Собрание сочинений в 15 томах. Том 1. - Страница 16

«„Чумная крыса“ может искусать и погубить человека, – писал Уэллс. – Крысы и раньше распространяли эпидемии и губили миллионы людей. Но человек тем не менее остается человеком, а крыса – крысой.

Страшно и омерзительно, когда огородное чучело, выучившееся говорить трескучие речи, пустой костюм, набитый газетами, набрасывается на человека и убивает его, но это не делает чучело человеком и не отнимает у человека его человеческого достоинства и гордости, если только он не поддался страху».

Уэллс призывал сохранять верность своим убеждениям, чего бы это ни стоило, чем бы это ни грозило – лишениями, опасностями, смертью. Он сам отнюдь не был гарантирован от опасности. Его книги давно уже сжигали в фашистской Германии, а при подготовке операции «Морской лев» – высадки фашистских войск в Англии – его имя было занесено в список англичан, подлежащих немедленному уничтожению. Уэллс мог этим гордиться. Та ненависть, которую он заслужил у фашистов, была оценкой его позиции писателя-гуманиста.

1941 год. Фашистские войска стоят под Москвой. В английской печати все чаще мелькает фраза: «Мы должны быть благодарны русским за отсрочку». Смысл этой вежливой фразы понятен. Операция «Морской лев» была отложена Гитлером «до победы над Россией». В Англии многие верили, что только отложена, и подсчитывали – на сколько. Иначе думал Уэллс. В начале второй мировой войны, до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, он испытывал большие сомнения в победе союзников. В той же речи «О чести и достоинстве свободного разума» он призывал писателей сохранить верность своим идеям не только в испытаниях войны, но и в случае поражения. Вступление Советского Союза в войну было для Уэллса ее переломным моментом, и первое же поражение гитлеровских войск в зимней кампании 1941–1942 года заставило его раз навсегда поверить в победу. Почему остановились, а потом и попятились от Москвы фашистские дивизии? Те, кто «благодарил Советский Союз за отсрочку», теперь большую часть своей благодарности переадресовывали русским морозам. Уэллс увидел другую причину. В России, писал он, немцы впервые столкнулись с народом, освободившимся от буржуазной морали и дерущимся в полном единодушии.

Война еще не перевалила за половину, а Уэллс уже задумывался о том, в каком мире будет жить человечество, прошедшее через испытания военных лет. И здесь его предсказания снова, как те, что он делал в годы, когда только входил в литературу, поражают своей верностью. Нет, на этот раз даже большим – своей определенностью.

«В Центральной Европе нет недостатка в слабоумных кликушах, – пишет он в предвидении немецкого реваншизма. – Мир по-прежнему останется лицом к лицу с охваченной жаждой мести, уже пережившей Гитлера Германией, накапливающей силы в ожидании нового фюрера и новой судороги».

После войны снова придется бороться за мир с тем большей настойчивостью, что средства войны неудержимо растут.

«Почему люди так глупы? – спрашивает себя Уэллс. – Ведь факты говорят за себя. Не было и нет никакого мыслимого предела для размеров воздушного флота и дальности его действия… Точно так же невозможно наметить какой-нибудь предел для действия бомбы, которое опять-таки должно достичь всемирно-разрушительной силы». Человечество, пишет Уэллс, столкнется после войны с возможностью истребления жизни на земле. И, обращаясь к будущим поджигателям войны, он говорит: «При мысли о более счастливых поколениях вами овладевает злобная зависть. Вы с радостью сделаете все от вас зависящее, чтобы уничтожить не только человеческую надежду, но и само человечество. Ваша жажда власти может найти удовлетворение в мысли об этом.

Но тут воля пойдет против воли. Может быть, вы добьетесь своего. Но если вас постигнет неудача и мировая революция одержит верх, ничто не помешает ей совершенно категорически объявить вас безумцами и преступниками…»

Во имя человеческой надежды и человечества всю жизнь боролся Уэллс. Он прошел долгий путь, и ему суждено было увидеть, как самые мрачные его пророчества если и не всегда исполняются, то приобретают пугающую реальность, а туманные символы мировых катастроф материализуются в атомные бомбы и безумцев, дергающих рычаг бомбодержателя. Юношеское честолюбие давно ушло для него в прошлое, и он без всякого удовольствия – с ужасом – убеждался в том, что ему в самом деле был присущ большой дар предвидения. С поздних фотографий Уэллса на нас смотрит обрюзгший, усталый, чуждый всякого тщеславия старик со скорбными, умными глазами. Он охотнее примирился бы с кличкою лжепророка, нежели с той печальной славой провидца, какую принес ему мир, живущий под дамокловым мечом водородной бомбы.

Последние два года жизни Уэллс метался между отчаянием и надеждой. Чем более приближался конец войны, тем яснее он видел, что и последнему его мрачному пророчеству суждено сбыться, что все отчетливей вырисовываются силы – уже не в Германии – в Англии и в Америке, – которые постараются привести человечество к новой войне. «Мне известно, что сейчас исподволь и упорно внушают людям, что следующая война будет войной Англии и Америки против России, – писал он 24 мая 1945 года в газете „Дейли уоркер“, органе Английской компартии. – Вся эта кампания ведется слишком одинаковыми методами, чтобы не быть подготовленной заранее». Надежду он видел в единстве всех левых сил, в победе человеческого разума, в духовном прогрессе. Поэтому он, человек, столько сил потративший на полемику с коммунистами, в том же письме в «Дейли уоркер» заявил, что активно поддерживает коммунистическую партию и в соответствии с этим будет голосовать на ближайших парламентских выборах.

От юношеской атаки на устоявшийся, косный мир, угрожающий самому существованию человечества, к непримиренной скорби за новые поколения, так и не познавшие счастья жить на земле, освобожденной от жестокости, несправедливости и войны, – такой путь духовного развития прошел Герберт Уэллс. Этот странный, непоследовательный, в чем-то ограниченный человек оказался удивительна последователен в главном – в гуманизме. Не в сентиментальной подделке под гуманизм – в подлинном гуманизме, умном, трезвом, чуждом своекорыстной лести людям и полном заботы о них.

Уэллс умер 13 августа 1946 года, оставив после себя более ста книг и сотни отдельных статей, сохранившие для нас его мысли, надежды, сомнения. Многое из того, что он сказал, волнует нас сегодня не меньше, а порой больше, чем его современников. Он рано приобрел всемирную славу, но только поколение, пришедшее после него, увидело в нем великого писателя. Он был не похож на других, как все великие писатели не похожи один на другого. У него были срывы, как были они у многих из тех, кто поднялся к вершинам литературы. Им владело неосуществимое стремление вобрать в себя все, чем живет человечество. Он был великим писателем нашего не завершившегося еще двадцатого века.

Путешественник по Времени (будем называть его так) рассказывал нам невероятные вещи. Его серые глаза искрились и сияли, лицо, обычно бледное, покраснело и оживилось. В камине ярко пылал огонь, и мягкий свет электрических лампочек, ввинченных в серебряные лилии, переливался в наших бокалах. Стулья собственного его изобретения были так удобны, словно ласкались к нам; в комнате царила та блаженная послеобеденная атмосфера, когда мысль, свободная от строгой определенности, легко скользит с предмета на предмет. Вот что он нам сказал, отмечая самое важное движениями тонкого указательного пальца, в то время как мы лениво сидели на стульях, удивляясь его изобретательности и тому, что он серьезно относится к своему новому парадоксу (как мы это называли).

– Прошу вас слушать меня внимательно. Мне придется опровергнуть несколько общепринятых представлений. Например, геометрия, которой вас обучали в школах, построена на недоразумении…