Перевёл взгляд на объект слежения. В окне на третьем этаже с новым стеклопакетом яркий свет. Но снизу виден только потолок. Так и есть, с потолка свисает жалкая лампа накаливания — верный признак, что люди ещё не обзавелись всеми благами домохозяйства. Рядом с зияюще-голым проёмом окно, задрапированное плотной зелёной тканью, но видно, что и там горит свет. Справа, должно быть, кухня, там вертикальные полосы жалюзи. Там темно. Стою как дурак, задрав голову, предоставляя каплям дождя своё лицо для приюта. Чего-то жду.
Вдруг открылась дверь подъезда и оттуда вышел мужчина. Высокий, широкий, в распахнутой стёганой куртке, которую на ходу пытался застегнуть. Прежде чем он меня увидел, я успел понять, кто это. Он. Мужчина нахмурился, посмотрев на меня, и прошёл мимо. Через метров пятьдесят недовольно оглянулся. Я почему-то надеялся, что сейчас в окне покажется и она, Ева. Но никакой тени, движения и тем более фигуры не появлялось. Мне пришло в голову, что Марек сейчас точно меня увидел, я повернулся и глупо помахал ученику-невидимке. Ничего не изменилось, не шелохнулось. Я, уже насквозь мокрый, тупо простоял ещё минут пятнадцать в пустом дворе. Глупо.
То, что это глупо, понял, лишь когда с улицы во двор вывернул всё тот же мужчина. Он нёс пакет с узнаваемым логотипом сети продуктовых магазинов. Ходил «за хлебом». Обнаружив меня по-прежнему в своём дворе, мужчина замедлил ход, а потом вдруг решительно направился ко мне, стоящему столбом.
— Сигареткой не угостишь? — добродушно поинтересовался он приятным низким голосом. Правда, лицо вовсе не излучало приветливости. Он напряжённо всматривался, изучал меня, обвёл глазами дом Марека как бы в поисках того, ради кого я тут торчу. Потом метнул взгляд и на свои окна.
— Угощу, — хрипло ответил я. — У меня «Максим» красный.
— Сойдёт. Я делаю вид, что бросил, а жесть как хочется, — зачем-то сказал он. Я выудил из кармана мятую пачку, зажигалку. Прикурил сам и подал ему. — Что ты здесь стоишь? — поинтересовался он.
— Жду друга. Он договаривается о съёме квартиры в этом доме, — соврал я, ткнув пальцем в дом Марека. — Тёплые тут квартиры?
Мужчина пожал плечами. Он продолжал недоверчиво меня разглядывать. А я заметил, что он не курит по-настоящему. Смоляной дым удерживает в гортани, не впускает в лёгкие. Значит, он не курит, подошёл специально, на разведку. Марек довольно точно описал этого мужчину: лицо с очень близко посаженными глазами, низкими густыми бровями, широкими скулами, крупным носом и бесформенными губами. Неприятное лицо. Мне показалось, что от мужчины пахнет лекарствами. Он постоял ещё немного. Выкинул наполовину загубленную сигарету и коротко попрощался:
— Бывай!
Напоследок я успел заметить, что в белом пакете-майке лежит увесистая «колбаса» килограммового мороженого. И это почему-то меня разозлило. Мужик сорвался в магазин под самое закрытие, чтобы порадовать свою женщину, а я тут конструирую отрицательный образ, жалею девушку, которую никогда не видел. Основание? Сомнительные записки несовершеннолетнего аутиста, не знающего жизни! Аргументы? То, что он курил не в затяг? И лицо у него неприятное? Всё, хватит. Я стал слишком впечатлительным!
Решил, что не буду реагировать на бзик моего ученика. Сделаю вид, что сочинение с темой любви в рассказах Чехова мне понравилось. Посмотрим, что из этого получится. Лишь бы парень на итоговом сочинении не стал приводить жизнь соседей в пример.
Однако окончательно обуздать тревогу и волнение Марек мне не дал. В пятницу — русский язык. Всего-то надо было в описании использовать эпитеты, подчеркнуть их и объяснить их функциональное значение. Задавая это, я подсказал, что лучше описать собственную комнату или даже картину какого-либо художника, или вид из окна. Наверное, последнее я зря сказал…
«Окно напротив — открытый занавес чужой жизни. Декорации зависят от сцен. Вот утро медленно и прохладно раскручивает маховик дня. Мужчина открыл жалюзи на кухне, куда-то собирается, пьёт горячий напиток. Думаю, это кофейная пыль. Он никогда долго не колдует у плиты, не стережёт капризный напиток в турке. У них и турки-то нет… Пока мужчина виден один, стены и малочисленная утварь равнодушно взирают на его действия, как будто даже спят.
Но перед уходом мужчина всегда выносит из наглухо забинтованной зеленью штор комнаты на руках хрупкое тело жены. Она завёрнута в саван простыни. Наверное, муж несёт девушку в тривиальное, нелитературное место. Но стоит ей, сонной, появиться в большой комнате, как просыпаются жёлтые стены, позёвывает старый диван, подмигивает оконное стекло, отражая робкий солнечный луч.
Комната больше не засыпает. Ведь не спит и Ева. И хотя девушку не видно, её закрывают зелёные шторы, квартира знает — Ева проснулась. Жёлтые стены перекатывают солнечные блики, комнатный воздух сочится отдохновением, и мне кажется, что старое радио, которое косо повисло над допотопным холодильником, вещает радостные новости, рассказывает добрые сказки, исполняет глупые песенки.
Но всё меняется вновь, когда возвращается муж. Радио затыкается, стены приобретают удушливый оттенок, диван раскрыл пасть удивлённо. И хотя мужчина кормит Еву с ложечки, целует в макушку, расчёсывает волосы, приносит ей подарки, ничего не может изменить настроение квартиры. Настроение становится хмурым, оно пропитывается ненавистью. Ева часто хватается за горло, как будто её душат, трёт виски, как будто там давят, сжимает кулаки, как будто хочет убить.
В последнее время Ева вечерами сидит на диване и играет плюшевой собакой. Она не слушает, что рассказывает ей муж. Она сама как механическая игрушка. Но она ждёт ночи, она всегда замирает при звуке наступающей темноты. Потому что ни ладони жёлтых стен, ни жало электрической лампы, ни пасть дивана не смогут защитить её от пыли плотных зелёных штор».
По-моему, когда я читал этот текст, у меня скрипели зубы. И я не мог разобраться, что вскипало во мне: негодование или тревога? Мне стоило усилий, во-первых, не наорать на Марека, сидящего с прямой спиной, положив ладони на стол. Во-вторых, не кинуться к окну и, схватив бинокль, проверить, всё ли так? Но я преодолел искушение вылить свои эмоции. Более того, похвалил за ту кучу эпитетов, что ученик наворотил и подчеркнул, и сделал вид, что содержанию текста не придал значения.
— Сегодня мы познакомимся с такими средствами выразительности, как фразеологизмы и стилистически окрашенная лексика…
Во время лекции я всё-таки подошёл к окну и не удержался. Взял бинокль. Всё так. Ева там, за зелёными шторами. А вещи в комнате об этом знают. Благодаря солнечной атаке на комнату я разглядел на диване рыжую игрушку-собаку с весёлой мордой. Почему-то меня охватило какое-то тревожное чувство дежавю. Я еле закончил урок и практически сбежал.
Решение пришло само собой. Набираю номер. Как всегда, уверенный голос:
— Мишка! Привет!
— Как дела? — мой вопрос ни о чём.
— Что-то случилось? — Андрюхин вопрос в лоб. — Как твой сон? Телевизор смотришь?
— Нет. Не смотрю. А сон… ну… сносно.
— Ты, главное, к этому относись спокойно… А телевизор нехуй смотреть! Только зрение портить.
— Анрюха, я звоню не из-за себя. У меня тут ученик образовался. А я такой невежа! Короче, он аутист.