Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести - Страница 88
Бывает и так…
Война взбесившейся мелкобуржуазной стихии врезалась мне в память, потому что к пятнадцати годам я уже начал кое-что понимать и по воле обстоятельств оказался, как и многие другие, разумеется, в кипящем котле событий, наблюдая, таким образом, борьбу двух сил не со стороны, а изнутри. Между прочим, и через человека, названного мною в романах Сторожевым.
Мое знакомство с Петром Ивановичем состоялось на его огороде, где я с шайкой сверстников очищал огуречные грядки. Сверстники удрали, я оказался в цепких руках Петра Ивановича и был беспощадно им выпорот крапивой. Отец добавил: «Не укради!»
С эсерами Петр Иванович спутался на германском фронте, и за пропаганду в своей части он едва не угодил на каторгу.
Эсеровские вожаки не забыли «заслуг» молодого солдата, столь пламенно рассуждавшего о плохом царе и о том, какими хорошими хозяевами на русской земле будут эсеры, отдай им народ власть.
После февральской революции Петра Ивановича назначили сперва волостным, потом уездным комиссаром Временного правительства, выбрали в Учредительное собрание.
Учредилку большевики разогнали, Петр Иванович вернулся в село злой, аки сатана: брат Сергей отнял у него не только власть, но и землю, купленную по дешевке у соседнего помещика, насмерть перепуганного революцией.
Земля перешла к людям, которых Петр Иванович презирал: например, к Андрею Козлу.
Когда эсеро-кулацкий Союз трудового крестьянства поднял восстание против Советской власти, Петр Иванович быстро вошел в доверие к политическим вожакам мятежа и к его военному руководителю Александру Антонову, получил мандат начальника разведки и контрразведки («Вохр») и отличное вооружение для «волчьей стаи» — так народ прозвал банду отпетых головорезов, перенеся на нее кличку командира: уже давно за Петром Ивановичем укоренилась кличка: Волк.
Правые эсеры заключили союз с кулаками и пошли на военную авантюру, спровоцировав часть колеблющегося середнячества. Кулака середняк ненавидел, но боялся. На Советскую власть он посматривал с опаской, чесал задницу и думал: «То ли этим верить, то ли энтим? А ну-ка, хрен редьки не слаще?»
Разумеется, Советская власть могла покончить с Антоновым и мироедами одним ударом, но он неминуемо прошелся бы и по середняку, а этого Ленин никак не хотел. Не стоит забывать, что, хотя в те времена Ленин считал мелкобуржуазную, мелкособственническую стихию особенно опасной, в лице середняка он видел будущего союзника бедноты и врага мироедов.
Антоновщина, теряя живую силу, политическую базу и материальные ресурсы, начала драть лыко и с середняка.
Партия по инициативе Ленина, во-первых, строго разграничила массу восставших, отделив середняков от Сторожевых, во-вторых, досрочно сняла с тамбовских крестьян продразверстку, отчего те раз и навсегда отошли от Сторожевых.
Но кулак-мироед сдался не сразу.
Ленин вынужден был послать на усмирение мятежных эсеров и богатеев не только военную силу под командованием Тухачевского, Уборевича, Котовского, но и силу политическую в лице Антонова-Овсеенко.
Так Сергей Иванович, бравший Зимний, штурм которого возглавлял Овсеенко, снова встретился с ним: на этот раз при штурме кулацко-эсеровской цитадели…
После разгрома антоновщины Петр Иванович ушел в Румынию… Там Сторожев сразу был принят в сигуранцу.
В румынской разведке он проработал год: румыны ему чем-то не понравились. Он ушел в Польшу и здесь был принят в объятья людьми из правительства Бека. Сторожев — сотрудник дефензивы (разведка и контрразведка), опять по русским делам.
Дальнейшая жизнь Петра Ивановича воистину уникальна по тем зигзагам, которые, в конечном счете, привели его в Дворики, где он получил столько земли, сколько надо для человеческой могилы…
Впрочем, обо всем этом будет написано во втором томе романа «Одиночество».
А сейчас, как говаривал протопоп Аввакум, «обратимся на первое»…
С эсеровскими и бандитскими вылазками кулаков было покончено. Теперь можно было начинать новую жизнь.
В «Закономерности» описана картинка с натуры: громадная толпа шумит на площади перед церковью. Из центра толпы слышатся голоса Листрата и Филиппа Семеновича — одного из самых активных двориковских большевиков.
Пинаемый со всех сторон и обкладываемый густой бранью, я пробиваюсь через толпу и вижу железное чудище на высоких железных колесах, пыхтящее, громыхающее и распространяющее смрад…
На круглом железном сиденье — глазам своим не верю! — презираемый кулачьем младший брат Леньки и Листрата Тимофей, по прозвищу «Патрет».
Совсем недавно Тимошка батрачил. Теперь он, выражаясь современным языком, тракторист: в те времена этого слова в сельском обиходе еще не существовало.
Вот сидит он, держа в руках баранку, ненатурально зевает и смотрит на односельчан с видом особенного превосходства.
…Давно нет многих из тех, о ком рассказано в «Одиночестве». Умерли Никита Семенович, Фрол, Сергей Бетин, умерла Прасковья Хрипучка, умер в 1943 году Листрат.
В 1939 году он прислал мне письмо. Я бережно храню листок с корявыми, расплывающимися буквами… Писал Листрат, что работает в МТС, просил прислать книжку, где про него «писано», извинялся за почерк и ошибки. «Не осуди, что плохо написал, сам знаешь, некогда мне было учиться…»
Да, верно: всю сознательную жизнь Каллистрат Григорьевич воевал: с немцами, с белыми генералами, с зелеными атаманами, с антоновскими бандитами, с кулаками и подкулачниками… Но учились, и хорошо учились те, ради кого Матрос, Листрат, Никита Семенович, Саша Чикин, Ленька и Федя Ивин сражались с врагами не на жизнь, а на смерть.
Сельская наша школа может гордиться теми, кто учился в ее стенах.
Люди, выковавшие характер и закалившие его в пламени гражданской войны, являли собой тип, так сказать, устоявшийся. Они начинали революцию, они продолжали ее на селе, они увидели ее победу.
В годы великого перелома вступали в битву с классовым врагом коммунисты иного склада характера.
Запомнился мне начальник политотдела одной МТС, куда приехал я ранней весной тридцать четвертого года. Фамилия его Шахов; впоследствии орденом Ленина наградили этого сурового человека, которого в районе уважали бесконечно.
В июне семьдесят первого года я получил письмо от его друга. Вот что он писал мне:
«Уважаемый Николай Евгеньевич! Заметки о написании романа «Одиночество» в «Лит. газете» Вы закончили образом начальника политотдела МТС Шахова — одного из тех, что «вступили в битву с классовым врагом в годы Великого Перелома».
Я знал Шахова и его биографию и считаю своим долгом поделиться с Вами фактами из его жизни.
В 1921−22 гг. я работал учителем по ликвидации неграмотности в 263 Кунгурском полку 30-й дивизии, в котором Александр Дмитриевич Шахов был военным комиссаром. В своем полку он организовал борьбу с неграмотностью с такой же хваткой, как в свое время готовил полк к штурму Перекопа через Сивашские болота. В этом полку была ликвидирована неграмотность к 1 мая 1922 года…
Мне приходилось часто беседовать с Шаховым при поездках в колхозы и в домашней обстановке.
Он в молодости был питерским печатником, а правильнее, переплетчиком в одной из типографий. В бурные дни 1917 года, как он сам говорил, по неразумению был вовлечен в группу анархистов. Но убедившись в их авантюризме и уголовщине, он от них ушел и попал к левым эсерам-максималистам. Но, участвуя в штурме Зимнего, он понял ленинскую правду и перешел к большевикам. Всю гражданскую войну он прошел с винтовкой, в боях рос сознательно — стал комиссаром полка. В мирное время много учился и был образованным марксистом — политическим деятелем…»
А мое знакомство с Шаховым началось вот с чего.
Как-то собрал Шахов трактористов и председателей колхозов — до сева оставалось, может быть, три, может быть, четыре дня. Держал он речь короткую и, помолчав, спросил:
— Так будем работать по-большевистски, а?