Для начала - ты обыскал полковника? И одежду его, и все помещения? Ножи, бритвы, карманные импульсаторы?..

Он быстро ответил, страх его увеличивался:

- Мне помогал Варелла, он взял на себя помещение, я - всю одежду. Импульсатор был в столе, Григорий его изъял. Я ничего не нашел.

- Отлично, Семен. Теперь так. Полковник плох, у него помутилось сознание. И если с головы полковника упадет хоть волос по причине твоего попустительства… Своей головой ты не расплатишься даже за один волос полковника!..

У Сербина жалко исказилось лицо. Он схватил мою руку и припал к ней губами. Я вырвал руку и вышел. Я волновался не меньше, чем он.

Мне не хочется распространяться о тех двух неделях, что прошли до референдума. В них было слишком много звонков, встреч и разговоров. Я начинал сердиться, когда меня спрашивали о Гамове. Гамова ничто плохое не ожидало, в этом я был уверен. Референдум мог завершиться только его новой громкой победой. Так оно и произошло. Я не помню, сколько людей поддержало приговор Гонсалеса в Нордаге, Патине, Родере, Ламарии, наверное, были и такие. Но они исчислялись той величиной, которую я в разговоре с Гамовым окрестил бесконечно малой. В Патине и Кортезии, в Клуре и Корине таких ненавистников Гамова вообще не оказалось. О южных и восточных странах я не говорю. Тархун-хор успел перед референдумом объявить Гамова вторично явившимся в наш мир пророком - после этого в странах, где верили в Мамуна, никто не осмелился даже подумать о смерти Гамова, не то что потребовать ее на референдуме. По телефону я сказал Гамову о новом демарше первосвященника примерно в таких выражениях: «Привет вам, духовный владыка четверти человечества! Вы теперь не политик, а пророк, - звучит впечатляюще, не правда ли?»

Мы с ним посмеялись удивительному повороту его популярности.

А когда результаты референдума стали ясны, я предупредил Гамова, что явлюсь к нему для долгого и серьезного разговора.

- Вы пока мой тюремщик, - ответил он без иронии, - и потому можете приходить без предупреждений.

- Но с предупреждением лучше, - возразил я и направился к нему.

В приемной я спросил вскочившего при моем появлении Сербина:

- Как полковник?

- Все ходит по комнате. Так вроде бы ничего, только все ходит.

Гамов улыбнулся мне и показал на кресло.

- Диктатор, поздравляю вас с освобождением, - сказал я, усаживаясь. - И докладываю, что специальным приказом ликвидирован Черный суд. Гонсалесу предстоит выбирать себе новую должность. Я ему ничего не предлагаю, это можете сделать вы, воротившись в президенты. Рекомендую лишь подыскать ему что-нибудь не раздражающее людей, он один из тех, кого всюду ненавидят.

Он внимательно посмотрел на меня.

- Вы сильно сдали, Семипалов! Вы не больны?

Я не удержался от упрека:

- В принципе - здоров. А если выгляжу худо, так вы задали мне хлопот. Думаете, было просто вас арестовать? Кстати, вы выглядите не лучше моего.

Он, и правда, казался усталым и постаревшим.

- Много думаю, Семипалов. И в частности - о вас.

- Ругали меня?

- Зачем? Вы действовали, наверно, правильно. Но испортили всю программу, которую я намечал для себя.

- О вашей дальнейшей дороге потолкуем особо. Разрешите вначале доложить, что я проделал за вас, взобравшись на ваше высокое кресло.

- Докладывайте, - сказал он без интереса.

Я рассказал о встречах с руководителями разных стран, о демобилизации армий, о переводе военных заводов на мирную продукцию. Это были проекты, о каких он мечтал, теперь они становились реальными событиями. Описание того, что я совершил за дни его временного отсутствия, не могло не увлечь его. И он понемногу оживлялся.

- Как видите, я действовал в вашем духе, как ваш исполнительный ученик. Будете критиковать?

- А вы думаете, что все так хорошо, что и покритиковать не за что? Раньше у вас не было такого самомнения, Семипалов, - пошутил он.