Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 2. Божественный Клавдий и его жена Мессалина. - Страница 83

Я продолжал реформы; прежде всего я старался вселить в своих подчиненных чувство ответственности перед обществом. Я назначил в казну новых служащих, тех, кого я готовил для этого последние несколько лет, определив им срок службы в три года. Я исключил из сословия сенаторов губернатора Южной Испании, так как он не смог снять с себя обвинение, предъявленное войсками, которые несли службу в Марокко, в том, что он обманом удерживал половину их хлебного рациона. Ему были вменены в вину и другие мошенничества, и губернатору пришлось выплатить сто тысяч золотых. Он обошел всех друзей, пытаясь добиться их сочувствия рассказами о том, будто обвинения были сфабрикованы Посидом и Паллантом, которых он задел, припомнив им, что по рождению они рабы. Но мало кто ему посочувствовал. Как-то раз утром этот губернатор привез на публичный аукцион всю свою мебель и домашнюю утварь — в общей сложности около трехсот фургонов исключительно ценных предметов обстановки. Это вызвало большое оживление, так как он владел не имеющей себе равных коллекцией коринфских ваз. На аукцион сбежались все торговцы и ценители искусства — у них уже текли слюнки в предвкушении будущих сделок. «Бедняге Умбонию конец, — говорили они. — Нам повезло. Теперь мы купим по дешевке все то, что он не желал нам продавать, когда мы предлагали ему хорошую цену». Но их ждало разочарование. Когда копье воткнули торчком в землю в знак того, что аукцион начался, Умбоний продал один-единственный предмет — свою сенаторскую тогу. Затем он приказал выдернуть копье в знак того, что аукцион закончен, и в ту же ночь после двенадцати часов, когда фургонам разрешается ездить по улицам, увез свое добро обратно домой. Он просто показал нам, что у него все еще есть куча денег и он может жить припеваючи как частное лицо. Однако я не был намерен проглотить оскорбление. В том же году я установил очень большой налог на коринфскую посуду, избежать которого Умбоний никак не мог, так как выставил свою коллекцию на всеобщее обозрение и даже занес ее в аукционные списки.

В это самое время я начал досконально изучать вопрос о новых религиях и культах. Каждый год в Риме появлялись новые иноземные божества, чтобы удовлетворить нужды иммигрантов, и, в общем-то, я не имел ничего против. Например, возникшая в Остии колония из четырехсот йеменских купцов и их семей построила там храм своим племенным богам: богослужение проходило надлежащим образом и в надлежащем порядке, не было человеческих жертвоприношений или других безобразий. Возражал я против иного, а именно, беспорядочного соперничества между религиозными культами, и против того, что их священнослужители и миссионеры ходят из дома в дом в поисках прозелитов, употребляя для обращения людей в свою веру лексикон, заимствованный у аукционистов, сводников из борделей или бродячих греков-астрологов. То, что религия может быть ходким товаром, наподобие оливкового масла, фиг или рабов, в Риме открыли еще в последние годы республики; были предприняты шаги, чтобы помешать этой торговле, но они не увенчались успехом. Весьма заметный упадок традиционных верований наступил после нашего завоевания Греции, когда в Рим просочилась греческая философия.[94] Философы хотя и не отрицали Божественного Начала, переводили его в такую отдаленную абстракцию, что практичные люди, вроде римлян, начинали говорить сами себе: «Да, боги беспредельно сильны и мудры, но они так же беспредельно далеки от нас. Они заслуживают нашего уважения, и мы будем преданно поклоняться им в наших храмах и приносить им жертвы, но нам теперь ясно, что мы ошибались, полагая, будто они находятся рядом с нами и берут на себя труд убить на месте грешника, или наказать целый город за преступление одного из горожан, или появиться среди нас в смертном обличий. Мы перепутали поэтические вымыслы с прозаической реальностью. Мы должны пересмотреть свои взгляды».

Для простых заурядных горожан это создало неуютную пустоту между ними и теми далекими идеалами, к примеру Силы, Разума, Красоты и Целомудрия, в которые философы превратили Юпитера, Меркурия, Венеру и Диану. Нужны были какие-то промежуточные звенья, и в пустоту хлынул целый сонм новых божественных и полубожественных персонажей. По большей части это были чужеземные боги с весьма определенной индивидуальностью, под которых не так легко было подвести философскую базу. Их можно было вызвать при помощи заклинаний, они могли принять видимый человеческий облик, могли появиться в центре кружка своих ревностных приверженцев и запросто поговорить с каждым из них. Иногда они даже вступали в близость со своими почитательницами. Во время правления моего дяди Тиберия произошел известный всем скандал. Богатый всадник влюбился в одну почтенную патрицианку. Он пытался подкупить ее, предлагая две тысячи пятьсот золотых, если она согласится переспать с ним хоть раз. Она с негодованием отказалась и перестала даже отвечать на его приветствия, когда они встречались на улице. Всадник знал, что женщина эта поклоняется Изиде, дал жрицам храма взятку в пятьсот золотых, а те сказали женщине, будто бог Анубис воспылал к ней любовью и хочет, чтобы она пришла к нему.[95] Женщина была весьма польщена и в ночь, назначенную Анубисом, пришла в храм, и там в святилище, на ложе самого бога, переодетый всадник забавлялся с ней до самого утра. Глупая женщина не могла сдержать радость и рассказала мужу и друзьям о редкой чести, которой она была удостоена. Большинство из них поверили ей. Три дня спустя она встретила всадника на улице и, как обычно, постаралась пройти, не ответив на его приветствие. Но он преградил ей путь и, взяв фамильярно за руку, сказал: «Милочка, ты сэкономила мне две тысячи золотых. Такой бережливой женщине, как ты, стыдно выбрасывать на ветер столько денег. Лично мне, что одно имя, что другое — все едино. Но раз мое тебе не нравится, а имя Анубис по вкусу, что ж, пришлось мне стать на одну ночь Анубисом. Но удовольствия я получил от этого не меньше. А теперь прощай. Я имел, что хотел, и с меня хватит». Женщина стояла как громом пораженная. Она кинулась в ужасе домой и рассказала мужу, как ее обманули и оскорбили. Она клялась покончить с собой, если он немедленно не отомстит за нее, — она не перенесет такого позора. Муж ее, сенатор, пошел к Тиберию, и тот, будучи высокого о нем мнения, велел разрушить храм Изиды, жриц распять, а статую богини кинуть в Тибр. Но всадник храбро заявил императору: «Ты сам знаешь силу страсти. Ничто не может против нее устоять. А то, что сделал я, должно послужить предостережением всем почтенным женщинам не принимать всякие новомодные вероучения, а держаться наших добрых старых богов». И отделался всего лишь несколькими годами изгнания. Муж, чье семейное счастье было разбито, начал кампанию против религиозных шарлатанов. Он подал в суд на четырех иудеев-миссионеров, обративших в свою веру знатную римлянку из рода Фульвиев, обвиняя их в том, что они уговорили ее послать через них в иерусалимский храм золото и пурпурную ткань в качестве приношения по обету, а сами продали эти дары и положили деньги себе в карман. Тиберий нашел, что они виновны, и велел их распять. Чтобы такие вещи не повторялись, он выслал всех евреев из Рима в Сардинию; уехало туда четыре тысячи человек, и через несколько месяцев половина из них умерла от лихорадки. Калигула разрешил оставшимся вернуться в Рим.

Как вы, наверно, помните, Тиберий выслал также из Рима всех предсказателей и мнимых астрологов. В нем забавно сочетались атеизм и суеверие, легковерие и скептицизм. Он как-то раз сказал за обедом, что считает поклонение богам бесполезным, ведь звезды никогда не лгут; он верит в судьбу. Возможно, он изгнал из Рима астрологов потому, что не хотел ни с кем делить возможность получить пророчество, ведь Фрасилл всегда был рядом с ним. Но Тиберий не сознавал одного: хотя сами звезды не лгут, трудно рассчитывать, что астрологи, даже лучшие из них, прочитают послание звезд абсолютно правильно и передадут прочитанное с абсолютной честностью. Лично я и не скептик, и не особенно суеверный человек. Я люблю старинные обряды и церемонии, унаследовал от своих предков веру в старых римских богов и не желаю подвергать их никакому философскому анализу. Я считаю, что каждый народ должен поклоняться своим богам на свой лад (при условии, что делается это цивилизованно), а не заимствовать экзотических чужеземных богов. В качестве верховного священнослужителя Августа я должен был смотреть на него как на бога, и в конце концов, кем был полубог Ромул, как не бедным пастухом, возможно, куда менее способным и трудолюбивым, чем Август. Если бы я был современником Ромула, я, вероятно, засмеялся бы, если бы кто-нибудь мне сказал, что ему станут воздавать божеские почести. Если на то пошло, бог кто-либо или не бог — зависит от реальности, а не от нашего мнения. Если большинство людей поклоняются ему как богу, значит, он бог. А если его перестают боготворить, он — ничто. Пока Калигулу обожествляли и возводили его в кумир, он и на самом деле был сверхъестественным существом. Для Кассия Хереи оказалось почти невозможным убить его, так как его окружала некая аура, сотканная из благоговейного страха, — результат поклонения тысяч простых сердец; заговорщики чувствовали это и не решались на него напасть. Возможно, Кассию так никогда и не удалось бы добиться успеха, если бы Калигула сам не обрек себя на смерть предчувствием того, что будет убит.