Собственность сводного брата (СИ) - Страница 3

— Эй, парни! Этот русский баран читает девчачьи письма. Не удивлюсь, что он сам пишет такие же.

Я спрыгнул с подоконника, не совсем понимая, с кем он болтает, но вскоре понял, что отвоевывать свое мне придется в драке, потому что оскал белобрысого мальчишки не сулил ничего хорошего. А иначе откуда этот хохот гиен?

Я даже не понял, как все случилось.

Была толпа парней, и вот они уже летели в разные стороны. В голове в это время шум, а слух воспринимал хруст чужой кости.

В моей руке запястье Ника Фогеля. Я сжал его все крепче, пока другие стояли не дыша.

— Носа тебе мало. Выбирай, какую кость ломаем следующей?

— Тебя опять посадят в карцер.

— Лучше так, чем рядом с таким уродом как ты.

Они боятся меня. Поэтому нападают все вместе. На уровне инстинктов толпа травоядных пытается забить хищника.

Я сделал рывок, и по коридору раздался оглушающий вопль, отлетая эхом от каменных стен. Остальные сбежали, а я сложил драгоценный лист в карман, пока Ник повалится с ног.

Уже уйти хочу, но он так вопит, что я невольно морщусь. Не умирает ли? Оборачиваюсь посмотреть на убогого и замечаю, что вывихнуто плечо. Хорошо же я дернул.

Скоро сюда сбежится народ. Меня в очередной раз посадят в карцер. А значит на входе обыщут. Достанут письмо и снова будут глумиться.

С этой мыслью наклоняюсь над Фогелем и надавливаю на плечо, тем самым делая агонию не такой острой.

— Хочешь, чтобы боль совсем прекратилась? Я вправлю твое плечо. Но скажешь всем, что здесь ничего не было. То же самое сделают твои прихвостни.

— Да пошел ты! Помогите!

— А еще я могу вырвать твою руку, — продолжаю то давить, то чуть ослаблять. — С корнем. Так что кровь зальет твое лицо, а фантомные боли будут мучать всю оставшуюся жизнь. Как тебе будет жить без правой руки, а? Как ты будешь баловаться со своим дружком? Помощи у парней попросишь?

— Ты… — его глаза с каждым словом становятся больше. Над губой выступает пот. Нравится мне его страх. Нравится чувствовать себя главным. Видеть, как этот слизняк бьется в конвульсиях от бессилия. — Ты не посмеешь. Сил не хватит.

— Давай проверим? — я двумя пяльцами беру его плечо там, где самое мягкое место, и начинаю нажимать так, что он снова заливается криком, а мне ничего не стоит сдавить чуть сильнее и вырвать кость к чертям. Она здесь очень хрупкая. Сквозь вопли Фогеля я слышу шум шагов по лестнице. Уже идут.

— Ладно! Ладно! — орет он, и я рывком вправляю ему руку, слыша характерный хруст вставшей на место кости. Фогель тут же прекращает орать, сжимает и разжимает пальцы. Смотрит на меня и почти шепотом. — Псих. Ты просто псих, Распутин.

В этот момент в коридоре появляются Келлер и воспитатель нашей группы Шмидт. Толстые. Запыханные. Смотреть смешно.

Но при своей власти они способны на все.

Потому что родителям, которые отдают своих детей сюда, плевать, что с ними будет. Мы все трудные дети, будущие отморозки. С нами всегда разговор короткий. И они правы. Если они дадут слабину, их просто уничтожат.

— Что здесь происходит! Распутин! Фогель!

Мы молчим какое-то время. Если он скажет правду, я не буду его жалеть. Я вырву его руку.

— Ну!

— Мы поспорили, кто громче крикнет, — придумывает Фогель. — Я выиграл.

Нас наказали ночным дежурством на плацу, прямо на морозе и это было неплохо. Особенно когда Фогель в итоге захрапел, я смог снова достать письмо и любоваться тем, как блестит бумага, как красиво выведены буквы. Но прелесть всего этого перебивали мысли.

Кто такой этот Митя? И какое он имеет право смеяться над Мирой? В голове уже мелькают картинки того, как этот незнакомый мальчик вопит, когда я вырываю его руки.

Правда и Мира орет от страха и больше никогда на меня не смотрит.

Так что лучше не мечтать о таком. Не хочется пугать маленькую девочку. С ней я могу быть только рыцарем.

Закончив созерцание своего сокровища, я разбудил Фогеля, как раз перед сменой караула. Мы поплелись в свою комнату, которую занимали еще два парня. У одного был сломан нос, а другой хромал. Фогель тут же рухнул в кровать, но спать было поздно.

Прозвенел звонок на подъем, и воспитатель Шмидт уже ходил по комнатам и проверял, все ли встали.

Мы оделись, умылись и поплелись уже на утреннее построение.

— Ты вообще можешь не спать? Как робот? — вдруг спросил Фогель. Впервые заговорил со мной с тех пор, как мы попали сюда. То есть за пять лет. Я настолько удивился, что даже обернулся по сторонам.

— Ты со мной разговариваешь?

— С тобой. Не с этими же трусами.

Вот так просто кинул он слабых, чтобы быть поближе к сильному. Я даже не удивлен. И, пожалуй, чтобы перестать тусить в карцере, можно сделать вид, что я принял дружбу невольного лидера нашей возрастной группы.

Тем, кто постарше, было наплевать на малышню, а те, кто младше, жили в другом корпусе, очевидно трясясь как осиновые листы на ветру.

В военную школу Швейцарии попадали в десять лет. Меня отправили в восемь. Проблем с обучением и адаптацией у меня не было. Я все детство провел в подобном месте.

Меня подобрали совсем младенцем и отправили в лагерь, где были несколько десятков таких малышей. Первое, чему мы научились, это подчиняться хозяину как собаки. Потом уже стрелять. Ломать кости. Выживать. Убивать. И когда приходил заказ на нужного человека, нас покупали. Именно так я оказался в доме Распутиных. Они были моим заданием. И для меня до сих пор загадка, каким образом я оказался сыном главы семейства.

Я планирую эту загадку разгадать, потому что сейчас меня устраивает Мира как сестра. Но я не уверен, что хочу, чтобы так было всегда.

Я доберусь до правды.

Надо только выбраться отсюда.

— Сядем вместе на занятиях? — предлагаю Фогелю, и он словно этого и ждал. Кивнул довольно бурно и растолкал тех, кто с ним дружил.

С тех пор он стал повсюду за мной ходить. По ночам мы вылазили из замка, шатались по деревне в поисках приключений, а днем много занимались спортом. Остальные парни тоже вскоре подключились. Мы даже стали участниками местных соревнований среди обыкновенных школ. И выиграли, за что нам снова разрешили посетить хоккей.

До появления отца оставалось еще пара недель, а весна во всю вступала в свои права. Но озеро было еще замершим, и рыбаки там тусовались как пчелы возле варенья.

— Мой отец ненавидит рыбалку, — заметил Фогель, пока мы ехали на хоккей на автобусе. — Говорит, только бездельники могут вот так часами сидеть и страдать хренью.

— Твой отец гораздо удачнее рыбачит в озере проституток, — усмехаюсь я, отворачиваясь. Он много рассказывает о своей семье. Сестре. Младшем брате. И, конечно, родителях, настоящих королей ювелирного мира Европы.

— Так делают все богатые люди. Если он может себе это позволить, почему бы ему не иметь много женщин? Тем более он еще ничего.

— Пивное брюхо и второй подбородок?

— Он много работает.

— Мой отец тоже много работает. Но у него одна женщина и нет пивного пуза, — и это все, что он узнал о моей семье, хотя мы и провели вместе по сути четыре месяца.

— Может у него просто нет сил на других? — смеется Фогель, а мне хочется его смех ему в глотку засунуть, но я как обычно сдерживаюсь. За последнее время я был в карцере всего один раз. Я надеюсь, что когда отец приедет, то, увидев, что мне можно доверять, заберет меня отсюда.

— А может просто он не хочет унижать женщину, которую выбрал, грязью проституток? Тем самым не давая установку своим детям, что так поступать норма?

— У тебя же сестра?

— Да. И она не станет той, кто будет терпеть измены.

— Ты этого еще не знаешь. Ей сколько?

— Десять лет. И да, я много чего не знаю. Но уверен, что ее муж ей изменять не будет.

На этом разговор как-то завершился. Тем более что мы подъезжали к ледовому дворцу, и парни со всех сторон начали гудеть в нетерпении.