Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 2. Божественный Клавдий и его жена Мессалина. - Страница 116

Наконец великое событие наступило: я объявил всеобщий десятидневный праздник. Погода была прекрасная, зрителей собралось куда там двести тысяч — не меньше полумиллиона. Они приехали со всех уголков Италии, и я должен сказать, что и держались они, и одеты были на редкость прилично. Чтобы не было тесноты, я разделил весь берег на секции — я назвал их колонии, — поставив над каждой из них судью: он должен был организовать общее приготовление пищи, следить за санитарными условиями и так далее. Я построил большой полевой госпиталь из парусины для тех, кто будет ранен во время боя, и для тех, с кем произойдет несчастный случай на берегу. В нем появились на свет пятнадцать новорожденных, и я велел всем им дать дополнительное имя Фуцин или Фуцина.

К десяти часам утра в день сражения все места были заняты. Обе флотилии с экипажем на борту каждого корабля двинулись параллельно друг другу к распорядителю — другими словами, ко мне, который сидел на высоком троне в золотых доспехах и накинутом поверх них пурпурном плаще. Трон стоял там, где берег выдавался в озеро, предоставляя самый широкий обзор. Рядом со мной на другом троне сидела Агриппинилла в длинной мантии из золотой парчи. Оба флагманских корабля приблизились к нам. Команды закричали:

— Здравствуй, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Мне полагалось торжественно кивнуть, но я в то утро был в веселом настроении. Я ответил:

— И я вас, друзья.

Негодяи сделали вид, будто поняли мои слова как общее помилование и радостно крикнули:

— Да здравствует цезарь!

В тот момент я не осознал, что это значит. Обе флотилии проплыли мимо нас с приветственными криками, затем «сицилийцы» построились с западной стороны, а «родосцы» с восточной стороны от меня. Сигнал начать бой был дан механическим серебряным тритоном, который внезапно поднялся со дна озера, когда я нажал на рычаг, и задул в золотую трубу. Это вызвало большое возбуждение среди зрителей. Корабли обеих флотилий встретились, и все затаили дыхание. А затем… как вы думаете, что произошло затем? Они просто проплыли одни мимо других, приветствуя меня и поздравляя друг друга. Ну я и разозлился! Я спрыгнул с трона и кинулся бежать по берегу, поливая их громкой бранью:

— Для чего, вы думаете, я вас сюда привез? Вы, негодяи, вы, мерзавцы, вы, бунтовщики, вы, ублюдки? Целоваться друг с другом и выкрикивать мне приветствия? Вы могли бы делать это с таким же успехом на тюремном дворе. Почему вы не сражаетесь? Боитесь, да? Хотите, чтобы вас вместо этого скормили диким зверям? Если вы немедленно не вступите в бой, клянусь богами, представление начнут гвардейцы. Слышите? Я прикажу им пустить в ход осадные орудия и потопить все корабли до одного. А тех, кто попытается доплыть до берега, — убить.

Как я уже говорил вам, ноги у меня всегда были слабые, одна короче другой, и я не привык много ими пользоваться, и я стар и довольно тучен, к тому же на мне были очень тяжелые доспехи, а почва оказалась неровной, так что можете представить, какой у меня был вид, когда, спотыкаясь, шатаясь, то и дело падая, крича во все горло — а голос мой не назовешь мелодичным, — побагровев и заикаясь от ярости, я бежал вдоль берега! Как бы то ни было, мне удалось заставить их начать битву, и зрители подбадривали меня криками: «Молодец, цезарь! Так держать, цезарь!»

Ко мне вернулось хорошее настроение, и я присоединился к общему смеху, пусть даже смеялись надо мной самим. Вы бы видели, какой убийственный взгляд бросила на меня Агриппинилла.

— Мужлан, — процедила она сквозь зубы, когда я взбирался обратно на трон. — Идиот неотесанный. Никакого чувства собственного достоинства. И ты ждешь, чтобы после этого тебя уважали?

— Только как твоего мужа, дорогая, — вежливо ответил я, — и тестя Нерона.

Наконец флотилии встретились. Я не буду подробно описывать бой, но обе стороны дрались превосходно. «Сицилийцы» таранили «родосские» корабли и потопили девять больших судов, сами потеряв всего три, а затем оттеснили оставшихся к той части берега, где мы сидели, и один за другим взяли на абордаж. «Родосцы» отбивались раз за разом, палубы были скользкими от крови, но в результате они были разбиты, и к трем часам «сицилийский» флаг был поднят на последнем «родосском» корабле. Полевой госпиталь был переполнен. На берег снесли около пяти тысяч раненых. Я помиловал оставшихся в живых, кроме тех «родосцев», кто был на трех больших кораблях и плохо сражался до того, как противник пошел на таран, и «сицилийцев» с шести легких судов, которые с начала до конца старались уйти от боя. Три тысячи человек были убиты или утонули. Мальчиком я не мог видеть, как льется кровь. Теперь я смотрю на это спокойно, так занимает меня сама битва.

Я решил прежде, чем выпускать воду из озера, проверить, достаточно ли глубоко подведен канал, чтобы она могла вытечь. Я послал кого-то измерить глубину на середине озера. Мне доложили, что канал должен быть по крайней мере на ярд глубже, если мы не хотим, чтобы четверть воды осталась на дне. Значит, весь спектакль был зря. Агриппинилла накинулась на Нарцисса, обвиняя его в мошенничестве. Нарцисс винил инженеров, которых, сказал он, наверно подкупили подрядчики, чтобы они показали неверную глубину, и утверждал, что Агриппинилла к нему несправедлива.

А я смеялся. Какое все это имеет значение? Мы видели прекрасное зрелище, а канал за несколько месяцев можно углубить. Никто не виноват, сказал я, возможно, произошло естественное оседание грунта. Так что все мы отправились домой и ровно через четыре месяца вернулись. На этот раз мне было не набрать достаточно преступников, а устраивать бой в меньшем масштабе я не хотел, поэтому у меня возникла другая идея. Я велел построить у конца озера длинный и широкий понтонный мост и устроил на нем битву двух отрядов — по два батальона в каждом, — «этрусского» и «самнитского», соответственно одетых и вооруженных. Они двинулись навстречу друг другу с разных концов моста под аккомпанемент военных маршей, встретились в центре, где мост расширялся примерно до ста ярдов, и вступили в яростную битву. «Самниты» дважды захватывали поле боя, но контратаки «этрусков» отбрасывали их назад, и в конце концов «самниты» обратились в бегство, неся серьезные потери: одних пронзали «этрусские» пики с бронзовыми наконечниками, других рубили двуглавыми боевыми топориками, некоторых скидывали с моста в воду. Я отдал приказ, запрещающий участникам битвы плыть на берег. Если его сбросили в воду, он или тонет, или забирается обратно на мост. Победили «этруски» и воздвигли трофей. Я даровал свободу всем победителям, а также некоторым «самнитам», которые сражались особенно храбро.

И вот наступил момент, когда воду можно было спустить. Возле шлюзовых ворот построили огромный дощатый пиршественный балаган, где должны были пировать сенаторы во главе со мной, их семьи, ряд ведущих всадников с семьями и все старшие гвардейские офицеры; на столы поставили роскошное угощение. Мы будем обедать под мелодичный плеск бегущей воды.

— Ты уверен, что на этот раз канал достаточно глубок? — спросил я у Нарцисса.

— Да, цезарь. Я сам измерял глубину.

Я подошел к шлюзным воротам, совершил жертвоприношение и прочитал несколько молитв — в частности, я просил прощения у наяды озера и призывал ее стать покровительницей крестьян, которые будут обрабатывать возвращенную людям землю — и наконец, дотронувшись до лебедки, возле которой стояла группа моих германских телохранителей, сказал:

— Раз-два, взяли!

Ворота поползли наверх, и вода с шумом обрушилась в канал. Раздалось оглушительное «ура!». Минуту-другую мы смотрели вниз в молчании, затем я сказал Нарциссу:

— Поздравляю, дорогой Нарцисс. Тринадцать лет работы, тридцать тысяч…

Меня прервал оглушительный грохот, за которым последовал многоголосый испуганный крик.

— Что это? — воскликнул я.

Нарцисс, забыв о церемониях, схватил меня за руку и буквально втащил на верх холма.

— Торопись! — орал он. — Быстрее, быстрее!