Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести - Страница 4

Думал ли он, что и папаша его, а с ним боссы металлургии (Тиссен, например, или Рейш), угольной промышленности, финансов (Шахт и другие), химии и судостроения, помещичьего хозяйства и прочие, державшие в своих руках полуторамиллиардный капитал, подписавшие обращение к Гинденбургу о передаче власти Гитлеру, а когда он пришел и занял сразу три самые высокие должности в империи, подарившие ему для нацистской партии солидные куши (один Шахт отвалил три миллиона марок да еще поблагодарил фюрера за то, что он их взял, сопроводив это нежное излияние верноподданнической фразой, как он и его директора довольны поворотом политических событий!), — что и они, получившие впоследствии многомиллиардные куши от Гитлера, тоже откажутся от него и лицемерно будут выть о непричастности к злодействам фюрера.

…Усевшись за стол канцлера, Гитлер не забыл тех, кто помог ему раздавить коммунистические и рабочие восстания: Бломберг стал военным министром, Рейхенау — начальником личного штаба фюрера.

«Придите ко мне, страждущие и ждущие, и аз обласкаю вас!» — перефразируя известное евангельское изречение, восклицает Гитлер.

Страждущие и ждущие генералы, видя, как высоко вознеслась их братия, помчались к фюреру. Вприпрыжку. Перегоняя друг друга. Еще есть отличные куски пирога. Урвать бы какой побольше да послаще!

Фридрих с затаенной усмешкой наблюдал за неприличным спринтерским бегом генералов. Правда, он был достаточно осторожен, чтобы напоминать своим сослуживцам их крамольные анекдоты насчет шпиона Рема. Но он также осторожен в смысле проявления своих чувств к фюреру. Ему намекали, не пора ли, мол, разделить всеобщую ответственность перед рейхом, став пленом партии наци. Он помалкивал. Его произвели в полковники. Он сдержанно поблагодарил за давно ожидаемый чин, но от вступления в партию воздержался. Политическая деятельность его не прельщала. Он солдат. Нет, он не побежал на поклон к фюреру и канцлеру рейха, подобно генералу Гаммерштейну-Экворду. Тот вкатился в кабинет фюрера первым и получил должность главнокомандующего рейхсвером. Потом генерал Адам. Этому досталась должность начальника войскового ведомства.

Из некоего мрака выползли еще двое — убежденнейший монархист генерал фон Фриче и генерал Бек, сын Людвига фон Бека, главы гессенской металлургической фирмы «Л. Бек и К°». Эти тоже пришли за должностями. И, конечно, получили их…

Лиха беда начало… Глядя на шестерку, отхватившую столь жирные куски, генералы устремились к канцлеру навалом — чем, дескать, мы хуже прочих, ваше высокопревосходительство? Уж, пожалуйста, и нам сладенького!

И сладенькое не замедлило быть. Едва устроившись на престоле, Гитлер пожелал быть гостем верхушки рейхсвера. Генерал Гаммерштейн-Экворд пригласил канцлера в гости. Он еще не знал, что скоро ему дадут пинка, ибо он чем-то «не устроил» фюрера.

В вилле генерала — цвет германской военщины. Многие из них еще не видели новоиспеченного канцлера. «Каков-то он, этот выскочка?» — шептались одни. Другие, более дальновидные, помалкивали. Шум стих, когда канцлер, весь в коричневом, с непременным черным пауком на красной нарукавной повязке, занял почетное место. Пожилые и молодые детки промышленников, баронов, графов, прусских юнкеров и баварских кулаков рассматривали Гитлера, как некое неизвестное насекомое, вдруг выросшее в слона.

Не нашлось ни одной шавки, которая посмела бы тявкнуть на него. Напротив, все жадно прислушивались к каждому слову фюрера. Но он ел и молчал. Ели и остальные. Десерт будет потом. Десертом будет трехчасовая речь Гитлера, в которой он выложит карты на стол. Он говорил об уничтожении коммунистов и вообще всех «левых элементов». Ему аплодировали, но не слишком рьяно. Потом канцлер начал излагать программу военного производства. Тут у сынков промышленных магнатов потекли слюнки. Аплодисменты, уже более горячие, перешли в овацию, когда фюрер объявил, что Германия слишком перенаселена и ей необходимо «жизненное пространство», а его, как известно, особенно-то искать нечего — оно под боком, в России. Но так как Россия вряд ли намерена поделиться своими жирными землями с германской нацией, то их надо взять силой, то есть войной, в которой заодно следует покончить с большевизмом и с Россией как государственным понятием вообще.

Господам генералам, полковникам и прочим, присутствующим на обеде, особенно пришлось по душе высказывание фюрера о том, что будущий вермахт должен остаться аполитичным и беспартийным, что внутренняя борьба — забота нацистских организаций, а дело вермахта — готовиться к войне.

С генеральского пира фюрера вынесли чуть ли не на руках. Наконец-то нашелся человек, который так тепло говорит о рейхсвере и так точно определил его задачи. Хох! Хох! Хайль Гитлер!

А фюрер, уехав с пира, ухмыляясь, сказал в тот же день своим коричневым приятелям:

— Если бы армия не стояла на нашей стороне, мы бы не были здесь…

Этих слов Фридрих, разумеется, не слышал, но рассказ о пиршестве и речь фюрера дошли до него. Ему понравилось заявление фюрера о беспартийности рейхсвера.

«Очень хорошо. Вот я и останусь вне партии. Пусть она занимается своими, внутренними делами, а мы здесь, в генштабе, займемся своими».

Лет через пять после описанных событий квартира советника по земельным делам украсилась еще одним портретом. Наконец-то отец Фридриха достиг заветной мечты: его сын — вы подумайте только — генерал!

Он хвастался перед соседями успехами Фридриха. Он доволен, что Фридриху везло не только по службе, но и в личной жизни. Он женился. Симпатичная, преданная жена. Один за другим дети — сын и дочь.

Сын — вылитая мать, дочь — отец, такая же худощавая, рослая, задумчивая, сдержанная. Семья — пример многим, дети — пример послушания, дом — скромный, но такой же теплый и уютный, как дом отца, как дома дедушек и прадедушек.

Жить бы и радоваться!..

Если бы…

Если бы не то, что случилось…

— Хайн!

Молчание. И еще раз:

— Хайн! Ты спишь, медвежонок?

Снова молчание и легкое похрапывание, доносящееся из клетушки, отгороженной фанерной переборкой от подвальной комнаты.

— Бог с тобой! — Генерал-полковник в длиннополой шинели, небрежно накинутой на плечи, постоял около грубо сколоченной двери и принялся шагать из угла в угол.

«Да, — думалось ему, — когда я был в возрасте Хайна, я тоже любил поспать. Впрочем, меня никогда не стаскивали с кровати за ноги. Ведь я был такой примерный, такой послушный мальчик!..»

Побродив по комнате, генерал-полковник присел к письменному столу. Слева, на отсыревшей стене, висела карта фронта. Он проходил в черте большого города, расположенного на Волге. Жирная линия, выведенная цветным карандашом, начиналась на северной окраине, чуть подальше того места, где остров делил реку на два рукава, потом шла по западным предместьям и снова утыкалась в реку на юге.

Таким образом, линия фронта как бы огромной подковой огибала город. Мельком взглянув на карту, генерал-полковник нахмурился. Он командовал армией, зажатой внутри этой подковы. Хуже всего было то, что подкова неотвратимо сжималась, а все попытки генерала и его солдат раздвинуть ее и выйти на оперативный простор неизменно кончались неудачами. Впрочем, еще тлела надежда на помощь извне.

Генерал-полковник долго смотрел на карту, не видя ее. Он размышлял о том, как и почему случилось так, что он сам и его огромная армия, так неудержимо катившаяся к Волге, не только застряла здесь в кровопролитных боях, но и оказалась в железном кольце русских войск? В чем был просчет, почему не сбылись стратегические замыслы высшего командования?

Это что-то невероятное!

Вот разрушен этот город. Ужасны его развалины! В течение считанных недель было разбито, разворочено до нутра, перекручено и опрокинуто вверх дном то, что создавалось людьми в течение многих десятилетий, что было источником радостей, основой и смыслом жизни.