Собрание сочинений в четырех томах. 1 том - Страница 9

Изменить размер шрифта:

Я не боюсь употребить — на этом этапе — слово «схема». Да, надо построить схему, чертеж будущей книги. Расположить людей, выяснить их взаимоотношения. Определить их судьбы. Ибо, по-моему, нет ничего интереснее в книге, чем судьба человека-героя. А эти судьбы — в руках писателя. Как можно писать о человеке, не зная его? Прежде всего надо завести у себя свой «отдел кадров». О каждом из своих героев надо знать абсолютно все, начиная с того, когда он родился и что с ним было до того, как он пришел на страницы книги, и кончая тем, что с ним будет потом, после того, как он ушел из книги.

Для современных произведений характерно изобилие героев. Но о каждом — о каждом появляющемся на страницах книги человеке — автор обязан знать все. Не важно, войдет ли все это в роман или нет. А знать — надо! Тогда одной меткой фразой можно будет охарактеризовать человека, и будут люди, а не персонажи, книги, а не штатное расписание.

Нельзя пренебрегать и точностью в отношении времени действия... Вспомним, как обычно начиналось повествование у классиков: «Теплым июньским вечером 1858 года...» — и т. д. Из их книг всегда ясно, когда и где происходит действие. А в наше время, когда не то, что год, а каждый день неповторим, не похож на предыдущий, это особенно важно. Знаю это из собственного печального опыта. Неудача моей пьесы «Закон зимовки» во многом объяснялась тем, что я произвольно «сдвинул время», и получилась неправда, фальшь: то, что было возможно в Арктике 1935 года, когда я там был, стало уже невозможным в Арктике 1941 года... Шагнула вперед жизнь.

Вообще точность во всем — это закон для писателя. Тем из нас, кто работает над индустриальными темами, особенно необходимо знать, и хорошо, дотошно знать технику, технологию, производство. Человека труда невозможно показать без этого.

Мне довелось как-то присутствовать при обсуждении пьесы одного молодого драматурга. Пьесу все дружно критиковали. В ней были выведены два сталевара. Один — «консерватор», другой — «новатор», но оба они были одинаково бледны и неинтересны. Тогда мы попросили автора, чтобы он рассказал нам уже не «художественно», а своими словами, просто, чего хочет новатор и против чего спорит консерватор, и вдруг выяснилось, что автор сам не только не знает этого, а и вообще о мартеновском деле имеет смутное понятие. Стоит ли после этого удивляться, что пьеса не вышла?

Писатель должен до тонкости знать технику дела, даже не для того, чтобы ее описать, а чтобы самому все понять и увидеть, а увидев — найти в этом образное, то есть человеческое и поэтическое. Никто не требует от писателя, чтобы он описывал все эти винты и болты, — он пишет не прейскурант, но он должен все эти болты и винты знать, иначе для него и машина будет только железным хаосом, и человек — творец машины — останется непонятным. Скажу опять же из опыта. Только изучая техническую литературу, учебники горного дела, беседуя с мастерами и бывая в шахтах, смог я написать те страницы в своей книге «Донбасс», которые я люблю. И есть в этой книге несколько неточностей, за которые я мучительно краснею: значит, не все изучил, как надо!.. Я исправлю их в первом же издании. И опять поеду в Донбасс — смотреть, наблюдать, учиться...

Много, очень много должен знать писатель! Помимо главного, основного, ради чего пишется книга, он также должен знать и массу второстепенного. Я имею в виду «второй план» в книге.

Сценарий законно не требует такого изобилия подробностей, как роман. И это понятно. Не нужно подробно описывать внешность героя — будет живой актер. Не нужно писать пейзаж — будет оператор. Будет живая натура. Будут режиссер, художники и т. д., и т. д. Кино имеет много изобразительных средств.

У писателя же, когда он пишет роман, только одно оружие — слово. Словом должен он обрисовать и героя, и натуру, и жизнь, которая идет там, на «втором плане». Да нужен ли вообще этот второй план? Необходимо нужен. Не ради украшения, озеленения книги, бог с ним. А для того, чтобы читатель видел в нашей книге не сочинение автора по разграфленной схеме, а самое жизнь. Жизнь со всеми ее красками, запахами, переливами, подробностями. Для этого и пейзаж нужен, и описания необходимы, и вся эта масса подробностей, которая как будто ничего и не решает в книге, а на самом деле и создает то очарование правды жизни, которое так покоряет нас в романах Шолохова, Фадеева, Федина, Катаева.

И писателю, когда он умеет это писать и знает жизнь, легче работать. Для меня, например, мучительно трудно сочинять «сцены в кабинете», заседания, камерные эпизоды. Понимаю, что надо эти сцены «расцветить». Вот и начинаешь: «он улыбнулся», или «ухмыльнувшись, сказал он», или «сдвинув мохнатые брови, проговорил он»... Самому скучно писать!.. А все оттого, что не представлял я себе зримо ни этого кабинета, ни зала заседаний, где идет горячий, интересный спор; не описал я стола, на который мой герой мог бы опереться, не написал окна, в которое он посмотрел бы, не дал жизни за этим окном...

Здесь я говорю уже, как видите, о непосредственной работе писателя за письменным столом. Это — самый радостный и самый трудный этап рождения книги. Это — страда писательская. Тут решается, созрели ли твои замыслы, хватит ли силенок наполнить чертеж живой и горячей кровью.

Нас не раз учили наши большие мастера: побольше трудитесь над своим произведением, переделывайте, переписывайте!.. И это — золотые слова. Нет ничего радостнее, как работать, работать, работать над книгой!.. Переделывать, переписывать, видеть, как на твоих глазах зреет и хорошеет твое детище. Процесс творчества — самое дорогое в нашей работе.

Летом 1938 года я был призван на курсы командиров запаса. Я окончил курсы с отличием и был аттестован на должность командира батальона.

С тех пор я крепко связан с армией. Вскоре меня призвали снова, уже в мой полк (229-й стрелковый), где я последовательно был начальником штаба батальона, заменял комбата и, наконец, помощником начальника штаба полка по разведке. В этом качестве я участвовал в 1939 году в походе в Западную Белоруссию.

Затем в том же 1939 году, был переброшен на Финский фронт. Участвовал в боях на Карельском перешейке. Имел неосторожность написать статью в армейскую газету, и тотчас же приказом ПУарма был возвращен в «первобытное состояние», в газету. После окончания финской кампании всех нас, литераторов, перевели в резерв ПУР.

Когда началась Отечественная война, я был назначен во фронтовую газету Южного фронта. С первого до последнего дня войны был военным корреспондентом. Путь этот кратко можно описать так: от Черновиц до Туапсе — на восток, а от Туапсе до Берлина — на запад.

За это время я написал «Письма товарищу», «Рассказы о солдатской душе», «Алексей Куликов, боец» и т. д.

Так случилось, что мне много пришлось воевать в Донбассе, дома.

В результате этого вышла моя книга «Непокоренные». Я написал ее очень быстро, и поэтому вышла она «сырой». Жалею, что не смог сделать все, что хотел. Но она вышла вовремя, я доволен и этим. Ее тираж уже перевалил за миллион экземпляров. Она переведена и издана в двадцати трех странах мира.

За эту книгу мне была присуждена Сталинская премия второй степени (за 1943 — 1944 гг.).

Войну я окончил в Берлине. Я присутствовал при взятии рейхстага, был на том заседании, где подписывалась капитуляция Германии, видел дохлого Геббельса и т. д., и т. д. Но об этом еще не успел написать. За время войны награжден орденом Отечественной войны I степени, орденом Красной Звезды, медалями за Одессу, Кавказ, Варшаву, Берлин. Всего имею девять правительственных наград.

После войны редакция «Правды» командировала меня на Балканы. Я объездил Болгарию, Румынию, Югославию, Венгрию и Чехословакию. Из Чехословакии меня по решению ЦК ВКП(б) вызвали и командировали в Японию. Я пробыл в Японии три с половиной месяца. Побывал и на Филиппинах. Об этом написал несколько очерков в «Правду».

Кроме перечисленных выше книг, написал еще пьесы «Юность отцов», «Закон зимовки» и сценарии для фильмов «Это было в Донбассе», «Непокоренные», «Суд народов».

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com