Собрание сочинений в 15. томах Том 3 - Страница 12

Утесы эти находились от нас, быть может, в километрах двадцати, но, благодаря отсутствию атмосферы, сверкающие очертания их обрисовывались совершенно отчетливо. Стены кратера поднимались, ослепительно яркие, на фоне усеянной звездами черноты, которая нашим земным глазам представлялась скорее богато вышитым бархатным занавесом, чем широким небесным простором.

Восточные утесы казались лишь темной кромкой звездного купола. Над ними не было ни розового отблеска, ни брезжущей белизны, словом никаких признаков наступления дня. Только зодиакальный свет, огромный конус мерцающего тумана, направленный острием к блестящей утренней звезде, возвещал о скором появлении Солнца.

К нам проникал лишь свет, отраженный западными утесами. Он озарял обширную, слегка пересеченную равнину, застывшую и серую, которая постепенно темнела к востоку и становилась неприглядно черной у подошвы утесов. Бесчисленные круглые серые вершины, призрачные курганы и насыпи какого-то снегоподобного вещества, тянувшиеся подобно горным хребтам и исчезавшие в далекой тьме, дали нам возможность впервые составить себе некоторое понятие об истинных размерах кратера. Курганы эти напоминали снежные кучи. В то время я думал, что это и вправду снег. Но нет, это были нагромождения замерзшего воздуха.

Такой вид имела окружающая местность на первых порах. Но затем вдруг с поразительной быстротой наступил лунный день.

Солнечный свет опустился с утесов; он коснулся снеговых масс, нагроможденных у их подножья, и стал приближаться семимильными шагами. Казалось, что все далекие утесы задрожали и задвигались; облако серого тумана поднялось со дна кратера; развертывающиеся серые клубы становились все крупнее, все шире, все гуще, пока, наконец, западная часть равнины не задымилась вся сплошь, словно мокрое полотно, и лишь отраженное сияние вершин пробивалось сквозь туманную пелену.

— Это воздух, — сказал Кавор, — это несомненно воздух, иначе он не испарялся бы от одного прикосновения солнечного луча. И с такой быстротой…

Он поднял глаза кверху:

— Глядите, — сказал он.

— Куда? — спросил я.

— На небо. Уже начинается…

На черном поле появилось маленькое синее пятно. Звезды кажутся крупнее. А мелкие звезды и туманности, которые мы видели в пустом пространстве, теперь исчезли.

Быстро и неотвратимо день приближался к нам. Одна серая вершина за другой озарялась солнечным светом и немедленно расплывалась в клубящийся белый пар. Наконец к западу от нас ничего не осталось, кроме разрастающейся стены тумана, кроме шумно надвигающегося и увеличивающегося дымного облака. Далекие утесы отступали все дальше и дальше, тускнели, меняли свои очертания и наконец совсем исчезли в этой белой мути.

Все ближе и ближе надвигался этот туманный прилив, перемещавшийся быстро, как тень облака, подгоняемого свежим юго-западным ветром. Вокруг нас закурилась тонкая передовая дымка.

Кавор схватил меня за руку.

— Что такое? — спросил я.

— Глядите, Солнце восходит! Солнце!

Он заставил меня повернуться и указал на вершину восточного утеса, выступавшего из тумана перед нами и едва заметного на черном небе. Но теперь его очертания были обозначены странными красноватыми вспышками, языками малинового пламени, которые тряслись и плясали. Я предположил, что это, должно быть, спирально закрученные струи пара, отразившие солнечный свет и создавшие на небе этот гребень огненных языков. Но оказалось, что это были солнечные выступы, — огненная корона Солнца, навсегда скрытая от земных глаз завесой атмосферы.

И затем — показалось Солнце.

Решительно и непреклонно выступила блестящая линия, выступил тонкий ободок яркого света, который принял форму полукруга, превратился в арку, превратился в пылающий скипетр, — и метнул в нас волну зноя, точно копье.

Право, мне показалось, будто мне выкололи глаза. Я громко вскрикнул и отвернулся, совсем ослепший, ощупью отыскивая одеяло позади тюка с багажом.

И одновременно с появлением, этого жгучего света раздался звук, первый звук, долетевший; до нас с тех пор, как мы покинули Землю, — шипение, и свист, бурный шорох одежды наступающего дня. Тут шар накренился, и, мы, незрячие и ошеломленные, повалились друг на друга. Шар еще раз покачнулся, а шипение стало громче. Я закрыл глаза, я делал неуклюжие усилия, чтобы прикрыть голову одеялом, и этот второй толчок опрокинул меня. Я свалился на тюк и, приоткрыв на секунду глаза, мельком увидел воздух по ту сторону стекла. Воздух разбегался, воздух кипел, как снег, в который воткнули раскаленный добела железный прут. При первом прикосновении солнечных лучей затвердевший воздух обратился в месиво, в грязь, в талую жижу. Он шипел и, лопаясь пузырями, превращался в газ.

Шар закачался еще сильнее, и мы уцепились друг за друга. В следующий миг нас подбросило, перевернуло, и я очутился на четвереньках. Лунный рассвет схватил нас в свои объятия. Он как будто хотел показать нам, жалким людишкам, что может сделать с нами Луна.

Вторично я мельком увидел все то, что творилось снаружи, — клубы пара, полужидкую грязь, плескавшуюся, опадавшую, растекавшуюся. Мы барахтались в темноте. Я очутился внизу, и колени Кавора упирались мне в грудь. Затем он, кажется, отлетел прочь от меня, и одну секунду я лежал, вытянувшись во весь рост, и глядел кверху. Огромная глыба тающего вещества обрушилась на шар, похоронила его под собою и теперь разжижалась и кипела вокруг пас. Я видел пузыри, танцевавшие на стекле. Чуть слышным голосом Кавор крикнул что-то. Новая лавина тающего воздуха налетела на нас, и, бормоча бессильные жалобы, мы начали катиться вниз по склону, все быстрее и быстрее, перелетая через трещины, подпрыгивая на буграх, уносясь прямо к западу, в шумное и неистовое кипение лунного дня.

Уцепившись друг за друга, мы крутились и вертелись, перекатываясь туда и сюда. Тюк с багажом вскакивал на нас, колотил нас, мы сталкивались, мы хватались друг за друга, потом нас снова разбрасывало в разные стороны. Вдруг наши головы встретились, — и казалось, — вся вселенная рассыпалась огненными стрелами и звездами. На Земле мы успели бы раз двадцать расшибиться насмерть, но на Луне, к счастью для нас, вес наш был в шесть раз меньше земного, и мы, падая, ушибались не слишком сильно. Я вспоминаю ощущение нестерпимой тошноты, как будто мозг перевернулся у меня в черепе, и затем…

Кто-то ощупывал мое лицо; чьи-то слабые прикосновения неприятно раздражали мои уши. Потом я заметил, что нестерпимый блеск окружающего пейзажа, несколько ослаблен синими очками. Кавор склонился надо мной. Я увидел его обращенное вниз лицо и глаза, тоже защищенные цветными стеклами. Оп тяжело и неровно дышал, и из его рассеченной губы струилась кровь.

— Вам лучше? — спросил он, вытирая тыловой частью руки окровавленный рот.

Мне чудилось, что все качается вокруг меня. Но в действительности у меня просто кружилась голова. Я заметил, что Кавор закрыл несколько ставней во внешней оболочке шара с целью оградить меня от падавших отвесно лучей. Все предметы вокруг меня блестели необычайно ярко.

— Господи, — вздохнул я, — но, ведь, это…

Я приподнял шею, чтобы осмотреться. Я увидел, что снаружи все сияло ослепительным светом — разительная перемена после угрюмой тьмы, встретившей нас на первых порах.

— Долго ли я пролежал без чувств? — спросил я.

— Не знаю, хронометр разбился. Не очень долго… Мой милый мальчик, я так испугался…

Некоторое время я лежал неподвижно, стараясь собраться с мыслями. На лице Кавора я видел следы только что пережитого волнения. Я не говорил ни слова. Я ощупал свои ушибы и внимательно посмотрел на лицо Кавора, желая знать, не потерпел ли он каких-нибудь повреждений. Тыльная часть моей левой руки пострадала всего сильнее: кожа с нее была содрана начисто. Лоб у меня распух, и из него сочилась кровь. Кавор дал мне небольшую дозу подкрепляющего лекарства, — какого, не помню, — которое он захватил с собой, отправляясь в путь. Немного спустя я почувствовал себя гораздо бодрее. Я начал осторожно шевелить членами. Вскоре я уже мог говорить.