Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3 - Страница 43

Давно уже было замечено, что радиоволны, особенно короткие и ультракороткие, влияют на развитие растений. Этим свойством радио стали пользоваться для выгонки ранних сортов овощей и фруктов. Но причину явления удалось установить только теперь.

В ряде опытов выяснилось, что движение сока по сосудам растения связано с электрическими процессами.

Как оказалось, оконечности стебля играют роль полюсов, между которыми сок течет вверх и вниз, в зависимости от знака заряда.

Радиоволны, увеличивая электрическое напряжение в стебле, вызывают ускорение движения соков и тем самым способствуют более интенсивному росту растения.

Попутно исследователи обнаружили другое обстоятельство, не менее любопытное. При одинаковых зарядах сок течет более свободно и легко снизу вверх, чем сверху вниз: любой стебель может быть поэтому использован в качестве детектора, т. е. аппарата, пропускающего сок в одном направлении и задерживающего его – в другом.

Опыты показали, что стебель герани длиною в 15 сант., включенный в электрическую сеть между пластинкой лампы высокого напряжения и решеткой лампы-амплификатора, если интенсивность радиоволн, действующих на стебель, переходит известный предел, – он нагревается и может даже лопнуть, совершенно так, как перегорает предохранительная пробка в случае ненормального усиления тока.

Не трудно сделать заключение по аналогии, что так же точно, как в растениях, электричество обуславливает жизнь в животных и в человеке.

И такое заключение уже сделано.

Известный французский психолог Анри Пьерон убежден, что «все наши ощущения – лишь результат электрических разрядов в клетках нашего тела». Те ощущения, на которых мы создаем свое представление о внешнем мире, все наши примитивные и самые сложные понятия: от чувства боли или голода до высших проявлений интеллекта, – та самая сила, подчиненная человеком для его утилитарных целей.

Высоты духовности встретились с «низинами» материи. Слепая сила, движущая чудовище-машины, оказалась частицей той же необъяснимой силы, создавшей моральные ценности человечества.

Молва, 1933, № 226, 3 октября, стр. 4. Подп.: Л.Г.

Рассказ В. Ф. Клементьева написан не просто.

Говоря словами Розанова – «не выговорился», а «написан». Ясен заказ, который поставил себе автор, – изобразить идеального православного священника, сказать о вечности чуда.

Два этих замысла должны были переплетаться, сливаясь, в рассказе. Но, как и всё заказанное, не удались. То, что хотел сказать автор, осталось недоношенным. То же, чем, видимо, подсознательно живет сейчас, – невольно выговорилось само собою. И это выговорившееся спасает рассказ. Быть бы «Отцу Иоанну» без этого ходульным, искусственным и холодным, не достигающим сердца читателя, которое можно подкупить только естественностью и правдой.

Идеальный тип православного священника – не новость в русской литературе. И ничего нового автор к уже сказанному не прибавил. Хорошо почувствовал, ясно увидел и просто рассказал о том, что уже было прекрасно почувствовано, до боли реально увидено и великолепно рассказано.

Чудо же автору просто не удалось.

Слишком он перестарался, объясняя чудо «простым стечением обстоятельств», по слову одного из действующих лиц рассказа.

Чудес, собственно, у В. Ф. Клементьева в рассказе несколько, но главное он приберегает к концу.

У о. Иоанна сидит случайный гость, глава повстанческого комитета, которого ищут большевики. Найдут – убьют всех, разгромят дом. А найдут непременно, п.ч. оцепили квартал и обыскивают всех поочередно. Но вот большевики случайно, своя своих не познаше, начинают между собой перестрелку… Дом отца Иоанна спасен.

Автор, если вдуматься, хотел сказать, что по молитве священника произошел случай, похожий на чудо. Но в рассказе он так оставил в предположении чудо и так украсил «случайность» случившегося, что в чудо не веришь.

Для того чтобы показать чудо, – надо дать почувствовать дыхание чудесного. Автор же оперировал с фактами, хотел математически чудо доказать – сам запутался и ничего не доказал.

Нет, дыхание чудесного отсутствует в рассказе.

Для этого нужно вдохновение, дуновение Господне. У автора же только усталость, прислушивание к тишине, чаяние «мира всего мира».

Его о. Иоанн напевает, стоя у окна, за которым бушует кровавая стихия революции:

– Житейское море, воздвигаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек вопию Ти…

Вот это «к тихому пристанищу Твоему притек вопию Ти» было бы лучшим эпиграфом к рассказу.

Лучше всего автор «слышит» тишину.

Картины бунта в рассказе, кровавые и безобразные, не ударяют по сердцу читателя.

Написаны «не своими» словами, а потому не живы. Долго, смакуя, автор, например, рассказывает, как глумилась толпа над трупом убитого ею воинского начальника. Но это размазывание, ковыряние в «ужасном» не ужасает.

А вот всё тихое – прекрасно. И удивительная вещь, его слышишь, видишь, почти осязаешь.

Автор упивается тишиною дома священника, тихостью пустого храма.

В доме о. Иоанна ковры. В доме о. Иоанна слышно, как тикают часы, как время от времени начинает шипеть керосиновая лампа. Кажется, слышно каждое движение человека в этой тишине. Единственно, кто вносит сюда шум, суету, беспокойство – матушка, ее неспокойное простое сердце, которое не может понять многого из того, что понимает о. Иоанн.

От бунта народного – извне против мира всего мира – от бунта матушки – внутри его жизни – против тихости о. Иоанна, – священник ищет спасения в храме.

И храм в рассказе – то же прибежище – «К тихому пристанищу Твоему притек вопию Ти».

Тихое пристанище, бегство от мира – в мирный остановившийся быт церкви. Не вдохновенная религия, идущая, наоборот, в мир, чтобы в борьбе преобразить его. Религия усталости, бегущая от мира, капитулирующая перед ним.

Под влиянием личных переживаний, смерти сына на войне о. Иоанн, как пишет автор, почти совсем отошел от мира и мирской суеты.

Любимым для него стало удаляться вечерами в церковь и здесь проводить часы в одиночестве. Сторож Семен, «всю жизнь проведший в церкви», днем и ночью заботящийся о благолепии храма да читающий вслух псалтирь – не нарушал одиночества о. Иоанна – был неразделим с внутреннею жизнью церкви.

Вот как в рассказе описаны эти вечерние часы священника:

«Сделав низкий поклон у входа, он шел с опущенной головой в алтарь, становился на колени перед престолом и, не сводя пристального взгляда с запрестольного креста, беззвучно молился о мире всего мира.

Сумерки в храме сгущались быстро. Быстро окутывались тьмой, как густой креповой вуалью, строгие лики святых, исчезал в темноте запрестольный крест, чуть поблескивал семисвечник. Сквозь решетки высоких окон вместе с тьмой забиралась в храм вечерняя свежесть… В пустом и темном храме у свечного ящика упрямо тикали часы. Старческий голос Семена хрипло, с присвистом иногда, бросал в темноту стоны и вопли царя Давида. Огонек тоненького огарка дрожал и прыгал у него над книгой, как бы боялся темноты, боялся кончины. Отец Иоанн стоял на коленях перед престолом, смотрел в темноту, туда, где был запрестольный крест, молился и думал невеселые думы».

«Отец Иоанн» В. Ф. Клементьева не случайно стал предметом нашей «содружеской» беседы. Рассказ этот, прежде всего, вызвал живой отклик в читательской среде, что уже одно свидетельствует о его достоинствах. Но главное его значение я вижу вот в чем: читая его, как бы воочию присутствуешь при процессе роста дарования автора. На глазах у читателя талант В. Ф. Клементьева побеждает его авторскую волю, ломает рамки рассудочного, надуманного замысла.