Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Страница 10

Вести тяжбу с Улусовым он взялся не только ради торжества справедливости. Он сам, как и многие мужики, был кровно заинтересован в аренде улусовской земли.

Семейство Луки Лукича росло из года в год, а земли не прибавлялось. Двор жил надельной землей и жалкими десятинами, арендуемыми у барина. Решение Улусовых покончить с арендой было гибельно как для всего села, так и для Сторожевых. Именно поэтому Лука Лукич так охотно согласился взяться за дело почти безнадежное, ездил по судам, искал в Тамбове и в столице надежных стряпчих и адвокатов.

Он начал тяжбу с того, что густо подмазал чиновников губернского судебного присутствия, и дело как будто повернулось против Улусова. Это обстоятельство еще больше возвысило Луку Лукича в глазах тех, кто прозябал в нищете, в полунищете. У этих старик пользовался непререкаемым авторитетом — ведь он знал, у кого просить защиты, сколько полагается сунуть одному, сколько другому, какое обхождение надо иметь в управе и в земельном банке.

Кроме того, он был большой грамотей, а таких на селе в те поры можно было пересчитать по пальцам. Лука Лукич имел пристрастие к чтению; впрочем, читал он только толстые книги.

— Тонкие книжки, — говорил он, — пишутся людьми легкомысленными, с прытким умом и малым рассуждением. А потому и читать то их нечего!

Он был в полнейшем согласии со всеми деяниями верховной власти.

— Она самим господом богом поставлена. Так сказано в Священном писании, а Писанию этому много сотен лет, и ничего умнее после него людьми сочинено не было.

Года за три до описываемых событий Лука Лукич ездил по мирскому делу в Петербург и во время какого-то торжественного богослужения в Исаакиевском соборе увидел императора Александра Третьего. Царь ему понравился и, Лука Лукич хвалил его.

— Царь Лександр, — рассказывал он мужикам, — человек подходящий, опять же богатырь вроде Еруслана Лазаревича. Ба-альшой мужик! Говорят, будто играет на агромаднейшей трубе, а за голенищем всегда носит плоскую бутылку водки. Хлебанет и ходит ве-еселай такой! Он не мудрствует, да зато подковы гнет. С ним был и сынок его Миколай. Этот на другой манер. Мелковат, не то что батька, и все ножку вперед выкидывает, форс наводит. Рыжеват. А так — кто его знает… Может, подрастет — перестанет ножкой-то крутить. А может, и с того крутит, что у него в полюбовницах баба — на театре, слышь, представляет. И почти голышом, мать ты моя! Рассказывал мне один питерский знакомец — он ее видал. Музыка это заиграет, она это выскочит, поломается всем естеством, ножкой эдак брык-брык — и долой. Баба, говорят, вроде бы и ничего, но тоща.

Лука Лукич крепко верил, что царь в разных мирских безобразиях неповинен, а повинно в них начальство, которому лень подумать над чем-нибудь таким, что сделало бы мужицкую долю полегче.

— Кроме того, — рассуждал Лука Лукич с приятелями, — вокруг царя все больше господа крутятся. Живется им легко, сытно, сладко, они, слышь, и боятся: не зажил бы, мол, мужик богаче, не быть бы с того им самим беднее. Ну, они государю глазки маслицем и мажут: у нас-де все в полном благополучии. Ясное дело — рады присобачиться к царевой особе и туман на него навести. Вот ежели бы государь знал о нашей нужде, он бы враз тех господ, которые прячут указ насчет земли, в кутузку, а то и на плаху.

Проходили годы, а Лука Лукич, как и все мужики, терпеливо ждал милости насчет земли.

Когда начальство выпустило объявление по поводу вздорности слухов о новом переделе земли, Лука Лукич осторожно говорил мужикам:

— Эта бумага не настоящая. Ничего обстоятельно не знаю, но пока, слышь, насчет земельной милости говорить не дозволено. Господа препятствия ставят, вот оно в чем дело-то. А ежели кто думает покупать землю в вечность — дело его, но я не советую. Всю задаром получим, дай срок.

Лука Лукич был одним из тех, кто отговаривал мужиков брать у барина землю в аренду за отработки. Лишь страшная земельная нужда, вконец разорявшая село и его собственную семью, приневолила старика пойти на договор с Улусовым.

— Ладно, потерпим, мужики! Землю всенепременно будут равнять, — убеждал он мир. — Каждому отрежут по его силам. И мужикам и господам поровну — обойден никто не будет. Только не надо трепыхаться, — придет время, и все сбудется. Царь хочет, чтобы всем жилось равно. Перед его светлыми очами все крещеные люди одинаковы — и мужики и баре.

Лука Лукич был человеком общинным, весь склад его верований проистекал из тех отношений, которые вековечно существовали в общине, а община от времени до времени делила землю для поравнения всех живых.

— Русская земля, — утверждал Лука Лукич, — большая община, только и всего. Настанет час, и поравняют землею всех.

— Царь, — частенько говаривал он, — главный земельный хозяин и, как каждый хозяин, не может терпеть, чтобы громаднейшие и плодоносные земли пустовали, шли в облог, зарастали. Всем полная выгода, чтоб вся земля пахалась и родила хлеб, а не лежала в забросе.

Каждую весну Лука Лукич ждал: вот объявят указ, вот явятся землемеры и начнут равнять землей.

Но время шло, проходили зимы и весны, указа не объявляли, и землемеры не приходили, а народу жилось все хуже.

Тогда, сперва как бы в тумане, появилась у Луки Лукича мечта: добраться до царя, поговорить с ним по душам один на один, все рассказать ему, о чем думает малоземельный мужик, да так опрятно, чтобы государь понял его, похвалил и сделал все, как Лука Лукич ему скажет. Мечта о встрече с царем овладела им, но никому не доверял Лука Лукич заветную мысль.

В урожайные годы семья Сторожевых производила много хлеба и прочих продуктов, но все производимое потреблялось в семье.

Поговаривали в народе, будто Лука Лукич, наученный знахаркой Фетиньей, умеет наговаривать для двора удачу.

Знал ли Лука Лукич или не знал ворожбу, но хозяин он был рачительный.

Тут понимали, что лошадь везет не кнутом, а овсом, a у коровы молоко на языке. Сохи, бороны и всякая хозяйственная снасть всегда были готовы к употреблению.

Лука Лукич был также человеком замысловатым — старинки не держался и, поразмыслив, легко принимал новшества. Он первым в селе начал сеять лен, выбрав для этого место в низинах, а из семечек давил масло, завел плуги, хотел даже сеялку купить, да денег не хватило.

— Бог счастье пошлет — купим, — утешал он себя.

Бог в представлении Луки Лукича был строгим и распорядительным хозяином в большой семье: тут и Христос, и святой дух, и божья матушка, и Иосиф-плотник — для дома божьего столярничает, — тут и апостолы, и сонм святых.

Трепета перед чем-то неопределенным, таинственным Лука Лукич не знал, а в молитвах просил не милости, а справедливости, взывал не к чувствам вселенских хозяев, а к их разуму. Он доказывал богу, что эдак делать негоже, надо сделать по-другому, подумавши, а не с кондачка. С богом он чувствовал себя просто, — не унижаясь перед ним, он признавал его авторитет и старшинство.

Веруя таким образом, Лука Лукич был убежден в нерушимости мирового порядка. Краеугольным камнем его жизненной философии было часто повторяемое им суждение, которое он считал непреложной истиной: «Над миром — бог, над землей — царь, над семьей — я. Вынь-ка отсюда хоть единый кирпичик, все и полетит к чертовой бабушке. Семья сильна, пока над ней крыша одна».

Нарушение этого порядка, установленного очень давно, казалось Луке Лукичу гибельным прежде всего для самих мужиков, которые благодаря многочисленности и любви к работе представляют опору всяческого благочиния. Без благочиния мужиками овладеют смутьяны, а от смутьянов один разор.

Весной, когда лошади и коровы едва держались на ногах от бескормицы, Лука Лукич падал духом; тяжелый груз, взваленный на его старые плечи, мог бы сломать его. Он держался силой своего духа и нравственной поддержкой друзей и единомышленников.