Сочинения - Страница 73
Е. С. Гаршиной
2 декабря 1879 г. Петербург
Вы пишете о том, нет ли у меня какого-нибудь «горя». Право, настоящего «горя» нет. Ни в кого я несчастно не влюблен, — никакого преступления не совершил. Мое горе — я сам со своею беспричинною хандрою, ленью, неумелостью, тряпичностью и т. д.
Эту неделю я провел сносно: упорно сидел в Публичной библиотеке и переводил немецкую книжку о птицах. Эту работу дал мне А. Я. Герд. Пока работаешь — ничего себе. Зато вечером — плохо. Сегодня воскресенье, Публичная библиотека отперта не надолго, я там не был и тоска страшная. Правда, что мне работа необходима!
Мама моя, дорогая моя, не тоскуйте обо мне очень. У меня самого еще есть надежда на лучшее, вернее на спасенье. Если бы не было этой маленькой надежды, я не стал бы жить. Очень уж тяжело, это правда. Но посмотришь вокруг себя и скажешь: ведь не глупее я других. Есть у меня все-таки талант. И то, что мешает ему работать, неужели должно продолжаться всегда, до самой смерти?..
Е. С. Гаршиной
18 декабря 1879 г. Петербург
Вот несколько дней как я ожил и хожу занятый новой вещью. Чувствую, что сяду писать, может быть, сегодня же или завтра «Места» меня пугают, как какая-то тюрьма… Ведь поступить в банк, в министерство значит прикончить совсем и навсегда многое и многое Во всяком случае теперь я не могу думать о месте, дорогая моя мама. Вы, я думаю, поймете меня и не осудите за это новое проявление неосновательности.
Писать я хочу уже года полтора тому назад продуманную, а теперь дополняющуюся и изменяющуюся (пока в моей голове, конечно) историю. Не написал я ее в свое время — хотя начинал — не из чего иного, как из какого-то рабства. Дело в том, что «направления» какого бы то ни было в рассказе совсем нет. Совершенно личная история с любовными делами и с очень кровавою развязкой. «О. 3.» наверно не напечатают, а все «Русское богатство» вознегодует, это я чувствую, а писать все-таки буду, потому что очень уж ходят все мои действующие лица в моей голове*.
Ах, если бы мне в месяц или два кончить свой рассказ (он должен быть порядочный, minimum листа в 4, поэтому я кладу такой долгий срок), то-то бы я воспрянул духом…
Е. С. Гаршиной
7 января 1880 г. Петербург
Писанье рассказа у меня идет очень медленно, главным образом потому, что в нем я вижу большую фальшь. Не знаю, выберусь ли я из нее.
Перевод «птиц» почти уже кончен и скоро начнет печататься, для того чтобы к весне книжка могла поступить в продажу. После птиц будем составлять млекопитающих. Есть у меня в виду еще один перевод с французского, но еще наверно не знаю, придется ли переводить.
Еще о переводах: к моему удовольствию, А. Я. очень доволен моей работой. Я, по правде сказать, не надеялся справиться с немецким языком и орнитологией даже удовлетворительно.
Е. С. Гаршиной
17 января 1880 г. Петербург
Все это время я очень много работал: кончил «птиц» и писал свой рассказ. Правда, нервы, проклятые нервы не особенно благоденствуют, но уж что с ними поделаешь. Последние два дня и сегодня я бегаю по художникам: Глеб Иванович предложил мне писать в «Русские ведомости» об картинах, а я за последнее время поотстал насчет искусств. Поэтому посетил многих знакомых и незнакомых и даже horribile dictu![21] заказал себе визитные карточки. Разговоров разговаривал множество: каждый несет свое и каждый более или менее говорит вздор. «Своих слов» ни у кого нет.
Вчера была причина, порядочно разозлившая меня: разругался с Крачковским Не хочется писать даже, что он сделал, об этом чересчур много уже было говорено и надоело до смерти. Скажу только, что он гораздо хуже «Дедова». Ничто так не портит человека, как дешевый успех…*
Е. С. Гаршиной
25 января 1880 г. Петербург
Уже месяц тому назад я решил, а теперь решимость все более укрепляется — уехать из Петербурга в деревню. Мне представляется и место: писаря при сельском ссудо-сберегательном товариществе. Жалование маленькое, кажется, 15 р. в месяц и готовая квартира — отдельный домик, — это материальная обстановка в том случае, если — что не вполне возможно и даже вполне невозможно — я в год не напишу ни строчки «Место служения моего» — село в семи верстах от Самары. Ехать туда придется в марте, в начале или конце — не знаю. Дорога, конечно, на свой счет «Пропагандировать» я в деревне, конечно, не буду. Буду жить, потому что считаю это полезным для себя, а может быть, и сам пригожусь мужикам на что-нибудь.
Дней через пять кончу рассказ для «О. 3.» — не тот большой, о котором я писал вам, а маленький, новый, почти уже написанный — и напишу еще сказку для «Р. Б.»…*
Е. С. Гаршиной
2 февраля 1880 г. Петербург
Начинаю я второе 25-летие своей жизни по-новому, совсем по-новому. Неужели и тут не удастся вывернуться и сделаться путным человеком? О моем личном счастии я теперь, право, не думаю. Чем больше живешь, тем яснее видишь, что в тебе сидит какой-то бес, который положил себе целью отравлять тебе всякую хорошую минуту в жизни. Что уж тут поделаешь? Значит нужно изменить все: забыть всякие претензии на личное благополучие и отдать себе «на съедение» хоть мужикам в деревне. Там, по крайней мере, времени не будет заниматься разными отчаяниями. Хоть какое ни на есть дело, а все-таки дело.
Свой маленький рассказик, я уже переписываю. Вышло нечто сумбурное, смутное, такое, что я и сам многого в нем не понимаю. Ну да все равно, понесу к Салтыкову! Должно быть, напечатает*.
Я ошибся в прошлом письме: я буду жить не в 7, а в 50 в. от Самары, по Оренбургской ж. д. Очень мне хочется поскорее уехать отсюда и засесть в деревню. Ведь это новое, мама, совсем новое, не испытанное еще: на мне будут лежать обязанности. Кажется смешно и говорить об таких «обязанностях». Но как подумаешь, что до сих пор их или не было, или, что вернее, они были (ох, и очень много, дорогая моя), да их не исполнял (по лени, по бесхарактерности), так и эти «жалкие» обязанности представляются чем-то серьезным…
Е. С. Гаршиной
10 февраля 1880 г. Петербург
По правде сказать, 5 февраля так взбудоражило все мое нутро, что эти дни ходил, как оглашенный, и ничего не делал, хотя лично чувствую себя очень хорошо, «личной хандры» (это мой термин для определения моего угнетенного состояния, когда таковое бывает) — личной хандры нет. Но эти трупы просто не дают думать.*
Свой рассказик во вторник снес к Салтыкову; о судьбе его ничего еще не знаю. Теперь ушел в воспоминания и хочу написать несколько эпизодов из войны*. Это будет настоящая проба пера, а то до сих пор все описывал, собственно говоря, собственную персону, суя ее в разные звания, от художника до публичной женщины.
Уезд из Петербурга дело решенное, разве уж какие непредвиденные обстоятельства.
Тургенев, как вы знаете, здесь. Кажется, удастся видеть его, чего мне очень хочется. От Гл. Ив. наслышался о нем много хорошего, как о человеке приободряющем…*
Е. С. Гаршиной
13 февраля 1880 г. Петербург
Рассказ мой Салтыков принял и даже написал, что находит его «весьма хорошим» (напечатают его в 3 книжке). Не знаю, право, точно ли он «весьма» хорош. Быть довольным своим рассказом мне в глубине души пока еще не удавалось. Знаешь, что хотел сделать, а это что никогда не выходит так, как думалось во время писанья. Если не расходятся мои все те же нервы, то писать буду много. Писать что — есть. «Много», — конечно, сравнительно с прежним.